Былые - Кэтлинг Брайан

— Не мог бы ты обратиться памятью к тому времени и рассказать, что произошло, когда и как ты оказался здесь?

У Николаса снова дрогнуло лицо, и после этого облик изменился. Утвердился уже иначе.

— Сюда я загремел опосля того, как помер старик, года эдак через два, — его акцент драматически преобразился. Мягкий шоколадный настрой охрип; чувствительная гнусавость надтреснула. По словам непредсказуемо били гортанные тормоза. Точно так же говорил водитель такси. Николас перешел на кокни.

— Ты заговорил по-другому! — воскликнул Гектор, не в силах сдержать изумления от столь театральной перемены.

— Так я говорил тогда, а как иначе. Все так говорили. Старик вот мой тоже. Эт я от него поднабрался. Когда я вышел из ледяной воды, речи-то у меня вовсе не было. Сперва я бродил. Потом нашел его сад и там уснул. Навроде как закопался, в листьях да земле. Но потом он меня заприметил. Спустился на мня глянуть. Больше никто. Он один. Только он мня и увидал. Вот я у него и остался, значит.

— Я тебя не понимаю — пожалуйста, говори как раньше.

— Чо?

— Пожалуйста, говори внятно, как говорил раньше, — сказал Гектор, сбиваясь с мысли и начиная думать на немецком.

— Когда раньше — тогда?

— Да.

— Ну так спрашивай, — голос грубел с каждой фразой.

— О чем. О чем я спрашивать? — Гектор знал, что от него ускользает грамматика, но не знал, почему. Земля уходила из-под ног.

— Спрашай обо мне тогда, — хохотал безумец, раскачиваясь от смеха.

— Что, что спрашивать?

— То, то! — кричала трепыхающаяся фигура, катаясь в неуправляемом смехе по койке.

Тут Гектор понял. Понял, что имеет в виду пациент и как его вернуть.

— Сколько ты уже живешь в этой комнате? — перекричал он шум.

Эффект был мгновенным. Николас сел навытяжку и вытер слезящиеся глаза сперва руками, а потом полотенцем, выхваченным из-под сдвинутой подушки. С силой загладил волосы обратно в ровные контуры и мало-помалу вернул себе равновесие, обаяние и улыбку.

У Гектора чуть ли не захватило дух. Раньше он о подобном слышал, но никогда не видел воочию. Коллеги в Гейдельберге играли с техниками гипноза и транс-терапии доктора Фрейда. Некоторые философы интересовались наблюдаемыми результатами. Бергер и Шульц рассказывали ему об одном сеансе с пятидесятилетним лавочником. Тогда подопытный вернулся в детство. Его регрессировали до шестилетнего возраста. Подопытный заговорил детским языком, ребяческим фальцетом. Когда его вернули к нормальности, вернул он и свой сипловатый баритон. Не это ли Шуман засвидетельствовал сейчас? Не сместил ли каким-то образом действительность, так что Николас смог вернуться в другое время, когда и говорил иначе? Такой вывод казался притянутым за уши. Возможно, все это замысловатая мистификация, а с ним играют, как с податливым простаком.

Он снова уставился на Николаса. Тот был собран, но слегка раскраснелся.

— Интересно, каким голосом ты заговоришь теперь? — слегка поддразнил Гектор. Николас чуть нахмурился.

— О чем вы, профессор Шоумен?

Неужели правда? В точности тот же голос, что и раньше. Полное неведение о том, что произошло во время транса. Шуману нужно было убедиться. Он проведет еще один опыт. В глубине души, где-то под колеблющимся сомнением и отвращенным возмущением, он получал удовольствие.

— Итак, Николас, — сказал он строго, — я хочу, чтобы ты рассказал мне о том, как был в Темзе.

Он придвинулся на впитывающем покрытии большого кресла и следил за реакцией удивленного собеседника. Николас ссутулился, вытянул к профессору длинную шею. Рот снова заходил в той же жующей манере, что и раньше. Казалось, он повторяет, смакует или слегка обсасывает последние слова Гектора. Затем он хлестнул головой назад с такой неожиданной силой, что старик подскочил на липком сиденье. На сей раз Николас-таки впился зубами в воротник у загривка. Резкость вздернула его вверх и бросила навзничь на застонавшую кровать. Тело изогнулось и обмякло. Койка жаловалась под мертвым бессильным весом. Из сжатых челюстей и ануса зашипел воздух. Комнату пронзило ароматом морских ракушек и корицы.

Шуман соскользнул с серого кресла и подбежал к кровати. Николас — или то, что было Николасом лишь в этом здании, — лежал безо всякого движения. Кожа лишилась своего блеска, а глаза — света. Они казались бесцветными фотографиями глаз, вырезанными и втиснутыми под пассивные веки. Дыхание как будто отсутствовало, а пульс, когда Гектор попытался его найти, был редким и гаснущим.

— Николас, ты меня слышишь?.. Николас… Ты меня слышишь, Николас?

Ответа не последовало, и в уверенность Шумана заскреблась шепчущая паника. Он ввел это существо в кому и не представлял, как его вернуть. Если не действовать быстро, на руках будет труп. Нужно воспользоваться настоящим временем, чтобы выдернуть его назад. Крючком «сейчас» подцепить из приостановки «тогда».

Он отстранился от койки и потребовал:

— Николас, расскажи, когда ты впервые поставил здесь радио?

Зубы с клацаньем отцепились от воротника, из неподвижных губ раздался звук. Голос снова сменился. Недолго, пока жизнь приливала обратно, голос принадлежал радио. Крошечный, металлический и невозможно далекий. Это привело Шумана в ужас и сменило тайную радость стыдом.

— Это подарок… я его получил… три года назад.

Тело вздрогнуло и встряхнуло голос до вибрато, а глаза прояснились от почти что жизни. Он начал садиться, оглядываться, в недоумении и нерешительности. В его внутреннюю полость жадно всосался воздух, а следующие слова вырывались тихим, но уверенным тембром человека, сидевшего здесь прежде.

— Я просто вспомнил кое-что из давних времен, когда был с другими. Вы знали, как они звали вас, людей, после старика Адама?

— Нет, — ответил в замешательстве Гектор.

— Слухи, — сказал Николас, довольный воспоминанием. — Слухи, потому что они еще не совсем здесь, почти как я сейчас, — затем, после долгой паузы, он добавил: — Поэтому вас и прислали? Попросить меня утвердиться в этом времени?

Гектор не представлял, что ответить. Ему нельзя было терять доверие этого человека, но перепады в контроле и понимании становились все более шальными и непредсказуемыми. Наконец он удовольствовался следующим:

— Я приехал, чтобы попытаться понять тебя.

— Зачем? — спросил Николас с плоской неблагожелательной прямотой. На это заготовленного ответа не было. — Зачем ехать из самой Германии?

В неприязненной тишине Гектор задал себе тот же вопрос, и Николас это услышал. Показал прямым пальцем на старика в другом конце комнаты и сказал:

— Теперь-то вы поняли! Вы приехали вопросить меня в жизнь, чем больше вы спрашиваете, тем больше я отвечаю, и мой счет растет. Я слышу, что говорю, и это оседает в старой доброй черепушке, — он постучал длинными прямыми пальцами по голове, и та отдалась пугающим резонансом твердости; затем он откинулся и небрежно произнес: — Прошу, спрашивайте дальше.

После некой заминки они начали заново и проговорили еще двадцать минут, пока Шуман задавал обыденные, простые и безопасные вопросы. Оба утомились, но старик надеялся, что Николасу хватит сил откатить его в приемную на кресле с прямой спинкой, в которое он уже вернулся. Ему было что обдумать и проанализировать. Последний эксперимент напугал и выдал слишком много подтверждений претензий молодого человека. Всему, что он говорил ранее, даже сомнительному, околосмертное окоченение, напущенное Шуманом, теперь придало вес и достоверность. Внутри еще поднывало чувство вины, и это было не то ощущение, которое он хорошо понимал или с каким имел опыт обращения.

Ему показалось, перед уходом стоит разрядить атмосферу. Привязанность и интерес молодого человека к детекторному приемнику уже раз помогли притянуть его обратно, так что перед расставанием можно было спросить о нем всерьез. Без подспудного мотива или нужды.

— Перед тем как мне придется удалиться, расскажи, пожалуйста, о своем интересном радио: очевидно, оно доставляет тебе немало удовольствия, — снисходительность неплохо прикрылась потребностью Гектора.