Последний Герой. Том 10 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— С моей стороны никакого конфликта нет, — произнёс он.

— А с её?

— Ну, знаете ли, у неё-то вообще есть любовник. И она не скрывает своих отношений с ним.

— Стоп-стоп. Вы сначала с ней разбежались, помидоры завяли, так сказать, а потом появился любовник? Или вначале появился этот любовничек-росток, а потом начали вянуть ваши помидорки?

— Ну, странная у вас аллегория, — хмыкнул поэт, — но скорее — второе.

— Ага, то есть жена вам изменила, и потому вы расходитесь?

— Как не прискорбно это признать — да.

— Почему прискорбно? Это жизнь. Бывает.

— На кого она меня променяла! — вспыхнул поэт. — Он даже не знает, кто такая Ахматова!

— Ну, признаться, я лично тоже с ней не знаком, — сказал я, — но это к делу не относится. Подробней, подробней, товарищ Сагада. Подробности мне выдавайте.

— А что тут говорить? — махнул рукой он. — Они живут в моей квартире. Хотят её забрать. Мы судимся сейчас, делим имущество. Я вынужден ютиться на даче, которую вы видели. А квартира — в центре города, сталинская застройка, высокие потолки, лоджия. Но я не отдам. Я не сдамся. Я буду судиться до последнего.

— Ага, квартирный вопрос, значит, у нас тут нарисовался, — протянул я. — А вот это уже интересней. Адрес вашей супруги скажите-ка? И как зовут её любовника?

Он не стал спорить и всё это назвал.

Дозвониться до супруги Сагады, Елены Александровны, я почему-то не смог — она упорно не брала трубку. Решил поехать сам, по тому самому адресу, который дал мне её бывший муженёк, рогатый поэт.

Дом находился в центре города. В этот дневной час двор пустовал. Я позвонил в домофон — тишина, никто не ответил.

— А вы к кому? — скрипнул голос за спиной.

Я обернулся — подошла любопытная бабулька.

— В тринадцатую квартиру, — сказал я.

— В тринадцатую? — переспросила она. — А зачем?

— Полиция, — ответил я.

— О, полиция! — обрадовалась старушка, закивала, пожёвывая губы, которые периодически полностью прятались в рот. — Давно пора! Я вот звонила вчера, весь вечер участковому звонила, вызывала. Так ведь никто и не приехал! Сказали: «Некогда, бабушка, вызовов много». А у нас тут скандалят люди.

— Кто скандалит? — спросил я.

— Ну как кто?.. — старушка сделала круглые глаза. — Вот, в 13-й квартире, — зашептала бабулька, наклоняясь ко мне. — Вот это Ленка, значит, и мужской голос какой-то. Ох, дрались! Тарелки бились, что-то бухало, падало… А потом как хрясь — и катится, катится… медленно так катится. Вы уж разберитесь, товарищ мильцанер. Может, там что-то такое происходит.

— Разберёмся, — сказал я. — Вы только дверь мне откройте.

— А, да конечно! Только я не с этого подъезда, я с соседнего. Но за стенкой всё слышала. Сейчас я Петровне наберу.

Она деловито нажала три кнопки на домофоне. Гудок, треск, потом из динамика послышался старческий голос:

— У аппарата!

— Петровна, это я! Я милицию привела!

— Зачем мне милиция?

— Тьфу ты, ну ты! Да не тебе милиция, в тринадцатую квартиру!

— Ну так и идите в тринадцатую.

— Так ты нам дверь открой, глухая тетеря!

— А… ну сейчас.

Раздался щелчок, писк и щёлканье домофона — дверь разблокировалась.

— Спасибо за бдительность и содействие, — сказал я.

— А я тут подожду вас, — кивнула бабушка и села на заснеженную лавочку. — Спрошу потом, что там произошло.

— Так холодно же. Хоть в подъезд бы зашли.

— Нет, в подъезд не пойду. Там Петровна — как языками зацепишься, так только к вечеру расцепишься. А дела так и стоят. Я тут подожду.

— Ну ладно, — кивнул я и пошёл.

Взобрался по лестнице, поднялся на нужный этаж. Тринадцатая квартира. Как ни странно, рядом с дверью звонка не было. Я постучал, и дверь вдруг приоткрылась. Странно.

Раз так, я сперва прислушался. В квартире слышалось лёгкое шебуршание, но никто не торопился выйти.

— День добрый! — громко сказал я в щель. — Полиция!

Никакой реакции.

— Эй, хозяйка! — повысил я голос.

Послышалось движение, будто кто-то скользнул по полу.

— Да что там происходит… — пробормотал я, распахнул дверь и шагнул внутрь.

В ту же секунду замер.

В дверном проёме через коридор виднелась нога. Голая лодыжка на полу, изящная женская икра, на ступне надет короткий носок.

Я выхватил пистолет и метнулся вперёд.

В зале, на полу, лежала женщина средних лет. Глаза широко распахнуты. Кожа уже покрывалась розоватым налётом трупных пятен — начальная стадия.

Если бы не этот розоватый оттенок кожи и не открытые глаза, я бы решил, что она просто спит прямо на полу, в халате. Нет, она была мертва. Но кто-то ведь шевелился.

Я прошёл в другую комнату — и тут с кухни громыхнуло.

Быстрее! Вперёд!

Я рванул туда, заскочил внутрь. Окно распахнуто настежь, штору колыхало холодным воздухом. Цветок, стоявший на подоконнике, сметён на пол, горшок разбит, земля рассыпана по линолеуму.

Я выглянул в окно — второй этаж. Внизу, под самым подоконником, на притоптанном снегу виднелись следы. И убегающая фигура быстро удалялась в сторону гаражей.

На этой стороне окна выходили не на оживлённую улицу, а в глухие дворы — дальше массив гаражей, пустырь, переулки.

— Стоять! — рявкнул я, вскинул пистолет… и тут же опустил. Чёрт, если даже попаду — кто он такой? Какое имеет отношение к трупу?

Я сунул оружие в кобуру. Первая мысль — бежать через подъезд, выскочить наружу. Но это потеря времени. Он уйдёт.

Полсекунды на размышление, и решение принято.

Прыгаю в окно.

Этаж хоть и второй, но сталинские потолки — высокие. До земли прилично. Но я всё равно прыгнул.

Приземлился на обе ноги, сделал перекат по снегу, гася инерцию. Вскочил, отряхнулся на ходу и рванул следом.

Фигура мелькнула за гаражами.

Я чуть запоздал — потерял драгоценные секунды. Отстал шагов на пятьдесят. Да ещё и снег пока скользкий, я пару раз пробуксовал, матюкнулся.

«Эх, — пронеслось в голове, — строгие ботинки — совсем не для бега… Были бы кроссовки — другое дело».

Но бежать пришлось в том, что было. Я ускорился, пересёк двор, проскочил проулок, ворвался в гаражный массив. Один ряд, второй. Где же он?..

Огляделся. Тишина. Пусто.

— Чёрт… — выдохнул я. — Убежал.

Но нет, не мог он так быстро исчезнуть.

Я опустил взгляд в землю, и заметил следы, свежие, чёткие, уходят в сторону. Пустился по ним. Тропка вела между рядами, потом нырнула в узкую щель между гаражами — туда, где один к другому не примыкал плотно, оставляя пространство, забитое битым стеклом, бутылками, мусором и обрезанными ветками от гаражной поросли.

Я вытащил пистолет, снял с предохранителя. Дёрнул затвор, тот лязгнул, загоняя патрон в ствол.

— А ну, выходи! — крикнул я в черноту щели. — Или стреляю!

— Не стреляйте! — раздался голос. — Пожалуйста, не стреляйте! Я сдаюсь!

— Вышел сюда! — рявкнул я. — С поднятыми руками! Дёрнешься — стреляю!

Я ходил по кабинету, мерил шагами от окна до двери. Шульгин сидел на диванчике, молчал. Перед моим столом, на стуле, сгорбившись, с закованными в наручники руками, сидел задержанный.

— Итак, Речкин Тимофей Олегович, — проговорил я. — Зачем побежал?

— Ну вот, — вздохнул Речкин, — вы уже думаете, что это я её убил, да? Я Лену убил? Нет… я, между прочим, любил её.

— Так любил, что, когда я сказал, что из полиции, ты сиганул в окно. Разбил цветок, прыгнул со второго этажа.

— Я боялся! — выкрикнул он. — Испугался! Это страшный человек!

— Кто страшный человек? — уточнил я. — Я?

— Нет, её бывший муж! Ну, как бывший — они ещё не в разводе. Он мог это подстроить специально. Он тогда, когда мы с Леной открылись ему, сказал, что жизни нам не даст, что мы сгинем. Что он всё для этого сделает.

— Корней Поликарпович так сказал? — переспросил я. — Этот поэт современности, литератор, хозяин рифм? Так сказал?