Тьма. Том 8 (СИ) - Сухов Лео

И чем больше я присматривался к укреплению, тем больше понимал, что нашёл ответ, нужный цесаревне. И этим ответом был «гуляй-город», который здесь почти не применяли. Не до того было в 15–16 веках людям. Да и нам ещё придётся подумать, как его сообразить… Всё-таки в той версии Земли, которую помнил Андрей, гуляй-город был, скорее, не движущимся укреплением, пусть и на колёсах.

Однако же доски и колья заменить в походных условиях всяко легче, чем детали грузовиков. До «точки 101» точно как-нибудь доберёмся. А что будем делать дальше…Вот там на месте и решим.

Об этом я успел подумать, прежде чем картинку от Андрея сменил какой-то тяжёлый сонный бред…

Интерлюдия II

Комнату было не узнать. Воздух, когда-то пропитанный благородным запахом пыли, теперь вонял гарью и порохом. Массивный дубовый стол был перевёрнут и расколот надвое. Кресла превратились в груды щепы и клочья обивки. Резной буфет лежал на боку, а осколки дорогой посуды усеивали пол, хрустя под сапогами.

И даже бронзовый светильник пострадал: кто-то сорвал его с потолка и бросил на пол, а заодно немилосердно погнул.

Стены, украшенные портретами, испещрили выбоины от пуль и осколков. Один из портретов, где был изображён мужчина с окладистой бородой, пронзило насквозь осколком оконной рамы. Сквозь развороченный оконный проём, куда задувал холодный ветер, доносился шум улицы.

В центре этого хаоса, словно жертвенный алтарь, стоял единственный уцелевший стул. На нём, привязанный грубыми верёвками, сидел Пётр Саворусов. Вернее, не сидел, а безвольно висел на своих путах.

Его некогда аккуратные русые волосы были слипшимися от крови и пота. Лицо превратилось в сплошной сине-багровый кровоподтёк. Один глаз заплыл полностью, из разбитого рта на рубашку сочилась тонкая струйка слюны и крови. Дышал Саворусов прерывисто и хрипло.

Весь его вид свидетельствовал о том, что допрос был если не долгим, то методичным и болезненным. Сейчас же Саворусов погрузился в милосердное беспамятство, куда ускользает сознание, когда тело больше не в силах терпеть боль.

Рядом со стулом, пребывая в глубокой задумчивости, стояли двое. Одним был мужчина средних лет, с коротким ёжиком тёмных волос и чёрным шрамом на щеке. Звали его Виталий Андреевич Папоротников. И служил он высокопоставленным сотрудником ПУПа.

Одет Папоротников был в чистый, но уже помятый костюм. Блестящие туфли покрывал слой пыли и щепок вперемешку с уличной грязью. Лицо Папоротникова выражало не столько усталость, сколько глухое раздражение. Он то и дело поправлял испачканные манжеты рубахи, явно мечтая сменить её на что-то более пристойное и аккуратное.

— Ушли, — наконец, с обидой произнёс Папоротников. — Чёртовы греки, чтоб им пусто было! Уверен, пока мы тут брали этого гадёныша, они укатили далеко-далеко… Бубен, блин! Что делать-то будем?

Второй мужчина, стоявший рядом с пленным, был Светозар Пеплославович Бубенцов, больше известный как Бубен. Его слегка тяжеловатая, массивная фигура казалась надёжной скалой среди здешних руин. А на лице играла довольная, почти радостная улыбка человека, который хорошо делает свою работу.

И это, скажем прямо, не соответствовало ни обстановке вокруг, ни ситуации в целом.

— Далеко ли уйдут, Виталий Андреевич? — Бубен рассмеялся, и его плотный живот, явно скрывавший под жирком мышцы, заходил ходуном. — Если они ещё в городе или хотя бы в княжестве, мы их разыщем. И выковыряем, как занозы из задницы. В какую бы нору они ни забились. Поднимем людей, дадим пинка городовым…

— В городе? Ты слышал, куда они собрались? — Папоротников фыркнул, зато, наконец, смирился с грязными манжетами и хотя бы перестал их теребить. — Ты серьёзно, Бубен? Они собрались в Серые земли! Седова-Покровского убивать! А тебе, кстати, за этим мальчишкой следить приказали!

Лицо Бубна не дрогнуло. Улыбка человека, любящего свою работу, стала только шире.

— Ну и что? В Серых землях даже лучше. Стрелять можно без оглядки на закон.

— Да ты когда на него оглядывался-то? — чуть не подавившись от возмущения, уточнил Папоротников. — Стареешь, что ли?

— Но-но-но! Попрошу! Я молод и полон сил! — строго возразил Бубен. — А ещё я встал на путь исправления. Стараюсь жить и работать исключительно по закону.

И покивал головой, как бы подтверждая, что впереди у него — верный путь, а в сердце — свод указов и правил. Папоротников лишь хмыкнул в ответ, мол, старого пса новым трюкам не обучишь, однако Бубен не обратил внимания на скепсис давнего знакомого.

Вместо этого он вытащил из-за пояса массивную полевую трубку, утыканную кнопками и похожую на гибрид телефона с рацией. Пощёлкав по экрану, Бубен поднёс трубку к уху и, выждав пару секунд, деловито заговорил:

— Привет. Узнал?.. Вот и хорошо… Слушай сюда: у нас объявились два больших греческих слизня. Возможно, именно сейчас ползут на северо-запад, в сторону старого тракта. А теперь слушай, что нужно сделать…

Папоротников вздохнул, ещё раз глянул на занятого разговором Бубна и, подойдя к дверному проёму, крикнул в коридор:

— Серебрянкин!

В проёме почти мгновенно возникла фигура в чёрной боевой броне.

— Собирай наших и возвращайся в Приказ. Тут мы закончили… — отдал распоряжение Папоротников, его голос стал жёстким и деловым. — Нужно найти след двух ромеев. Ливелий Таронитис и Базилеус Сарантопекос. Словесные портреты будут позже. Возможно, вытащим их морды из камер наружки. Поднимай всех, кого можно. Пусть ищут по городу и по всему княжеству. Проверьте все вокзалы, все грузовые предприятия, всех нелегальных перевозчиков. Ищите, кто им мог помочь, кто предоставлял укрытия. Все подозрительные контакты Саворусова за последние полгода — лично перепроверить. Докладывать каждые два часа. Ясно?

— Так точно! — сотник чуть качнул шлемом и бесшумно исчез в полумраке коридора.

Папоротников повернулся обратно к Бубну. Однако тот всё ещё говорил по телефону, не обращая на товарища внимания. Папоротников сначала кашлянул, потом замахал рукой… И только когда он окликнул опричника, Бубен наконец-то соизволил оторваться от трубки:

— Мне нужно в Приказ. Попробуем устроить облаву по княжеству. Закончишь тут?

— Вали давай… Скоро буду! — буркнул Бубен.

Папоротников бросил последний взгляд на разгромленную комнату, на окровавленного предателя и на опричника, словно видя в этой сцене квинтэссенцию нелюбимого им беспорядка. Презрительно сморщившись, он развернулся и быстрым шагом вышел. Только его каблуки ещё какое-то время хрустели по дорогому паркету, усеянному осколками.

Бубен проводил его взглядом и вернулся к прерванному разговору. А когда закончил и, отключив трубку, убрал её в карман, в комнате было тихо. Очень тихо, если не считать хриплого дыхания Саворусова и завывания ветра в разбитом окне.

Бубен вздохнул и, тяжело ступая, подошёл к привязанному. А затем склонился над Саворусовым, рассматривая его с видом знатока, изучающего бракованный товар. Минуту он просто стоял и смотрел. В его глазах не было ни злости, ни жалости, ни даже профессионального интереса. Лишь холодный безразличный осадок многолетней ненависти. Не к Саворусову, нет. Ко всему, что этот предатель для Бубна олицетворял.

— Как же я вас, продажных тварей, не люблю… — тихо произнёс он, и, казалось, воздух в комнате вдруг стал гуще. — Всё, что мне дорого, всё что я люблю, вы готовы продать… Родину, дом, мать… И ладно бы за дорого: это я хотя бы мог понять, хотя бы попытался!.. Но вы же за бесценок продаёте, ироды…

Саворусов ничего не слышал. Он висел в верёвках, безвольный и сломанный.

Выпрямившись, Бубен поднял руку, и воздух вокруг его сжатого кулака задрожал, а затем и заструился, будто плотными нитями. Пять сгустков чистой грубой силы родились в широкой ладони.

И с размаху, словно удар молота, врезались в грудь Саворусова.

В ответ раздался лишь неприятный влажный хруст, какой бывает, когда давят коробку с пустыми яйцами. Стул вместе с телом пошатнулся и упал, ударившись об пол. А мёртвый Саворусов так и застыл в своих путах.