— Когда я вышла из поезда на перрон, мой взгляд упал на Мирона. Конечно, тогда я не знала, что это он — мой будущий муж, но меня к нему притянуло словно магнитом.
Про звездочки на погонах я знала, потому что… Потому что хотела знать все. Да вот так — любопытство и любознательность — я впитывала все, с чем даже случайно мимоходом пришлось соприкоснуться. Я видела, что у этого военного на погонах по две звезды горизонтально, но без красных дорожек — одной или двух, но по размерам звездочек судить было сложно, то есть либо лейтенант, либо подполковник.
Однако у того же Генки дядя (муж сестры его матери) перед увольнением на пенсию был всего лишь майором и это на оборонном заводе (!), и перед пенсией в возрасте пятьдесят плюс. Правда у него были отягчающие обстоятельства: в национальности еврейство и мерзкий шакалий характер (натуральный Табаки*), за который его все не любили. Кстати, мне с этим дядей капитально не повезло: был бы он Генкиным отцом, а не мужем тетки, Генка с эмиграцией прекрасно обошелся бы без меня, и мы уже были бы в разводе.
(* Табаки — шакал из книги Киплинга «Книга джунглей» о Маугли и прочих. Однако Генкин дядя был похож на мультяшного Табаки с его ужимками и речами.)
Так вот военный на перроне выглядел значительно моложе пятидесяти, и я боялась ошибиться и размышляла: «Если обращусь и назову его лейтенантом — обидится, а если подполковником — примет за грубую лесть». Наконец, решила, что лесть все же лучше.
— Господин подполковник, можно к вам обратиться, — и тут же готова была провалиться сквозь землю. «Какой господин? У нас пока еще все «товарищи». А с другой стороны: я, вроде, собираюсь в эмиграцию, он еще как скажет: «Тамбовский волк тебе товарищ». Ну не «гражданин» же!» В общем, я запаниковала и осеклась.
Кажется, насчет звания я не ошиблась. Вид у него был чуть озадаченный, но он кивнул и слегка одним уголком губ обозначил поощрительную улыбку. Только не так далеко вокруг нас стояли и другие таможенники, и поглядывали с удивлением, и прислушивались.
Я сделала еще шаг, до расстояния вытянутой руки между нами — ближе подойти было страшно — и постаралась тихо, но четко произнести:
— Пожалуйста! У меня приватный разговор.
Он, недолго думая, предложил мне левый локоть, и я, мгновение поколебавшись, положила руку ему на предплечье, а не взяла «под ручку». Подполковник снова немного удивился — его удивление демонстрировал легкий подъем левой брови — и неспешным прогулочным шагом повел меня в здание вокзала. Я-то думала, он скажет что-нибудь вроде: «Следуйте за мной!» А тут получилось, как приглашение на танец на балу. И это было красиво!
Я представила себе, как это выглядело со стороны. Подтянутый, высокий военный, и я в светлом легком платье с юбкой полу-солнце чуть ниже колена. «Как на балу в военном училище», — подумала я. Что-то такое видела в кино. Оказалось, что в задумчивости произнесла это в слух. Тихо, но под высокими арочными сводами короткого коридора на входе старого здания это прозвучало достаточно громко.
— Что? — переспросил подполковник.
Я не стала мямлить и повторила. Он ничего сказал, только опять повел бровью.
«О чем я думаю? Мне нужно как-то складно ему все объяснить и попросить».
* * *
— Мирон был очень любезен и согласился мне помочь и с маминым кольцом, и замуж позвал.
— Ага. Подходит ко мне, старому солдату, который «не знает слов любви»*, сияющая ярче солнце юная девушка и просит помочь с контрабандным золотым кольцом. А потом предлагает себя в качестве оплаты натурой за услугу.
(* Цитата из фильма «Здравствуйте, я ваша тетя». «Я старый солдат и не знаю слов любви…»)
Тут я начинаю хихикать и возражать:
— Все не так было. Ты сам мне намекнул. Ты смотрел на меня как кот на миску со сметаной.
— Ну было такое, но ты сама про расплату спросила.
* * *
— Пожалуйста! Буду вам душевно признательна!
— Душевно?
Мне показалось, что подполковник не сердился, а веселился, хотя сохранял суровую мину — ну да, морда кирпичом, а глаза смеются. Только расслабляться и приходить в благодушное состояние было нельзя, не понятно ведь, с чего он веселится. К добру ли.
— К сожалению, у меня кроме кольца ничего нет. А его я должна сохранить — из-за него весь сыр-бор.
— Так уж ничего и нет? — он выразительно посмотрел на меня, чуть прикусил нижнюю губу и высоко вздернул левую бровь.
«Блин, у него брови живут самостоятельной жизнью и говорят вместо него все, о чем он не договаривает. Вот что это сейчас было? Он предлагает расплатиться натурой?»
Я не стала жеманиться и, глядя ему в глаза, спросила:
— Я хочу уточнить, правильно ли вас понимаю: вы имеете в виду меня саму?
— А ты готова?
«Ну вот, он на «ты» перешел», — мелькнула мысль.
— Хорошо. Я готова.
«Может, меня вообще задержат за «взятку». И не придется никуда ехать. Не в тюрьму же меня за это посадят».
Насколько бы уверенно он ни держал лицо (даже брови молчали), все же тень удивления я заметила. Надо сказать, я и сама удивилась. По идее я должна была мчаться отсюда впереди собственного визга, однако вместо этого вступила в какую-то сомнительную игру, которая, надо сказать, почему-то приносила мне удовольствие. В груди зарождались в равных долях ужас и возбуждение, а внизу живота набухал горячий беспокойный ком.
«Что я здесь делаю? Надо честно признаться самой себе. Я не хочу уезжать с родителями и Генкой. Я не хочу в чужую страну. Если, чтобы остаться, нужно отдаться этому военному, я сделаю это с удовольствием». А вслух неожиданно для себя произнесла:
— Я не хочу уезжать с семьей, но спорить с ними не в силах. Вот, незадекларированное украшение. Арестуйте меня. Посадите в тюрьму. Что угодно, только не отпускайте меня, не дайте уехать. Пожалуйста!
Он оторвал руку от столешницы и поманил меня к себе.
Заставляя себя хотя бы мысленно сохранить собственное достоинство, я подумала: «Хорошо еще пальчиком не поманил, и без команды «к ноге». А то же я на все согласна, не правда ли?» И еще про себя фыркнула: «Сарказма маловато. Можно подумать, не согласна. Как? Ну как я на это решилась?»
Помедлив, поднялась со стула. Стояла, вцепившись пальцами в край стола, и смотрела ему в глаза. Тело превратилось в неподъемную колоду, ноги не хотели двигаться, так что нужно было как-то собраться и не топать к нему походкой зомби.
Он приглашающе качнул головой, и я отмерла. Походки от бедра не получилось, скорее, это был строевой шаг. Обошла стул, на котором сидела, стол и остановилась рядом с ним. Сердце бухало в горле. Я закрыла глаза и сглотнула, стараясь протолкнуть воздух.
Я почувствовала его руки, на мгновение показалось, что кружится голова в падении: «Только бы не хлопнуться в обморок». Я глянула, чуть разомкнув веки. Кружение на самом деле было — просто он развернул меня и усадил к себе на колени. И все… к чему я готовилась не случилось. Он не стал меня лапать. Я осмелилась и подняла на него взгляд, распахнула ресницы. Наши лица были близко-близко, и он в упор меня разглядывал: губы, нос, щеки, глаза. Глаза в глаза. Удивилась. Я его совсем не боялась.
Годы спустя я поняла, что с того самого момента, как оказалась у него на коленях, мне было комфортно, уютно, будто, наконец, попала домой. К себе домой. И с родителями, и у бабушки, и в школе, и в универе, и с Генкой я всегда старалась быть удобной. Родители никогда не внушали мне простую мысль, что «всем не угодишь», наоборот… «Ты же девочка!» И никто никогда не интересовался насколько удобно мне. И поэтому всегда я была вежливой, насколько возможно приятной и настороженной — окружающий мир меня пугал непредсказуемостью и завуалированной враждебностью.
