— ¿Un prisionero? — уточнил Хуан.
— Sí, un puto prisionero. Надо выяснить, кто сидит у нас напротив и какие у них цели. Франкисты всё время меняются. Если получится — тащите офицера. Только быстро и без глупостей. Объясни Густаву, где вы проходите в тыл к франкистам. Но на тебе, Хуан, отдельное задание.
Он обернулся, увидел Лёху, устало стоящего чуть в стороне. Тот пытался понять, о чём говорят, но только вылавливал отдельные слова: Schnell, франкисты, idiota, mientras tanto, тыл…
— Хуан и вы двое! — Ганс щёлкнул пальцами перед лицами бойцов. — Возьмите этого советского лётчика. Да, вот его. Отведите в тыл и сдайте его кому-нибудь нафиг. Он тут только мешается. Да, осторожно, фашисты совсем озверели и шастают по нашим тылам как хотят. Идите в обход. Если надо — ползите. Ты знаешь эту дорогу через воронки от снарядов.
Он повернулся к Лёхе:
— Comrade, go mit them. Seguro! Gut Route. Kein fuego, capisci⁇(Товарищ, иди с ними. Безопасно! Хороший маршрут. Без стрельбы, понял?)
— Капищи?.. Капут, что ли?.. — удивлённо переспросил Лёха.
— Ниихт капут, карищи, как «понимаешь»! — буркнул баварец.
— Ага, ага… Ну как скажешь, — проворчал Лёха. Надо Браунинг вычистить на всякий случай, — подумал наш герой.
— Derecha, luego links, und dann zack-zack durch el bosque, — оживлённо добавил австриец, тыкая пальцем куда-то в сторону.
— Ага, ясно. Сначала направо, потом налево, потом «цак-цак» через лес. Ну ох***енно как понятно, — пробормотал Лёха.
— Rápido, pero silent, ¿sí? Kein Geräusch, kein ruido, — сказал Густав, сложив палец к губам. (Быстро, но тихо, да? Ни звука, ни шума.)
— Да бл**ть, я понял. Молча крадёмся через самую жопу фашистского сектора, — кивнул офигевший от яркого интернационализма Лёха. — Да, тяжело в деревне без баяна…
В это время комиссар подошёл ближе, вытащил из-за пояса карту, потрёпанную и испачканную, развернул её прямо на ящике и ткнул пальцем в какой-то изгиб линии фронта. Он заговорил громко, с нажимом, и при этом выдавал такую лихую смесь языков, что Лёха аж подивился, поняв отдельные слова — да и те с трудом:
— Hör zu, Kamerad!(Слушай, товарищ!) — начал он, сверля Лёху взглядом. — Dein Flugzeug ist sicher, ja? Ich habe gestellt ein Mann mit Gewehr! Tranquilo. ¡Todo está vigilado!(Твой самолёт в безопасности, да? Я поставил человека. Спокойно. Всё под охраной!)
Он обернулся, крикнул кому-то:
— Pedro! Dime cuándo vienen los tanquistas rusos.(Педро! Скажи, когда придут русские танкисты.)
Тот что-то крикнул в ответ, но Ганс не стал слушать, повернулся снова к Лёхе:
— Übermorgen! Panzer kommen! Russkiy tanki, muy fuerte. Haben LKW. Vielleicht helfen… но ты, amigo, besser selbst buscar un coche! Capisci?
(Послезавтра! Танки приедут! Русские танки — очень мощные. У них есть грузовик. Но ты, дружище, лучше сам найди машину! Понял?)
Лёха пытался уловить хоть какой-то порядок в этом словесном шквале. Что-то про танкистов, машина нужна, сам ищи, сам вези… Понял, как всегда, через раз.
— Ага… Claro, capisci(Ясно, понял), — пробормотал он. — Всё понял. Только вот не понял — что понял. — кивнул Лёха, поправляя шлемофон. — Было бы смешно, если бы не было так похоже на правду.
— Натюрлих! Хер Комиссар! — отсалютовал в ответ он.
Началась суета. Лёху сначала пихнули к Хуану, но затем, пока Хуан о чём-то экспрессивно спорил с Густавом, его передали уже Густаву, потом обе стороны стойко отпихивали его обратно. Почувствовав себя мячиком для пинг-понга, Лёха рявкнул им всё, что у него накипело, по-русски и с выражением.
В итоге, после нескольких минут ругани, маханий руками и пары почти начавшихся скандалов, Лёха снова оказался в команде с Густавом, обреченно махнувшим рукой, и парой странных типов: тощий и мелкий австриец с едва заметными усиками и здоровенный баварец с лицом мясника, буквально сошедший с иллюстраций фильма «Резня бензопилой».
— Ты точно не хочешь хряпнуть перед дорогой? Там, говорят, дубак будет… — шепнул австриец, косясь в сторону леса.
— Нет, спасибо, — коротко ответил Лёха, хотя сама мысль показалась ему очень интересной.
— Ну, и упрямый ты идиот! — буркнул тот, почесал нос и наклонился ближе. — Кусачки есть? — спросил почти шёпотом, глядя куда-то поверх головы.
Лёха вяло кивнул. Он не очень понял, о чём речь, но кивать было проще, чем переспрашивать.
— Хабен! Хабен! — сказал он уверенно. Хотя какие ещё кусачки? И главное — зачем в тылу кусачки?
Лёха поправил шлемофон, вздохнул, посмотрел на небо и буркнул:
— Ну, Лёха… немецкий интернационал в действии! Опять тебя вписали в какой-то блудняк, не спросив.
Поправив шлемофон, проверив верный Браунинг и подвесив на ремень флягу с чем-то приятно жидким и здоровенный подсумок с гранатами, ловко выменянные на парашют, наш товарищ отправился с бюргерами в темнеющий лес.
Ровно в сторону фашистских позиций…
Глава 16
Хундарт километр гехрюхен
Начало октября 1937 года. Где в полях под Бельчите, окрестности Сарагоссы.
Всё было спокойно. Подозрительно спокойно. Поля дремали в ночной тишине, будто вымерли. Ни выстрелов, ни голосов. Лишь изредка, где-то далеко-далеко, хриплая франкистская гаубица лениво выплёвывала снаряд в глубь республиканского тыла — словно напоминая, что война всё ещё идёт, но без лишней спешки.
Лёха шёл третьим в колонне, стараясь не потерять из виду щуплую тень впереди — Моцарта. Тот постоянно таскал с собой губную гармошку и временами выдавал на ней такие переливы, что у окружающих начинался нервный тик. На прозвище тот не обижался, наоборот — щерился, как довольный лис, и при случае всё равно дудел своё. Иногда, когда Моцарт вдруг замирал, Лёха, не успев вовремя притормозить, въезжал ему в спину — на что австриец шипел проклятья себе под нос на смеси немецкого и чего-то.
Лес закончился внезапно. Впереди открывалось поле — чёрное, тёмное и на вид ровное. Ведущий пригнулся, остальные тоже присели, и пошли полуприседом, крадучись. Лёха, не видя смысла в этом театре, только хмыкнул про себя. Хотя… могут и простреливать. Тут, на испанской земле, линии фронта были настолько условны, что иногда казалось — и свои могут шарахнуть. Для профилактики.
И тут вдруг небо вспорола ракета, таща за собой длинный мерцающий хвост. Холодный белый свет разрезал тьму, словно кто-то резко включил свет в кинотеатре, застав врасплох занятых всякой интересной ерундой зрителей. На секунду всё стало видно — как днём. В пятидесяти метрах впереди что-то с грохотом рвануло. Земля дрогнула.
Группа мгновенно рухнула на землю. Лёха, падая, больно треснулся коленом о какой-то корень или камень, зашипел, стиснул зубы. Подняв голову, увидел, как вся колонна распласталась в разные стороны, прилипнув к почве, будто тёмные холмы.
Минут пятнадцать они куда-то ползли. Земля была сухой, жёсткой, колючки цеплялись за комбинезон, да ещё Лёха пару раз получил по зубам сапогом Моцарта. Ползущий впереди Густав вдруг пропал. За ним исчез и Моцарт. Лёха прополз ещё несколько метров — и внезапно съехал мордой вперёд в большую и глубокую воронку. Следом на него съехал и сел, вжал в грунт упитанный баварец.
Вторая ракета взметнулась в небо. Лёха поднял глаза — и замер.
Прямо перед ним, из песка на дне воронки, торчала часть черепа. Человеческого. Отполированный непогодой он сверкал теменной частью и казалось улыбался советскому пилоту, будто здоровался.
Роло, тот самый баварец с лицом мясника, усмехнулся и дурашливо шепнул на ухо Лёхе:
— Гуттэн Моргэн. Ви гейтс?(Доброе утро. Как поживаете?) — с оттенком кладбищенского юмора.
Лёху передёрнуло. Хорошо, что он не ел с вылета из Лериды — желудок просто свело в спазме. Нет, он видел жмуров. Даже активно участвовал в их появлении. Но тут, в ночной тишине, в тёмной воронке, с рукой, словно специально приготовленной для рукопожатия — ему было не по себе.
