Таможня дает добро (СИ) - Батыршин Борис

По окончании миссии оба вернулись на «Квадранте» в Зурбаган — чего я, если честно, не ожидал. С Петром всё понятно, куда он денется от своего драгоценного Маяка — а вот Роман сумел меня удивить. Незадолго до отправления на Ньюфаундленд он пришёл ко мне, и заявил, что принял решение не возвращаться пока на Землю. Может быть, позже, скажем, через полгода — а пока ему хотелось бы остаться здесь и участвовать в наших делах… если, конечно, господин Лоцман не будет против…

Господин Лоцман, то есть я, был исключительно «за». Мотивы нашего новичка были мне ясны насквозь, и не последнее место среди них занимали отношения, что установились в последнее время между ним и Дзиртой. Девчонка проявила характер (впрочем, трудно было ожидать иного от офицера и капитана таможенного крейсера!), настояв на том, чтобы её отправили долечиваться домой, в Зурбаган. Примечательно, что Казаков, узнав об этом, спешно отбыл в противоположную сторону, в Мир Трёх Лун — несомненно, рассчитывая застать там некую особу противоположного пола…

Все эти события до некоторой степени нарушили мои планы. Дело в том, что у меня было к Роману поручение. Касалось оно личности Александра Грина — а, если точнее, периода его жизни с 1918-го по 1923 год. Почему именно этот промежуток? Всё просто; во-первых, по нему меньше всего информации о жизни писателя, а во-вторых, и это, пожалуй, главное, именно с двадцать третьего года в творчестве Грина начинают вырисовываться контуры Гринландии. И как раз в это время (если вообще корректно говорить о совпадении временных промежутков в мирах, соединённых Фарватерами)пропадает из виду Лоцман — тот, в компании которого Грин посетил Мир Трёх лун и спрятал там Источник…

Разумеется, надежды на архивные поиски не слишком много, но попробовать всё же стоило. Поначалу за это собирался взяться Пётр, но я убедил его, что журналистские связи Романа позволят справиться с делом куда лучше — тем более, что он всё равно собирался вернуться на некоторое время на Землю. Но жизнь, как всегда, перевернула с ног на голову: Роман (он же Рамон) торчит в Зурбагане, проводя дни у больничной койки Дзирты, Казаков же сидит на своём утёсе, изводит придирками ни в чём не повинных помощников, не забывая при этом ухаживать за Верой Павловной, которая, поддавшись на его уговоры, решила задержаться на острове. Та, вроде бы, не против, и кое-кто из переселенцев уже стал заключать пари на исход этого романа…

* * *

— … нет более бестолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется, Зурбагана…. — читал я на ходу, то и дело забегая вперёд, оборачиваясь к Тави — и при том ни на миг не отпуская сцепленных рук, отчего мне приходилось семенить спиной вперёд. Она то заливисто смеялась моим мальчишествам, то спохватывалась — друг мой, вы же так упадёте и расшибётесь! — и так всю дорогу из Верхнего Города в порт. Прохожие оглядывались на нас, кто с улыбками, кто недовольно, а я продолжал уже в полный голос, так что из окон вторых этажей, низко нависавших над узкими, мощёными обкатанными морем булыжниками, высовывались люди — что это за чудак, решивший заработать на кружку эля уличной декламацией?..

— …гавань — грязная, как молодой трубочист; свитки парусов, их сон и крылатое утро, зеленая вода, скалы, даль океана… — повторяла за мной Тави, мешая русские слова с зурбаганскими, — … ночью — магнетический пожар звезд, лодки со смеющимися голосами… — как дивно, как верно подобраны слова! Скажите, друг мой, верно этот Александр Грин не раз бывал в Лиссе?

…Потом мы сидели на в кофейне, устроенном на площадке нависающего над гаванью утёса; взбираться сюда пришлось по узкой, очень крутой лестнице, вырубленной прямо в сером граните — зато столики, расставленные прямо на открытой террасе, стояли на одном уровне с салингами большого трёхмачтового барка, отдыхавшего на бочке кабельтовых в трёх от береговой линии в окружении шаланд, барок, лодок и прочей водоплавающей мелочи. Марсовые, возившиеся со снастями на тридцатифутовой высоте над палубой барка, отвлекались от своего занятия и кричали моей подруге что-то неслышное моей подруге, приветственно размахивая своими белыми, украшенными ярко-красными помпонами, матросскими шапками. помпонами шапками. Тави улыбалась в ответ и махала в ответ сложенным веером; я же сидел, потягивая крепчайший, с пряностями и солью кофе и желал только одного — чтобы это великолепный, полный солнечного света и морского, пропитанного запахами йода и водорослей полдень никогда не заканчивался…

Но — всё когда-нибудь подходит к концу; закончился и этот напоенный радостью день. Спустя несколько часов я обнаружил себя всё в той же необъятной кровати; в окно заглядывали первые звёзды, ещё бледные, но готовые вот-вот зажечь тот самый магнетический, во весь небосвод, звёздный пожар, о котором писал Грин. Тави сидела напротив меня, согнув левую ножку в колене и обхватив её руками — так, чтобы придерживать край простыни, прикрывающей её грудь, ибо иного прикрытия не было в помине. Всё, и тончайшие шёлковые чулки, и корсет, и тончайшие батистовые с кружевами панталончики, было в беспорядке разбросано по комнате — причём один чулок висел даже на одном из газовых рожков, укреплённых на стене в головах нашего ложа, и мне оставалось только гадать, как он там оказался.

— Серж, а где сейчас твои друзья? Чем занимаются?

Это тоже была привычка — называть друг друга на «ты» в постели и на «вы» в иной обстановке, хотя бы и в соседствующей со спальней гостиной. Одна из тех милых привычек, которыми обзаводятся влюблённые парочки, и отказ от которых служит верным признаком того, что в отношениях что-то разлаживается.

Я откинулся на спинку постели, заложив руки за голову.

— Ну… а тебе правда хочется это знать?

Она смешно наморщила носик.

— Не очень. Если они, конечно, не собираются снова похитить тебя у меня.

— Обещаю, что по крайней мере, месяц я ни на шаг от тебя не отойду!

— Всего лишь месяц?

— Ну, ты же понимаешь, я Лоцман…

— Понимаю… — Тави наклонила голову, призывно провела кончиком языка по губам, выпростала левую ножку из-под простыни и провела розовым пальчиком по моим плечам, спустилась ниже — в глазах её прыгали шаловливые чёртики. — Тогда, может, не будем терять времени?

Безупречно гладкий ноготок оставил в покое густые заросли на моей груди, скользнул ниже, по животу, сдвинул в сторону складки ткани… Я совсем было собрался сдёрнуть простыню прочь и перевести общение в иную, куда более интимную плоскость — и тут внизу, у крыльца, выходящего на Мортирную улицу, брякнул дверной молоток.

— Да чтоб вас!.. — я едва сдержал не вполне цензурный оборот. — Кого это там нелёгкая принесла?

Тави, состроив гримаску, втянула ножку под простыню и в знак крайнего своего недовольства прикрылась простынёй по самый подбородок. Прошуршали по лестнице шаги, и спустя несколько секунд из-под двери высунулся уголок розоватого листка — телеграфная карточка.

— Ну вот, опять… — взгляд серых, полных упрёка глаз. — А говорил — ещё месяц…

Вместо ответа я пожал плечами, всем своим видом изображая глубокое, очень глубокое, бездонное раскаяние… а что, скажите на милость, ещё оставалось?

[1] Речь идёт о героине романа А. Грина «Блистающий мир».

IV

Очередной рабочий день Маячного Мастера острова Валуэр завершился более-менее обыкновенно. Проведя воспитательную беседу о вреде халатного отношения к вверенному имуществу, Казаков загнал двоих из трёх своих помощников (третий, не выдержав постоянных придирок, сбежал к Бонифатьичу на «Квадрант» палубным матросом) на башенку, отчищать от птичьего помёта маячные зеркала. Сам же, переодевшись и побрившись, отправился по тропинке вниз, к поселению. В последнее время он стал появляться там чуть ли не каждый вечер, чего раньше за ним не наблюдалось — хорошо, если раз заглянет раз в неделю, узнать последние новости и прихватить что-то, не включённое в список ежедневных поставок.