Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

Губернаторша и ее титулованная подруга должны были десятой дорогой меня обойти, зная, что место купеческое, считай — мужицкое. Но выпускать я их не собиралась: если купечество меня прокатило с детскими площадками, пусть город раскошеливается. И, пока поварята собирали заказ, я лихорадочно думала, как умасливать эту… даму.

— Сэ террибль, ма шер! Благородной девице вести себя с мужчиной как гризетка! — услышала я, выходя с подносом из кухни, и приняла на свой счет, но виду не подала. Губернаторша обмахивалась веером из перьев, хотя было нежарко, и перстни, каждый ценой в мое заведение, сверкали на ее пальцах. — Вообразите, дорогая Зизи, за соседним столиком такую сцену! Ревность, вожделение, огонь… сэ террибль! Вы согласны? — и она, обернувшись, дернула меня за рукав. — Дать даме пощечину, террибль!

Не будь я матерью двоих детей, не привыкни, что меня постоянно хватают, а то и виснут на мне, грохнула бы я на платье губернаторши и «мимозу», и оливье.

— Романчик… пикантный, но скандал на людях! Как непристойно! Вы не читали, любезная? Потеряли немного, мадам Лефевр — бездарность, но фривольные сцены хороши.

Ай да Пивчиков, ай да сукин сын! Я выставляла на стол тарелки, губернаторша сложила веер и почесывала перьями мое запястье.

Всемогущая, можно это будет первый и последний визит этой лисицы в мой курятник? Я что, о многом тебя прошу?

— Зизи, взгляните на нее, она глупа! — взвизгнула губернаторша, взмахивая веером в направлении детской площадки, сейчас пустовавшей. Я отскочила, с веера слетело перышко и приземлилось в салат. — Там игрушки! Любезная, зачем в ресторации игрушки? Вы разоритесь, мой вам совет — выходите скорее замуж! У вас появятся дети, и больше не будет времени на всякие глупости.

— У меня, сударыня, двое детей, — я разложила на салфетки приборы и напоследок поставила на стол крошечную вазочку с травинками, надеясь, что у этой овцы хватит мозгов траву не сжевать.

Я покидала поле битвы, губернаторша продолжала кудахтать, ковыряя серебряной вилкой салат. Ее подруга, какое-то там сиятельство, была поумней и предпочитала жевать, а не подливать беседами масла в кипящий котелок своей приятельницы.

Я влетела на кухню, взгляд остановился на Мироне. Никому другому Прасковья мои бумаги не даст, не стоит и пытаться.

— Мирон, на три целковых, бери лихача, поезжай домой. Прасковье скажешь, чтобы дала тебе бумаги из синей шкатулки. А лучше всю шкатулку сюда вези. Ну же! — я притопывала ногой, а Мирон не торопился. — Да проживет без тебя кухня полчаса!

Мирон опомнился и убежал, смекнув, что дело срочное, я покосилась на Леониду — она не помощница, я сама. На самый шикарный из подносов я наставила розеточки, накидала выпечку прямо с огня, обожгла пальцы и не заметила, натянула на лицо хлебосольную маску и потащила хлеб-соль волку в пасть. Пока Мирон не привезет шкатулку, я губернаторшу не выпущу. Пусть сидит и ест.

Княгиня Зизи Орехова — вовремя я вспомнила ее имя! — меня спасла. От меня не укрылось, что дружба двух змей скорее вынужденная, чем искренняя, и пока губернаторша трясла по всему залу перьями и верещала мармозеткой, княгиня расспрашивала меня о ресторане и о том, как мне пришло в голову сделать детскую площадку. Она была иностранка, говорила быстро, с сильным акцентом, понимала не все, но я была терпелива.

— Детски пляц это зам… замуш… замшетельно! Я прийти сюда с детки, их три! — она растопырила пальцы, чтобы я точно знала, сколько гостей ожидать. — Мой фатерлянд… мой родина? Их тоше есть! Как хорошо, что здесь есть детски пляц! Вы ошен молодетс!

Я с нескрываемым облегчением улыбалась княгине, тревожно поглядывала на дверь и считала минуты до появления Мирона. Мирона не было, не было шкатулки, губернаторша корчила рожи, выдумывала причину не платить и зыркала, выискивая повод для скандала. Веер лысел, его делал какой-то халтурщик, перья усеивали пол. Я тебе их засуну знаешь куда?

За спиной княгини возник взволнованный поваренок и подавал мне выразительные знаки. Я составила опустевшие тарелки, невежливо прервала княгиню на полуслове и помчалась на кухню. Там я грохнула посуду в лохань так, что едва не разбила, и выплеснула на пол воды, сердце стучало как ненормальное, ладони вспотели. Мирона не было, вместо него переминался с ноги на ногу Евграф, и я почувствовала, что у меня холодеет и отнимается все тело.

По лицу здоровяка текли слезы.

— Что?! — каркнула я, не держась на ногах. Я умоляла себя не заводиться, ничего не выдумывать, я…

— Барыня! — глухо проревел Евграф, делая несколько шагов вперед и валясь мне в ноги. — Барыня, матушка! Ба-ры-ня!

Я не разбирала его вой и даже не думала, что все слышно в зале. В руке Евграфа была записка, я присела и вынула ее. Не было ни мыслей, ни чувств. Перед глазами все плыло.

Строчки прыгали. Почерк был незнакомым, я складывала буквы, как полуграмотная, в малопонятные слова под невразумительные причитания Евграфа:

— Барыня… барыня, матушка… смилостивилась… дождались!

«Липушка, милая сестра, молю Всемогущую, что ты и дети в добром здравии…»

Я сглотнула, сморгнула слезы. Дышала я с огромным трудом.

— Встань, Евграф…

«Корабль наш затерло по позднему лету во льдах, гибель грозила нам лютая, не чаял я, что вернусь, но родителям на одре их смертном поклялся, что ни тебя, ни детей твоих не оставлю…»

— Где Мирон?

Я читала, как сражался погибающий корабль с беспощадной стихией, как несколько смельчаков отправились за помощью и сгинули в снегах, как треснул корпус и вода начала затапливать трюмы, и если бы не держащие судно льды, не писал бы мне брат это письмо…

— С Прасковьей, уж я не в силах ее утешить-то! — бессвязно всхлипывал Евграф и слез не стеснялся абсолютно, но хотя бы прекратил завывать. — Как нарочный письмо принес, мы аж… ох, барыня, что вспоминать, грамоте-то не учены! А учитель уже ушел, Фенечка барчаток гулять увела… А тут Мирон! Читай, говорим, а он ни в какую, мол, то барыне письмо, и шкатулку все просил… забыл я шкатулку, барыня! А как прочел… Я уж ждать не стал…

«Первее доклада государю-императору обниму тебя, сестра милая! Остаюсь брат твой и слуга покорный Николай», — осилила я последнюю строчку и смогла наконец вздохнуть. На кухне стояла тишина, будто в склепе, слышно было, как шкворчит на сковороде пригорающее мясо и в зале гости клацают вилками. И противный обезьяний скрежет губернаторши, чтобы ей пропасть.

— Приму у барыни плату, — невпопад объявила я, возвращая письмо. — Теперь все хорошо будет, Евграф.

Я вышла, не чуя ног. Я не знала своего брата, но была уверена, что все будет хорошо. Я со всем справлюсь. Я из такой ямы вылезла, из такой нищеты, ведь казалось, не будет никакого просвета. Губернаторша перестала голосить, я повернулась к княгине.

— Я, ваше сиятельство, в городе хотела детские площадки сделать, — проговорила я медленно и отчетливо, чтобы она поняла. — Послала за бумагами, но… я могу их привезти лично вам или вашему супругу?

— О, да! Да! — закивала Орехова и полезла в ридикюль. Я притворилась, что мне не завидно.

Мне не завидно, вовсе нет, я прожила уже этот этап увлечения брендами, тряпками, шмотками, ну и что, что мне опять совсем мало лет, что мне хочется дразнить всех вокруг своей успешностью и тем, что я могу купить весь этот мир, какое ребячество.

— Да, это замшетельно! Мой муш будет рад! Я буду рад! Мой муш есть… как это? Товарищ министра просвещения! — неожиданно правильно произнесла она. — Мы будем ошен рад!

На столик легла новенькая бумажка в двадцать целковых. Возмущенно затрясла кудряшками губернаторша, размахивая облезшим веером, но Орехова осталась непреклонна.

— Нет, нет! Это достойно! Замшетельно! Зер гут гешмект! — настаивала она, и я не сопротивлялась, разве что для приличия.

Губернаторша жадным взглядом проводила купюру, которую я ей назло запихнула в лиф. Время шло к вечеру, гости занимали все больше столиков, и половые принимали у них заказы. На кухню я зашла с чувством, что выиграла сражение и сама не заметила, как это произошло. Сил не осталось, я рухнула на первый попавшийся стул, прикрыла глаза, попросила воды. Шла самая страда, поварята носились как угорелые, Евграф в углу что-то жевал.