— Девочка, радость моя, какая же ты чувствительная.
Теперь он по очереди целовал мои груди, втягивая и прикусывая соски, отчего мне хотелось сомкнуть колени, чтобы пригасить огонь, пылающий внизу живота и требующий чего-то большего, но не получалось, сводя бедра только плотнее прижимала к себе тело Мирона.
Я уже не боялась. Меня так колотило от возбуждения, что я сама затягивала Мирона на себя. И лихорадочно просила:
— Пожалуйста, пожалуйста!!!
Мирон остановил мои метания, полностью накрыв собой, сладко, томительно лаская языком мой рот, направил член ко входу. Я почувствовала горячую, упругую головку и сама толкнулась навстречу. Свершилось!
Миг тупой, совершенно незначительной боли, а дальше меня затопило такое удовольствие, что я тихо заскулила.
— Маленькая, больно? — Мирон остановился.
— Не-е-е-т, не останавливайся! Мне так хорошо!
Я суетилась, стремясь получить еще и еще: подкидывала ему навстречу бедра, обхватывала ногами, целовала все, до чего добирались мои губы.
Мирон, улыбаясь, смотрел мне в лицо, ловя оттенки моих реакций, и двигался как-то так, что внезапно захлестнула еще одна волна ослепительного наслаждения, а немного позже еще одна. Я уже не могла кричать, только тихо постанывала и сглатывала слезы. Мирон тоже не молчал. После моего первого оргазма он тихо взвыл, и второй мы встретили вместе. Мирон рычал и совсем не сдерживался, вбиваясь в мое тело. Его крупный член уже полностью погружался до упора, и было упоительно чувствовать подрагивание и пульсацию извержения, долгую дрожь тела Мирона и его прерывистое дыхание.
Мирон вместе со мной перекатился на бок, и так, не разъединившись, крепко слепленные вместе, мы и выдыхали некоторое время. Молча. А потом Мирон сказал:
— Если бы я уже не сделал тебе предложение, я бы сделал его сейчас.
— Даже если бы ты не сделал мне предложение, я бы так согласилась стать твоей рабой на веки.
— Теперь ты согласна?
— Да.
Потом мне еще пришлось объяснять Мирону наличие крови на простынях и происхождение своей девственности после пяти лет брака.
Мирон каменел лицом, играл желваками. Мне пришлось взять с него обещание, что Генку убивать не будет. Мирон помолчал, успокоился и сообщил:
— Не буду. Пусть этот мудень живет и помнит, что он подарил тебя мне.
* * *
Мы сидели на кухне и снова пили чай. Теперь я с удовольствием сметала всю еду, которую Мирон мне подкладывал.
— Меня часто не будет дома. Ты будешь меня ждать?
— Буду. Всегда… Только тебя. Но…
— Что? Говори, не бойся.
— Меня не отпустят.
— Отпустят.
— И я не хочу, чтобы у них были из-за меня неприятности.
— У них не будет неприятностей.
— Я хочу, чтобы мой муж уехал. Может быть, я просто потом вернусь?
— Он уедет, а ты останешься.
— Ты всегда так лаконичен и немногословен?
— Здесь нечего обсуждать.
— Но мне даже жить негде. Родители свой дом продали, а моя квартира сдана.
— Радость моя, если ты хочешь уехать с семьей, так и скажи, — он внимательно смотрел на меня.
Его теплый, ласковый взгляд подмерз.
Я встрепенулась и не стала отводить глаза:
— Я вообще не хотела уезжать. Я понимаю, ты сделал мне предложение, которое предполагает решение всех моих проблем, но что я буду делать, если ты передумаешь, возникнут обстоятельства, которые ты не учел… — я не могла ему сказать, и сама не хотела думать, что, возможно, он обманывает меня.
— Я все учел, и я не передумаю. Решай.
Я задержала дыхание и выдохнула:
— Хорошо. Я пошла.
— Не пошла, а пойдем. Вместе.
Я услышала это и испытала невероятное облегчение, и поверила, что не обманывает, не передумает, не возникнут непреодолимые обстоятельства, и он все учел.
* * *
Мы вышли из машины. Вернее, Мирон вышел, обошел машину, открыл дверь с моей стороны и предложил руку. Как ни была озабочена свалившейся на меня неожиданной ситуацией и мыслями на эту тему, я была поражена его галантностью. Это не было показухой, для него это было нормальным поведением, а мне в новинку настолько, что, выходя из машины, я смотрела на него приоткрыв рот. Аккуратным, нежным движением он вернул на место мою отпавшую челюсть, подхватив под локоток, повел к зданию вокзала.
Дальше мы прошли помещение насквозь и вышли на перрон. Встречные военные старательно отдавали ему честь, в ответ он легко мимоходом козырял, лишь один раз приосанился и отдал честь четче. Я не вглядывалась в звания встреченных военных, и отмечала все автоматически, не задумываясь. Мы быстрым шагом пронеслись по перрону и вместе поднялись в вагон. Я вошла в купе, Мирон остался в коридоре за моей спиной.
Папа, мама и Генка уставились на меня с разным выражением лица и с разными вопросами в глазах: папа с беспокойством — «Дочь, с тобой все в порядке?»; мама с беспокойством — «Ты сделала то, о чем я тебя просила?»; Генка, единственный, заметивший тень за моим плечом, кривил губы — «Хорошо погуляла, шлюха?». Он был почти прав — я хорошо погуляла в кои-то веки, а вот шлюхой себя не чувствовала. Я — соломенная вдова при живом как бы муже — что хочу, то и делаю. «Я освободилась, меня спасли!»
— Я дальше не еду.
Мама аж вздрогнула от неожиданности, Генка, перед тем, глянув на меня и отвернувшись к окну, взвился и развернулся ко мне всем корпусом. Папа продолжал спокойно сидеть, сложив руки на груди, только беспокойства в глазах прибавилось.
— Это невозможно, — вскрикнула мама. — Я не позволю!
— Я. Остаюсь!
Повторила я с нажимом и расстановкой.
— Ты не посмеешь, — прошипел Генка.
— А как же Гена? — вторила ему мама.
— Не волнуйся, мам, Гена едет с вами.
— Нафиг он нам сдался, если он не гож тебе, — вдруг не выдержал папа. — Евочка, как же так? Куда ты?
— Папа, у меня все будет в порядке. Я с ним разведусь и пришлю документы о разводе. Проследи, пожалуйста, чтобы после этого он правильно оформил все свои документы, чтобы я в них нигде не фигурировала как жена.
В своем углу у окна скрежетал зубами Генка, так, что это было слышно, но при родителях не смел высказываться в мой адрес, как, я думаю, ему хотелось бы. Это же он всегда хороший, а я плохая.
Чуть отодвинув меня и придержав за талию, в купе вошел Мирон:
— Доброго дня! — при этом он мельком глянул на маму и слегка поклонился, а потом смотрел только на папу — он сразу понял всю расстановку отношений. — Вам не о чем волноваться. Я беру вашу дочь в жены. Благословения не прошу, но, вероятно, это важно для нее.
— Куда ты с чужим человеком, Ева? — глубокий грудной голос мамы сорвался на фальцет на моем имени.
Папа поднялся, отгородив маму и Генку от нас своей спиной, обнял меня и произнес мне в висок:
— Благословляю! Доверяю ее тебе, — это уже было сказано Мирону.
Мирон кивнул и отдал отцу честь.
Из глаз моих брызнули слезы. Папина рубашка сразу промокла. Я-то думала, что он ничего не знал, но, видимо, мама папу пилила, чтобы повлиял на меня, а он маму удерживал, чтобы не вмешивалась в мои отношения с мужем. Я испытала благодарность и облегчение и чмокнула папу в щеку.
— Что ты хотела взять? — спросил у меня отец.
— Пап, документы и мой чемодан…
— Лара, встань, пожалуйста, я достану чемодан Евы.
— Но это невозможно, — растеряно пробормотала мама, — там и мои вещи.
— Возможно, — Мирон припечатал к столику перед мамой ее кольцо.
Мама смутилась и молча пересела на полку рядом с Генкой.
