Хозяйка расцветающего поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

— В городе мальчишки с пяти лет газеты продают, а Турчинский, говорят, в свои медные копи восьмилеток набирает, потому как они туда пролезут, куда взрослый не сумеет.

— Кто-то шестилеток и в жены берет, но это не значит, что такое нормально, — проворчала я.

— Тьфу ты, гадость какая! — ругнулась Марья. — Только ты, касаточка, не путай. Так ребенок — лишний рот, а станет кормилец. И работают они не покладая рук. Взять хоть сестренок Дуняшиных — то они по дому да со скотиной забесплатно крутятся, а то будут тебе с рыбой помогать за денежку. Часть матери отдадут, а часть себе на приданое отложат — когда в возраст войдут, не придется долго женихов искать. Сама ж знаешь, без приданого никуда. И в деревне много таких девчонок.

Наверное, была в ее словах какая-то правда. Той же Феньке едва ли исполнилось больше четырнадцати. Однако мне трудно было примирить свои взгляды с этой реальностью.

Все-таки я взяла у свекрови и адреса купцов, и несколько рекомендательных писем.

Но спокойствие после ее отъезда было недолгим. Виктору привезли из Дубровки письмо, отправленное из столицы, и, глядя, как он хмурится, его читая, я еле удержалась, чтобы не спросить, что там. Впрочем, муж не стал секретничать.

— Мне нужно уехать, в Ильин-град. Мой друг, через которого я передавал в сенат наши прошения, пишет, что такую же привилегию запросил некий барон фон Цукерман, десять лет назад приехавший из Тевтонии.

— Такую же? На что именно? — не сразу поняла я.

— На производство сахара из свеклы.

Я ахнула.

— Вот так совпадение!

— Не уверен, что совпадение, — хмуро сказал Виктор. — В сенате у меня есть друзья, но есть и враги. И кто-то мог…

— Слить информацию этому самому Цукерману, — закончила я за него.

— Как ты говоришь? Слить? Информацию? — приподнял бровь он.

— В смысле, намеренно рассказать.

— Звучит странно, но довольно точно, — согласился муж.

— И почему мне везде мерещатся уши доктора Зарецкого? — пробурчала я. — Не просто же так он потащился в столицу.

Виктор хмыкнул.

— Ты просто не можешь простить его выходок и потому к нему неравнодушна. Неважно, чьих рук это дело, мне придется уехать в Ильин-град как можно скорее и самому пообщаться с членами комиссии. Заодно и за твоей привилегией прослежу. Постараюсь за месяц обернуться.

— Месяц?

На глаза навернулись слезы. Подумать только, совсем недавно я не могла дождаться осени, когда бы нас развели, избавив меня от этого невозможного типа. А теперь вот-вот разревусь при мысли о разлуке.

Или дело в том, что в последние дни я стала слишком уж эмоциональной?

— Ну чего ты? — Муж притянул меня к себе. — Не так уж это и долго. Или хочешь, поедем вместе? Марья присмотрит за хозяйством, на нее можно положиться.

Я шмыгнула носом.

— Я бы хотела, но… Марья и так два года одна за всем присматривала.

— А дел слишком много, чтобы просто так ехать бездельничать в столицу, тем более что до сезона балов еще несколько месяцев, — мягко улыбнулся Виктор.

— При чем здесь балы? — обиделась я.

— Ни при чем. Глупая шутка. — Он чмокнул меня в макушку. — Но дел действительно слишком много.

Следующие два дня я составляла списки и планы. Виктор посмеивался над моей дотошностью, но внимательно выслушал просьбу привезти из столицы термометр для измерения температуры воздуха — чтобы в следующий раз точно знать, когда ждать заморозков.

— И книги, — добавила я. — По химии и сельскому хозяйству. Только не на лангедойльском, я его совсем забыла… после болезни.

— Привезу на данелагском, — кивнул он. — Там сейчас выходит много толковых руководств по новым методам хозяйствования.

Время текло странно — то тягуче, как патока, то вдруг проскакивало целыми неделями, будто кто-то перелистывал страницы календаря. За работой я не всегда замечала, как день сменяется ночью. Только вечерами, когда затихали все дневные хлопоты, накатывала непонятная — впрочем, очень даже понятная — грусть. А днем было не до того: слишком много дел.

Нужно было высеять фасоль и горох, семена — свеклу, морковь, капусту — для того, чтобы есть до конца года. Пересадить из теплицы окрепшую рассаду огурцов, помидоров, перца и тыквы. И картошка, которую я сажала в два захода. Часть — уже пророщенной, чтобы полакомиться молодой картошечкой на пару, а то и тройку недель раньше, чем поспеет основной урожай. С этим управились быстро, а вот на второй заход пришлось нанимать мужиков с плугами, так чтобы отвал от каждой следующей борозды засыпал предыдущую с разложенными в ней картофелинами.

Приехавшая в гости «генеральша» Марья Алексеевна — в деревне, в отличие от города, в гости заглядывали без приглашения и предупреждения — попала как раз на разгар работ.

— Зачем тебе столько картошки, княгинюшка? — полюбопытствовала она. — Маменька твоя, конечно, очень ее любила, но всему нужно меру знать.

Я рассмеялась.

— Запас карман не тянет.

— И все же? — не унималась гостья.

— Во-первых, работникам. С десятины картошки можно прокормить втрое больше людей, чем с десятины ржи или пшеницы, к тому же она куда сытнее капусты или репы.

А еще в картошке, особенно запеченной, много калия, полезного для сердца, а крахмал помогает уменьшить содержание «плохого» холестерина в крови и клетках печени. Впрочем, для здешних крестьян это едва ли актуально.

— И хранится хорошо. Что люди не съедят, то скоту скормим.

Генеральша покачала головой, кажется, так и не убежденная моими доводами. Может, и зря я промолчала еще об одном. В моем мире урожайность зерновых «сам-двадцать пять» — «сам-тридцать» в средненьких хозяйствах; здесь, если верить матушкиным журналам по земледелию и садоводству, «сам-шесть» на образцовых угодьях при изрядной доле везения. Так что картошка может стать спасением на случай неурожая, ведь основная пища крестьян здесь — хлеб да каши. Не то чтобы я собиралась спасать всех, кто не успеет увернуться, но и молча смотреть, как люди голодают, не смогу. Потому — пусть лучше будет. Не пригодится — по весне на крахмал пущу и буду продавать пудру.

К счастью, Марья Алексеевна не стала развивать тему дальше, а перешла на сплетни, которые я внимательно выслушала. В самом деле внимательно: кто кому сделал предложение, у кого кто родился, а то и умер — вещи, которые нужно помнить в мире, где люди заглядывают друг к другу просто чтобы развеять скуку, а нежелание общаться с гостями расценивается едва ли не как преступление против человечности. Теперь мне недоставало одиночества первого времени здесь. Вернувшись из города в свои имения, окрестные помещицы зачастили ко мне, а мне пришлось время от времени наезжать к ним, мысленно хихикая про «нетворкинг». Конечно, не все соседки оказывались такими же, как Оленька, со многими было интересно и познавательно общаться, но эти визиты, хоть и развлекали меня, отнимали время — а работы меньше не становилось.

После цветения сад нужно было обработать от вредителей. К счастью, в этот раз скакать по веткам уже можно было не самой. Деревенские мальчишки с радостью поучаствовали бы в «окроплении бесов гнилых», даже если бы я и не заплатила. Они с огромным энтузиазмом лазили по деревьям, размахивая вениками.

Правда, совсем побыть в стороне у меня не вышло. Сколько ни объясняй про технику безопасности, мальчишки остаются мальчишками, так что нужно было приглядывать за ними во все глаза. Пару раз я успела магией поймать оступившихся с ветки. Еще один, понаблюдав за этим, решил, что нашел себе новую забаву. Пришлось его прогнать и объявить остальным, что каждый упавший с дерева отправится домой к родителям. Полеты прекратились, а отравлений я не боялась: трудно отравиться хвойной вытяжкой.

Зато спиртовый настой той же хвои пришлось оберегать от взрослых. Как-то ночью меня разбудил громкий мат со двора. Конечно, пока я оделась и выскочила на улицу, там уже никого не было, только Мотя с довольным видом умывался у двери сарая. Утром я выгнала двоих, расцарапанные физиономии которых говорили сами за себя. Марья еще и нажаловалась брату, деревенскому старосте, и тот, видимо, нашел слова для остальных, так что больше применить настойку для подкормки растений не по назначению никто не пытался. А если кто-то что-то ворчал за глаза, то я этого не слышала.