Хозяйка расцветающего поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

Я вернулась с кастрюлькой, в которой травы настаивались на печи, и пиалкой меда.

— Гадость редкостная, — предупредила я. — Хотите, я сама отопью?

Свекровь рассмеялась.

— Я не настолько безумна, чтобы думать, будто все вокруг хотят сжить меня со света.

Она положила в чашку пару ложек меда, размешала.

— В самом деле гадость. Но, наверное, лекарство и должно быть горьким, чтобы мы ценили здоровье.

Она кликнула горничную, чтобы та унесла лекарство. Я вернулась к вязанию. Руки Настеньки были куда привычней к рукоделию, чем мои, спицы так и мелькали, и я сама изумилась, поняв, что мне почти не надо на них смотреть.

— Носок? — полюбопытствовала княгиня, глядя на мою работу.

— Митенки, для вас, маменька. Сухое тепло полезно для ваших суставов. — Я достала из корзинки одну связанную — скорее не митенку, а перчатку с невывязанными кончиками пальцев. — Вы сможете носить их дома или даже спать в них, если хотите.

— Ты не устаешь меня удивлять, — негромко сказал Виктор.

Я пожала плечами.

— Не понимаю, что изменилось после болезни, но мне стало скучно сидеть без дела. И, раз уж пряжу дала мне Прасковья, значит, вещь должна быть для маменьки.

— Вовсе не должна, — заметила свекровь.

— Мне нетрудно, вам полезно. Так что все в порядке, — улыбнулась я, снова застучав спицами.

Княгиня вздохнула.

— Надеюсь, летом, когда потеплеет, мне станет получше и тогда я тоже смогу взять какое-нибудь рукоделие. А пока… Виктор, почитай нам. Что-нибудь сентиментальное.

— Как скажете, матушка.

Он начал читать какой-то роман, но вскоре я поймала себя на том, что вслушиваюсь не в сюжет, а в его голос. Спокойный, глубокий — такой родной теперь. Когда он замолкал, чтобы перевернуть страницу, в гостиной повисала уютная тишина, прерываемая лишь треском поленьев в печи, тихим звоном моих спиц да урчанием Моти, занявшим свой пост у свекрови на коленях.

Свекровь подавила зевок, потом еще один. Я встретилась глазами с мужем, указала взглядом на княгиню.

— Матушка, пойдемте, я провожу вас в спальню. Уже поздно.

— Что-то меня и правда разморило.

Княгиня тяжело поднялась, опираясь на его руку. Мотя спрыгнул на пол, мрякнул, глядя на меня, и важно зашагал вслед за ними. Я хмыкнула, качая головой. Что ж, наверное, свекрови он сейчас нужнее.

Я уснула, едва юркнув под одеяло: слишком устала за день, не физически, но душевно. Даже не успела толком задуматься, как так вышло, что эта чужая, по сути, женщина стала мне небезразлична.

Разбудили меня шаги в комнате. Испугаться я не успела.

— Спи-спи, — шепнул Виктор. — Не хотел тебя будить. Сейчас уйду.

— Не уходи. — Я поймала его за руку.

Муж наклонился ко мне. В лунном свете, падавшем в окно, его лицо казалось непривычно мягким. Он коснулся моей щеки — так легко и бережно, словно боялся, что я исчезну от неловкого прикосновения.

Поцелуй оказался неожиданно нежным, почти целомудренным — совсем не похожим на те страстные, требовательные, которые я уже знала. От этой непривычной нежности перехватило дыхание, защемило что-то в груди. Внутри разливалось тепло — не обжигающее желание, а что-то более глубокое, нежное.

Я потянулась к шнуровке его рубашки, но он перехватил мои руки, поцеловал кончики пальцев.

— Позволь мне, — выдохнул он мне в губы.

Обычно нетерпеливый, сейчас он не спешил, словно хотел растянуть каждое мгновение. Его руки скользили по моему телу, губы касались моих плеч, ключиц, спускались ниже, и я выгибалась навстречу, не в силах сдержать дрожь.

Эта кровать, рассчитанная на одного гостя, оказалась непозволительно узкой — локоть то и дело соскакивал с края, одеяло путалось, простыня сбивалась, и нам приходилось прижиматься друг к другу все теснее. Впрочем, может, дело было вовсе не в размерах постели — просто невозможно было оставить между нами хоть полсантиметра пространства. И все же Виктор не спешил, заставляя меня изнывать от желания, дразня неторопливыми, почти невесомыми прикосновениями.

И когда он оказался во мне, каждое его движение было наполнено не привычной жадной страстью, но той пронзительной нежностью, для которой никогда не хватает слов. Может, именно поэтому все ощущалось острее обычного — я словно заново узнавала его тело, казалось бы, такое знакомое. Я металась под ним, цепляясь за его плечи, кусая губы, и муж не накрыл их своими, заглушая стоны, пока наслаждение не накрыло нас.

На этой кровати по-прежнему не хватало места для двоих, но, кажется, нам обоим было все равно. Виктор обнял меня, прижимая к себе, зарылся лицом в мои волосы. Я прильнула щекой к его коже, все еще разгоряченной, слушая, как замедляется, успокаиваясь, его сердце.

— Я хочу остаться, — шепнул он.

Мне тоже не хотелось размыкать объятия, но я все же спросила:

— Тебе не будет тесно?

— Нет. — Он снова коснулся губами моих губ.

Глава 23

Утром Виктор, как всегда, отправился покататься верхом— он называл это моционом. Княгиня тоже решила подышать свежим воздухом.

— Не знаю, твои ли это травы, легкий ужин или вечерняя прогулка, но сегодня я спала как младенец, ни разу не проснувшись, — сказала она, держась за руку своей горничной. — Сегодня я хочу посмотреть на солнце своими глазами, а не через стекло.

— Проводить вас? — спросила я.

— Ты и без того много для меня сделала, — улыбнулась она. — Занимайся спокойно своими делами.

Однако дел-то у меня особых и не было. Прасковья, когда я предложила ей помощь, отказалась, на кухне уже священнодействовал Жан, и запахи там стояли такие, что у меня живот подвело. Напрашиваться ему в помощницы — только мешать, потому все, что мне оставалось, — переворошить почки и кору да удостовериться, что горшок с будущей мазью спокойно томится в одной из духовок.

Взяв корзинку с вязанием, я вернулась в гостиную. Мотя, как и положено коту, закрутился у меня под ногами.

— Не споткнулась хозяйка о кота — день зря прошел? — улыбнулась я, останавливаясь в дверях.

Наклонилась его погладить. Кот довольно потерся о мою ладонь, подставляя то подбородок, то уши по очереди. Наконец он счел мой хозяйский долг исполненным и зашагал в гостиную с таким важным видом, будто демонстрировал мне ее. Удивительно, что он совершенно не боялся чужого дома, не пытался спрятаться где-нибудь в тихом углу, чтобы оттуда начать осторожно обследовать пространство. Словно всегда тут жил.

По-весеннему яркое солнце заливало комнату, играя бликами на полироли тафель-клавира, занимавшего почетное место в центре гостиной, как и в городском доме Виктора. Но здесь на крышке не было нот, и на секунду мне показалось, что старый инструмент скучает без тепла человеческих рук, касающихся его клавиш.

Я мотнула головой, отгоняя наваждение. Двинулась к креслу, в котором провела за вязанием вчерашний вечер. Мотя с топотом вспрыгнул на тафель-клавир.

— Полагаешь, горничной мало возни с пылью, нужно добавить ей шерсти? — хихикнула я.

Мотя фыркнул. Спрыгнул на пол, подскакав ко мне, легонько тяпнул когтями лодыжку и снова взлетел на инструмент, топая, будто стадо слонов. Замер, внимательно на меня глядя.

— Думаешь? — засомневалась я.

В самом деле, когда-то давно я училась музыке. И, пусть в той жизни я не садилась за клавиши лет сорок, в этом мире моя предшественница слыла хорошей исполнительницей, даже в своем кругу, где музицировать учили всех с самого детства. Я ведь и за спицы не бралась лет десять, а в этом мире они легли мне в руки как родные. И письмо, и чтение… Может, и тут я зря боюсь?

Мотя мрякнул, перескочил с крышки клавиатуры, словно освобождая ее для меня, приглашая. Я подняла крышку. Пожелтевшая от времени кость, эбеновое дерево. Пальцы дрогнули от желания коснуться клавиш, и я не удержалась. До, ре, ми… Звуки оказались чистыми: несмотря на то, что на этом тафель-клавире не играли, за ним по-прежнему тщательно ухаживали.