— Запретили гулять? — вырвалось у меня. Хотя чему удивляться, разве это первая нелепость, мной услышанная?
— Сквозняки и прохлада запирают болезнь внутри, — ровным голосом произнесла свекровь. — А мой сын слишком заботится о моем здоровье, чтобы пренебречь наставлениями докторов.
Я заметила, как Виктор стиснул в пальцах вилку, похоже, этот упрек прозвучал не в первый раз. Но влезать было бы неуместно и неправильно, и я промолчала.
— Впрочем, оставим эту тему. — Княгиня попробовала салат. — Кажется, Жан сегодня превзошел сам себя.
Вкус был действительно необычным — очень легким, сладковато-пряным с острой ноткой чеснока. За салатами последовали основные блюда. Поначалу Виктор, да и я, что греха таить, то и дело поглядывали на свекровь, опасаясь ее реакции, потом успокоились, видя, что на ее тарелке остается куда меньше недоеденного, чем днем. Но рано я расслабилась. Когда подали десерт, свекровь задумчиво ковырнула ложкой кисель и посмотрела прямо на меня.
— Признавайся, твоя работа?
Я вздохнула.
— Елизавета Дмитриевна…
— Вот как, уже не «маменька»?
— Маменька, я бы с радостью посоветовалась с вами насчет ужина, но не стала тревожить ваш сон.
— И решила сама похозяйничать?
По ее тону было совершенно непонятно, собирается ли она обругать или похвалить меня. Впрочем, какая разница? Я поступила так, как должна была поступить.
— Обед был великолепен, но при вашей болезни…
— Я сама прекрасно знаю, что больна, — холодно сказала княгиня. Будь я в возрасте Настеньки — съежилась бы от этого холода, но не сейчас.
— Матушка, — заговорил Виктор, но я положила руку ему на колено, и муж умолк.
— При вашей болезни полезны более легкие блюда, — твердо повторила я. — Поэтому я спросила Жана, действительно ли вы любите тяжелую и сытную пищу.
— И он ответил, что я очень мало ем. — И снова по ее тону невозможно было понять, что у нее на душе.
— Потому я взяла на себя смелость проверить, возможно ли, что деликатная и изысканная еда порадует вас сильнее обычного.
— И ты оказалась права, — медленно произнесла свекровь. — Что ж, раз уж ты позволила себе решать, что мне есть, и я позволю себе спросить прямо — с чего ты вдруг затеяла обо мне заботиться?
Свекровь оглянулась на дворецкого, замершего у буфета.
— Емельян, сходи к Прасковье, распорядись, чтобы чай подали в столовую, а не в гостиную.
Дворецкий испарился. Княгиня уставилась на меня, всем видом показывая, что ждет ответа.
— Когда я выздоравливала, у меня было достаточно времени на размышления. Мне дорог муж, а ему, естественно, дороги вы. Вряд ли его радует знание, что его матушка страдает от боли.
— Я не привыкла ныть, — качнула головой княгиня.
— Матушка, вы не любите, когда говорят о вашем здоровье, поэтому я молчу. Но я не слепой и не бесчувственный.
— Толку-то о нем говорить, — проворчала свекровь. — От охов и вздохов еще никому легче не стало.
Я подхватила:
— Поэтому я и предложила вам помощь, а не разговоры.
— Раньше тебя раздражало мое состояние. — Она жестом велела мне молчать, хотя я и не собиралась с этим спорить. — Да, я помню, что вслух ты ни разу не сказала об этом, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять.
— Молодость часто бывает жестока по неведению.
— Ты так говоришь, словно сама стала старухой, — хмыкнула она.
Старухой я себя и в прежнем мире не считала, честно говоря. Но жизненный опыт никуда не делся.
— Нет, но болезнь заставляет на многое посмотреть под другим углом. Думаю, вы как никто понимаете меня в этом.
По лицу княгини промелькнула едва заметная тень. Похоже, она действительно прекрасно понимала, о чем я, но не слишком хотела признавать это.
— Я действительно хочу вам помочь, насколько это в человеческих силах.
И насколько способна магия, но об этом я подумаю позже.
— Однако решать вам. Принять мою заботу или отказаться, если она вам докучает.
Какое-то время мы молчали, меряясь взглядами.
— Мой покойный супруг любил поесть сытно и вкусно, — задумчиво сказала княгиня. — После его смерти я не стала ничего менять. Но, возможно, пришла пора это сделать. — Она повысила голос. — Емельян!
— Да, барыня, — тут же откликнулся старый дворецкий. — Чай почти заварился.
— Передай там, чтобы позвали Жана.
— Сию минуту, ваша светлость.
Жан появился не «сию минуту», но быстро — и выглядел взволнованным, явно гадая, позвали его похвалить или отругать.
— Жан, сегодняшний ужин был выше всяких похвал, — начала княгиня, и повар просиял. — Впервые за долгое время я поела по-настоящему с аппетитом, а не потому, что плоть требует пищи. Насколько я знаю, это Анастасия Павловна предложила тебе изменить блюда?
— Да, ваше сиятельство. Я очень рад, что перемены пришлись вам по душе. Анастасия Павловна дала мне подробнейшие указания относительно лечебной кухни.
— Следуй им и дальше. Я распоряжусь о премии к твоему жалованию.
— Работать на вас — само по себе награда.
Жан удалился, Емельян начал разливать чай.
— Так что там за указания? — полюбопытствовала княгиня.
Я повторила все, что рассказала Жану. Свекровь выслушала меня, не перебивая.
— Прасковья делает очень вкусные моченые арбузы с яблоками, — заметила она, когда я закончила объяснять. — Что ж…
— При вашей умеренности в пище вы можете есть их понемногу, когда болезнь отступает, — успокоила ее я.
— Может быть. — Она снова обернулась к дворецкому. — Емельян, после чая скажи Пелагее, чтобы оставила по бочонку всех солений, а остальное распорядилась отвезти в город на рынок.
— Как прикажете, барыня.
— И еще, если позволите… — снова заговорила я. — На самом деле вам очень полезны прогулки, только нужно одеваться по погоде. Шапка, шарф, руки в тепле, шерстяные носки в валенки.
— Валенки? — приподняла бровь княгиня.
— Валенки, — твердо ответила я.
Зимой дамы носили бархатные сапожки на меховой подкладке, но в них носок не впихнешь. Демисезонная же обувь, на мой взгляд, годилась только на позднюю весну — тканевые сапожки, подшитые кожей на носке и пятке. Сколько я ни перерывала сундуки в своем имении, не нашла ни одной пары по-настоящему зимней и удобной дамской обуви. Просто издевательство какое-то! Мужчины носили сапоги с войлочными голенищами, даже в помещении, или суконные ботинки с кожаными носками, парились в трех жилетах, а дамы должны были мерзнуть в атласной обуви и полупрозрачных платьицах!
— Только валенки нужно непременно подшить дополнительным слоем войлока и подбить кожей, чтобы не промокали, — добавила я. — Сырость…
— Сырость меня убивает, — сказала свекровь, — и вовсе не фигурально. Что ж, где-то у меня лежали валенки, дочь все смеялась, а я слышала, маменька нашей императрицы и во дворце не чуралась валенки носить, когда суставы ныли. Ты не у нее научилась?
Я улыбнулась — укол меня на самом деле ничуть не задел.
— Не у нее.
Свекровь отставила пустую чашку, Виктор помог ей встать.
— Вели, чтобы мне приготовили теплую одежду.
— Матушка, но уже темнеет, — встревожился он.
— Ничего, заодно на звезды посмотрю. Поможешь мне прогуляться?
— Конечно.
— Хорошо, я дам тебе знать, как оденусь. Иди распорядись, а Настенька пока меня проводит.
Я удивилась, но спорить не стала. Подставила свекрови локоть, позволяя на него опереться.
Едва зайдя в свои покои, княгиня приказала:
— Дверь закрой и иди сюда.
Когда я послушалась, она раскрыла ящик стола. Порылась в нем — по лицу пробежала гримаса боли. Достала сложенный листок бумаги и протянула мне.
— Это ты тоже в маменькиных журналах вычитала?
«От женских хворей и душевных волнений, — было написано витиеватым Настенькиным почерком. — Возьми корня валерианы две части, пустырника две части…»
Я медленно опустила листок, дочитав до конца.
На первый взгляд рецепт выглядел безобидным травяным сбором. Зверобой, душица, шалфей, полынь… Все это используется и в наше время.
