Хозяйка старой пасеки (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

— Если можно просушить комнату, то, наверное, и волосы можно? — полюбопытствовала я.

Генеральша усмехнулась.

— Я как-то попробовала, еще когда барышней, как вы, была. Потом год пришлось отращивать.

Обидно.

— Толку-то с той магии, если все равно приходится воду таскать и дрова рубить, — вздохнула я.

— Магия нам дана всевышним не чтобы воду таскать, а чтобы благородного от простолюдина отличить. — В голосе Вареньки снова прорезались интонации матроны, наставляющей молодежь.

— Может, оно и так, да только, княгинюшка-то наша с молнией своей такое проделывает, что все, кто это видит, только диву даются, сколько пользы можно получить от магии. — Марья Алексеевна провела гребнем по пряди волос. — Однако с ней беда в том, что каждый сам своим умом до нее доходит. Как почуять да как использовать. Вот и получается, у кого на что ума хватает, то и выходит. Может, ты и додумаешься, как волосы просушить, не спалив при этом.

14.2

Я растерялась:

— Как своим умом? Должны же быть… ну, я не знаю. Школы какие-то. Учителя. В конце концов, вы говорили, что исправник — боевой офицер, способный Савелия магией размазать. Уж его-то чему-то и как-то должны были научить.

— «Чему-то» и «как-то», — передразнила меня генеральша. — Можешь ты человека ходить научить?

— Конечно, а как детей учат? И после тяжелой болезни…

— Дети сами учатся, а после болезни вспоминают. Что до военных… как-то учат их, само собой, да не все научаются. Кто-то, вон как Кирилл, зайца в лесу взять может, шкурки не подпалив. А кто-то, вон как я, свечку зажечь, печь растопить да щипцы для волос нагреть, а больше ни к чему не способна. Не жалко тебе своей косы — попробуй, может, что и получится.

Да мне, честно говоря, сейчас хотелось взять ножницы и откромсать волосы под корень. Красота-то она красота, но возни с ней! Да разве только в этом дело! Промокшая одежда сейчас плавала в ушате с водой, и при мысли о ручной стирке и полоскании в речке — судя по черемухе, холодной майской речке! — я готова была заранее взвыть.

Я провела пальцами по пряди волос, только что прочесанной. Может, я рано отчаиваюсь. В конце концов, все в этом мире — физика, химия и математика, языком которой, как сказал кто-то из великих, боги разговаривают с людьми. Даже моя любимая биология. Поток теплого воздуха — не теория струн.

— Только пожар не устрой, как Савелий, — хмыкнула Мария Алексеевна, наблюдающая за мной.

— Ничего, я потушу, если что, — серьезно сказала Варенька.

Нет, пожалуй, я обойдусь без повторного купания, да и пожаров на сегодня достаточно.

Значит, тепло и ветер. Я вспомнила, как в груди жаром разгорелся гнев, как он словно протек с кровью в ладони. С руки в потолок сорвался поток горячего воздуха, разметав мои волосы.

— Стой! — воскликнула Марья Алексеевна.

Прежде, чем я сообразила, что это не мне, с потолка хлынула вода. Все, что я успела, — вскинуть руки над головой, и, кажется, этого хватило — комната наполнилась паром, куда там бане!

— Я не хотела… — пролепетала Варенька.

— По крайней мере, ничего не подожгли и не затопили, — хладнокровно произнесла генеральша, раскрывая дверь. Густые клубы пара хлынули на кухню.

— Сейчас поддувало в печи открою, пар в трубу выдует, — все так же спокойно сказала Марья Алексеевна. — А потом Глаша попробует еще раз, а ты, графинюшка, свою магию при себе придержишь. Хотя за расторопность — хвалю.

Вторая попытка оказалась удачнее, с третьей я поняла, как регулировать жар и скорость потока, так что оставалось только перебрать прядь за прядью, почти как дома. Надо бы попытаться сделать круглую щетку и…

И толку от нее не будет никакого, потому что ходить «простоволосой» в этом мире явно было неприлично.

— Смотри-ка, в самом деле получилось! — восхитилась Марья Алексеевна. — Воздухом, значит, а я-то пыталась ладонями, как утюгом, выгладить. Ну-ка, ну-ка…

Я рассмеялась: очень уж живописно стала выглядеть дородная генеральша, когда поток воздуха вздыбил ее волосы почти до самого потолка.

— Глашенька, ты просто чудесная умница! — Она пощупала прядь. — В самый раз под папильотки. Ну да как-нибудь потом: в доме, где траур, букли крутить не стоит.

Варенька обиженно надулась.

— Хорошо вам, с огнем. А с моей водой…

— Если ты можешь свечку зажечь, то и воздух нагреть, наверное, сможешь, — предположила я.

Она задумалась.

— Никогда не пробовала. Для этого слуги есть.

— Тогда можешь попробовать отделить лишнюю воду из волос. — Я поспешно добавила: — Только не всю сразу, а понемножечку, чтобы не вышло как у Марьи Алексеевны с ее давней попыткой.

Графиня медленно намотала прядь на палец. Волосы замерцали, словно покрывшись жемчужной дымкой, на пол упали капли.

— Получается! — восхитилась девушка. Потрясла полуразвившимся локоном. — И почти так же хорошо, как на папильотках! — Тут же ее лицо снова омрачилось: настроение у Вареньки, как и полагается подростку, менялось ежесекундно. — А маменьке не покажу. Додумалась меня в Большие Комары сослать — пусть и до этого сама додумывается!

— Не говори, — милостиво разрешила Марья Алексеевна. — Тем более что у матушки твоей камеристка настоящая искусница. — Она вколола последнюю шпильку в корону из косы вокруг головы, надела чепец. — Ну вот и славно управились. А теперь пора и поужинать, и чаю попить, как думаете?

— Хорошо бы, — вздохнула я. — Да вряд ли получится.

Мы вернулись на кухню, и я показала генеральше коробочку со странным чаем. Марья Алексеевна растерла его между пальцами.

— Копорка, — резюмировала она. — Такое только мужики пьют. Герасиму отдай, чтобы не пропадало, или вон сотскому.

Ох, еще ведь и его куда-то размещать, не гнать же человека в ночь, да еще и неизвестно, сколько до его деревни. И покормить… Забыв спросить, что такое копорка, я оставила Марью Алексеевну заваривать травяной чай и греть блины. Сама сложила в миску остатки гречневой каши, прихватила полотенце, чтобы сотский не обжегся посудой. Удобная все же штука — магия. Пусть настоящих чудес и не выходит, но возможность согреть еду просто в ладонях дорого стоит.

Мужик не стал ворчать, что второй раз подают одно и то же.

— Благодарствую, барышня, за доброту да заботу вашу. Не каждая мужика из своих рук станет кормить. А насчет ночлега не беспокойтесь: мне и на полу здесь в колидоре вполне удобно будет.

Что ж, если ничего не придумаю, придется так. Но для начала лучше бы с кем-то посоветоваться. И не с благородными. Я уже успела понять, что к «черни» все они относились как… пожалуй, как в нашем мире хорошие хозяева относятся к домашнему питомцу. Вроде и член семьи, и заботятся от души, но равным себе никогда не назовут.

14.3

Я думала, что Герасим будет жить в комнатушке вроде той, где я проснулась. Но в его распоряжении оказалось помещение раза в два больше. Впрочем, дело было не в особых привилегиях дворника, истопника, конюха и сторожа в одном лице. Судя по лавкам, тянувшимся вдоль стен, и нарам в два ряда посреди комнаты, когда-то оно предназначалось для куда большего количества людей. Выслушав меня, Герасим энергично хлопнул ладонью по лавке.

— С тобой? — уточнила я.

Дворник кивнул.

— А постельное белье?

На его лице отразилось изумление.

— Ну, подушка, одеяло, пододеяльник.

Он беззвучно рассмеялся. Свернулся на лавке, подложив под голову руку.

— Мягче всего — рука, как человек ни ляжет, а все руку под голову кладет, — вспомнила я слова из старой сказки.

Герасим кивнул. Вытащил из-под лавки сундук, достал оттуда лоскутное одеяло.

— И второе найдется?

Он снова кивнул.

— Хорошо, тогда скажу ему.

Дворник покачал головой, стукнул себя в грудь.

— Сам скажешь?

Что ж, одной заботой меньше. Да и сотский наверняка будет чувствовать себя спокойнее среди равных, а не с господами. Осталось устроить их, но об этом я подумаю после ужина.