Похоже, я попала 3 - Фарг Вадим

– Просто пойдём прямо, – упрямо сказала я, с трудом забираясь в седло. Конь тоже выглядел уставшим и недовольным. – Пока не упрёмся в стену или в реку. Или пока ты, бедолага, не свалишься от усталости, – пробормотала я, похлопав коня по шее.

И мы пошли. Я уже не смотрела по сторонам, отчаявшись найти знакомые приметы. Я просто уставилась коню между ушей и постаралась отключить мозг, чтобы не сойти с ума от безысходности. Час шёл за часом. Лес не менялся, всё та же серая, унылая, молчаливая чаща. Солнце где-то там, за густыми кронами, начало клониться к закату. Я уже почти смирилась с мыслью, что нам придётся ночевать под открытым небом, в компании голодного Шишка и собственных страхов, как вдруг конь тревожно дёрнул ушами и замер как вкопанный.

Я подняла голову. Впереди, метрах в ста, клубился туман. Густой, белый, как молоко, он лежал на земле плотным, совершенно неподвижным слоем. Это было странно. Очень странно. Никакой реки или болота поблизости не было, я бы почувствовала влажность в воздухе. Откуда ему было взяться?

– Ой, – пискнул Шишок, вжимаясь мне в шею. – А что это за дым? Хозяйка, лес горит? Мы сейчас поджаримся, как грибочки на сковородке! Спасайся кто может! Я ещё слишком молод и голоден, чтобы умирать!

– Это не дым, это туман, – прошептала я, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок. Туман был неправильным. Неживым. От него не веяло свежестью или прохладой, от него веяло… ничем. Пустотой.

Я осторожно тронула коня, заставив его сделать шаг в эту белую пелену. Сразу стало холодно и сыро. Все звуки пропали, словно их проглотила гигантская ватная подушка. Даже стук копыт стал глухим и далёким. Мы шли наощупь, и вдруг конь снова резко встал. Прямо перед нами из тумана выплыл почерневший от времени частокол. А за ним – тёмные, сгорбленные силуэты изб. Деревня.

Мы въехали в единственные ворота, которые жалобно скрипнули, будто не видели гостей уже лет сто. Внутри было тихо. Слишком тихо. Не было слышно ни лая собак, ни мычания коров, ни детского смеха. Ни единого звука. Деревня казалась вымершей. Избы стояли кривые, заросшие мхом, с пустыми, тёмными глазницами окон, похожими на черепа.

– Ната-а-а… – заскулил Шишок, вцепившись в мой воротник так, что чуть не задушил. – Мне тут не нравится. Совсем-совсем. Тут пахнет… тоской. И старыми носками. И ещё чем-то кислым. Давай уйдём отсюда, а? Пожалуйста! Я даже готов поголодать ещё денёк!

Но уходить было поздно. Из ближайшей избы вышел человек. Старик в рваной рубахе и лаптях. Он двигался медленно, как во сне, и смотрел куда-то себе под ноги, не замечая ни нас, ни нашего коня.

– Добрый день! – крикнула я, стараясь, чтобы голос звучал бодро и уверенно. – Не подскажете, как называется ваша деревня?

Старик медленно, с видимым усилием поднял на меня глаза. Пустые. Выцветшие, как старая тряпка. В них не было ни удивления, ни интереса, ни страха. Ничего. Полное, всепоглощающее безразличие.

– Не помню, – глухо, без всякого выражения ответил он и побрёл дальше, даже не обернувшись.

Я растерянно моргнула. Мы поехали дальше, вглубь деревни. И везде видели одну и ту же жуткую картину. Люди, которые двигались, как сонные мухи. Женщина, которая безучастно смотрела, как у неё из котла выкипает вся вода, заливая угли. Мужик, который сидел на крыльце и монотонно точил топор, глядя в одну точку. Они все были живы, но казалось, что души их давно покинули эти тела, оставив лишь пустые оболочки.

– Это же… это как в Клюквино! – догадалась я, и сердце сжалось от дурного предчувствия. – Та самая «счастливая чума». Только они не счастливые. Они… никакие. Пустые.

Мы нашли заброшенную избу на самом краю деревни и решили остановиться там на ночь. Внутри было пыльно и пахло забвением, но это было лучше, чем оставаться в лесу. Я разожгла очаг, достала остатки лепёшек. Шишок тут же схватил свой кусок и принялся его жевать, но даже он делал это как-то вяло, без обычного энтузиазма и чавканья.

Когда стемнело, туман сгустился ещё сильнее. Он заглядывал в окна, лез в щели под дверью, и от него веяло могильным холодом. Я не выдержала и вышла на улицу, оставив Шишка караулить остатки еды. Я подошла к соседней избе, откуда доносился тусклый свет лучины. На завалинке сидела сгорбленная старуха и перебирала в руках какие-то сухие травы.

– Добрый вечер, бабушка, – тихо сказала я, присаживаясь рядом.

Она даже не повернула головы. Её пальцы продолжали своё монотонное, бессмысленное движение.

– У вас тут… тихо так, – я не знала, с чего начать. – А где все? Муж ваш, дети?

– Муж? – она на мгновение замерла, словно пытаясь что-то вспомнить. Потом её лицо снова стало пустым. – Умер давно.

– Мне жаль, – искренне сказала я. – Вы, наверное, очень по нему скучаете.

Старуха медленно повернула ко мне своё морщинистое, безразличное лицо.

– Скучаю? – переспросила она так, будто я сказала слово на незнакомом языке. – А что это такое?

У меня внутри всё похолодело. Она не помнила. Не помнила не самого мужа, а чувство, которое он вызывал. Скорбь. Боль. Любовь. Всё это просто стёрлось, исчезло, оставив после себя выжженную пустыню.

Я вернулась в нашу избу, и меня трясло. Это были не Горынычи. Их магия дарила блаженную улыбку и беззаботность. А здесь было что-то другое. Что-то, что не дарило, а отнимало. Забирало самое важное – чувства.

Ночью я не могла уснуть. Я сидела у окна и смотрела в белый, непроглядный туман. И вдруг я увидела движение. Что-то бесформенное, студенистое, сотканное из самого тумана, отделилось от общей массы. Оно было похоже на огромного, полупрозрачного слизня, который медленно, беззвучно полз по единственной улице деревни. У него не было ни глаз, ни рта, но я каждой клеточкой кожи чувствовала, что оно живое. И голодное.

Существо подползло к первой избе и замерло. Оно словно прислушивалось. А потом оно начало… вдыхать. Медленно, тягуче, оно втягивало в себя туман, который струился прямо из стен дома. Но это был не просто туман. Я видела в нём что-то ещё – тёмные, едва заметные нити, похожие на паутину. Существо втягивало их в себя, и по его призрачному телу пробегала дрожь, словно от насыщения и удовольствия.

Оно поползло к следующему дому. И снова повторилось то же самое. Оно не нападало. Оно не убивало. Оно питалось. Питалось чем-то невидимым, что исходило от спящих, опустошённых людей.

И тут до меня дошло. Скорбь. Горе. Печаль. Вот что это были за тёмные нити. Оно пожирало их. Оно забирало у людей их боль, их воспоминания о потерях, оставляя взамен лишь звенящую пустоту. Это был Пожиратель Скорби. И он питался забвением.

– Ната… что это за гадость? – прошептал Шишок, который вылез из-под лавки и теперь дрожал у моих ног. – Оно… оно на меня смотрит! Мне кажется, оно хочет съесть мою печаль о недоеденном пирожке!

Я молча смотрела, как призрачный ужас медленно ползёт по деревне, становясь всё плотнее и отчётливее с каждым домом. И я поняла, почему лес не пускал меня к Яге. Он привёл меня сюда. Потому что здесь было то, с чем должна была сразиться именно я. Не огнём и мечом. А своей новой, непонятной, пугающей силой. Той самой «водой», которая должна была вернуть этим людям не счастье, а кое-что поважнее. Их слёзы.

Глава 4

Я смотрела, как призрачный слизень, эта омерзительная, студенистая тварь, медленно перетекает по деревенской улице, и меня колотило. Но не от страха. От отвращения и какой-то ледяной, звенящей в ушах ярости. Это существо не убивало. Оно поступало гораздо хуже – оно воровало. Воровало слёзы, боль, саму память о горе. Оно превращало живых людей в пустые, безразличные оболочки, высасывая их скорбь, словно вампир – кровь. И я отчётливо поняла, что это и есть моё первое настоящее испытание. Не поединок на мечах, не схватка с механическим чудищем. Что-то совсем иное, куда более жуткое.

– Ната, оно сюда ползёт! – отчаянно заверещал Шишок. Он уже вскарабкался ко мне на голову и пытался зарыться в мозги-и-и, словно в норку. – Оно сейчас и нашу скорбь сожрёт! А у меня её, между прочим, целый воз! Я ведь скорблю по всем несъеденным орехам этого мира! Это великая, вселенская печаль! Не отдам!