Последний Герой. Том 10 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Ну так его на месте убийства ещё задержали, — ответил я. — Вернее, он пытался смыться. В окно сиганул. Я ж рапорт писал подробный.

— Ну, так-то да, — кивнул Мордюков. — Дело на контроле у генерала, причина смерти неясна была, Елены этой батьковны, поэтому сделали всё быстро — эти анализы-шманализы…

Он полез в карман, достал какой-то исписанный стикер с загнувшимися краешками и протянул мне.

— Звонили мне уже из бюро СМЭ. Значит, причина смерти — отравление цианидами. В коньяке был яд. Время смерти на момент обнаружения трупа пять-десять часов. Он там терся, получается эти пять-десять часов? На месте убийства? А зачем? Не бьётся у нас ничего.

Он вздохнул, поднялся с дивана.

— Короче, отпускайте его под подписку о невыезде. Пусть следак оформит. Никуда он не денется. Речкин — человек уважаемый, бизнесмен. Нигде не замечен.

— Что это вы так адвоката испугались, Семён Алексеевич? — прищурилась Кобра.

— Чего это я испугался? — сразу вскинулся Мордюков. — Ничего я не испугался! Он просто, так-то, прав. Оснований у нас нет его держать. Он не отрицает, что сожительствовал с этой Еленой Сагадой. В тот день он не ночевал, был в командировке. Есть подтверждение, что действительно в другом городе, в гостинице. Адвокат уже всё это накопал. Чеки, отметки.

Он шумно выдохнул и добавил:

— Короче, за вас всю работу адвокат сделал. Вот вы сидите тут в кабинете безвылазно, целуетесь, чай и кофе попиваете, а я вот за вас всё должен разгребать.

Мордюков направился к выходу и на ходу проворчал:

— Работайте, давайте!

Дошёл до двери, хлопнул себя по лбу, развернулся и воскликнул:

— А, ещё вспомнил! Что там по массовому отравлению угарным газом?

— Работаем, Семён Алексеевич, — в голос ответили мы с Оксаной. — Работаем.

— Давайте-давайте, работайте, — пробубнил он. — Мне вечером генералу докладывать. Вот не сидится же ему дома, и по субботам тоже на работу прётся. Вот из-за него и я тут торчу, блин. А вдруг позвонит, а вдруг спросит…

Он махнул рукой, буркнул что-то себе под нос и, наконец, вышел.

Не успел он закрыть дверь, как та снова распахнулась, и на пороге появился новый гость — на сей раз Шульгин.

— Разрешите? — спросил он, но почему-то смотрел не на Оксану, хозяйку кабинета, а на меня.

— Заходи, — сказала Кобра.

Я молча кивнул, подтверждая.

Шульгин вошёл, плюхнулся на диван и выдохнул:

— Фух, блин… я тут пробил этого нашего главного поэта.

— Ну? — насторожилась Оксана.

— Он, оказывается, у нас в дурке лежал, в стационаре. Прикиньте, чё! Стихоплет, блин.

— Как — в дурке? — выдохнули мы почти одновременно.

— А вот так, — сказал Коля и вытащил из кармана своего модного вельветового пиджака свёрнутую распечатку. Протянул её нам.

Я развернул лист, пробежал глазами.

— Ага, лечился… — произнёс я. — Действительно.

— Угу, — кивнул Шульгин. — От параноидального расстройства личности. Там в выписке написано — мания преследования, вспышки агрессии, навязчивые идеи. А теперь, значит, поэт. Мертвого клуба. Ничего так шарики скачут, прямо бабл-ти. Хе.

— Ну что ж, — задумчиво сказала Оксана. — В принципе, интересная карьера.

— Ага, — хмыкнул Шульгин. — Был пациентом психушки — стал творцом. Ну а что, даже не феномен. Многие поэты ж поехавшие были. Байрон, Бодлер, Гюго… ой, нет, тот не сам, там дочка ку-ку, и этот… Верлен вообще в Рембо стрелял, такой пылкий был перец. А Сильвия Плат? Ей ещё и обязательно красиво помереть хотелось. Так что ничего нового. У поэтов, если кукуха не едет, значит, вдохновения нет.

Мы уставились на Шульгина, раскрыв рты, дивясь его литературным познаниям.

— Вы что так смотрите? — лыбился Коля. — Да в интернете вычитал, только что… Когда узнал про Сагаду, что он дурачок психический.

— А… — облегченно выдохнула Оксана. — А я уж думала, ты мертвой поэзией заразился… Фух… Думала, теряем Шульгина.

— Не дождутся, — подмигнул опер. — Мы этой бацилле не подвержены. Стойкие!

— Ладно, бог с ними, с байронами. А еще что про него нарыл? Поэзией сыт не будешь, — сказала Оксана. — Чем он зарабатывал, ты выяснил, Николай?

— Да нигде он официально не работал, — ответил Шульгин. — В книжках, сборниках его имя не светилось.

— Ну, членство в Союзе писателей, как в СССР бы сказали, конечно, спасает его от тунеядства, — задумчиво сказала Кобра, — но и денег это не приносит.

— Вот именно, — задумчиво проговорил я. — На вдохновении далеко не уедешь. Мне он сказал, что он, мол, «в поиске себя», что работа ради денег — это слишком приземлённо, и прочую хрень.

— Вот! — подняла палец Кобра. — Этот вопрос надо выяснить. На какие шиши он жил? И жил-то, судя по всему, неплохо. Я читала протокол осмотра места происшествия — на дачке у него обстановочка небедненькая.

— Ну, это не то, там всё старенькое, — сказал я. — Может, у него деньги и были на всё это тридцать лет назад.

— Однако, — продолжила Оксана, — квартира у него с супругой в центре. И сам он на оборванца совсем не похож. Это же надо на что-то жить.

Вопрос, конечно, был дельный. Как известно, не только квартирный вопрос портит людей, а ещё иногда и финансовый.

— Выясним, — кивнул я. — Ещё раз с ним поговорю. В свете последних событий надо будет к нему еще разок наведаться.

— А что другие потерпевшие говорят, из тех четверых, что выжили? — спросила Кобра.

— Они в тяжёлом состоянии, в реанимации, — ответил я. — Я с ними ещё не поговорил.

— Ну, как только можно будет, сразу их опроси, — сказала Оксана.

— Конечно, — кивнул я. — Сделаем. А пока, получается, выпускаем Речкина.

— Можно пока опросить Волкова, — сказал Коля.

— Что за Волков? — удивлённо переглянулись мы с Оксаной.

Шульгин выдержал паузу, явно наслаждаясь моментом, что мы, матерые опера, не знаем, а он знает.

— Я уже смотался в Союз писателей, — сказал он с довольной улыбкой. — Узнал всё про эту их «Мертвую поэзию». Дачный клуб. Секту, блин. Они, правда, называют это не сектой, а «обществом» или «сообществом». Ну, тут что в анфас, что в профиль — всё то же, сами понимаете. Так вот, кроме тех восьми, кто был при отравлении, там ещё числятся двое, ну, в клубе этом: дочь этого Сагады, Светлана — студентка филфака, и некий гражданин Волков Сергей Сергеевич. Их не было на том собрании, и они живы.

— Вот сволоченок, — выругался я.

— Кто? — удивился Шульгин.

— Да этот, поэт главный. Ничего же мне про них не сказал. А я ведь вопросы задавал: сколько человек в клубе, какой состав, есть ли ещё «послушники», так сказать. Что-то он мутит, скрывает.

— Ага, — кивнул Коля. — Действительно, как дочку не упомянул, похвастался бы… Надо будет его тряхнуть по полной, когда из больнички выпишут.

— А сейчас, — повернулся я к Шульгину, — давай-ка сгоняем к этому Сергею Сергеевичу Волкову. Поспрашиваем, не зря же он не пришёл на собрание. Может, это он всех и траванул?

— А что, версия мне нравится, — сказал Шульгин. — Поссорился со своими, возненавидел, не пришёл на собрание, а потом убил всех… ну, хотел убить, а четверо выжили. Поэты — они же такие, кровожадные. Своей смертью не мрут — на дуэлях обычно гибнут. Ну, раньше так было, я в интернете читал.

— Ну, это раньше, да, — улыбнулась Кобра. — А сейчас поэты, наверное, домашние, тихие. На антидепрессантах сидят. У психотерапевтов лечатся.

— Ого, откуда такие познания, Оксана Геннадьевна? — удивился Шульгин.

— Да есть у меня одноклассник, литератор, — ответила она. — Рассказывает, что они все с прибабахом, как ты говоришь. — Оксана покрутила у виска пальцем и тихонько присвистнула.

— Может, и не все, — сказал я. — Но этот Корней Поликарпович точно мутный.

— Погнали, Макс, — торопил Шульгин.

— Ладно, до вечера, — я чмокнул Оксану в щёку.

Шульгин искоса улыбнулся, и мы вышли с ним из кабинета.

Мы прыгнули в служебную машину и направились по адресу. Волков жил в частном секторе, в той части города, где ещё с девяностых натыкали коттеджей — уродливых, двухэтажных, из разного кирпича, как будто лепили наспех, и из того, что удалось стырить.