Красная дорама 3 (СИ) - Кащеев Денис

Так что не шевелюсь: но незримо скольжу за стену, где разговаривают напряженные Мун и Сон.

— Почему на него не действует препарат? — ворчит следователь.

— Не могу знать, товарищ капитан! Видимо, индивидуальные особенности организма…

— Может, он у нас какой-нибудь паксу?

— Шутите, товарищ капитан?

— А что мне еще остается⁈ Результата-то нет! А пока, как мне сказали — все на тоненького! Если напортачим — глядишь, сами окажемся на месте этого Чона!

— Будет результат. Не таких ломали — и без всякой новомодной химии. Все подпишет!

— Ну, гляди, Сон…

Возвращаюсь в тело.

Интересно, а Чан Ми чувствует, когда я возношусь здесь сознанием? Или она сейчас далеко, и расстояние не дает установиться этой нашей странной связи?

В том, что Ким не держат нигде поблизости, я уверен: незримо обшарил все вокруг. Впрочем, это вовсе не значит, что она на свободе: мало ли у Кукка анчжон повисон узилищ!

Следователя я о судьбе девушки, понятно, не спрашивал — не стоит лишний раз привлекать к ней его внимание. Не упоминал о ней и сам Мун, хотя некоторые другие имена — той же Джу, а также полковника Кана и даже Председателя Юна — звучали.

Видимо, Чан Ми капитана пока не интересует. Не означает ли это, что ее уже попросту нет в живых?

Сволочи!

А вот о судьбе девочки, что вынес из развалин, осведомиться я не преминул. Еще вчера. Или это было позавчера?.. После чего в первый раз познакомился с тяжелыми кулаками старшего лейтенанта Сона. Не знаю уж, чем ему так не по вкусу пришелся мой вопрос…

* * *

Кабинет. Я у стола, передо мной — бумаги с «моими» показаниями, в руке у меня авторучка.

— Подписывай! — брызжет слюной Мун.

Молча разжимаю пальцы.

Сон с размаху лупит по ним кулачищем, вбивая в столешницу.

Имитирую обморок — при вознесенном сознании это не сложно, главное — не переборщить и действительно не отключиться, а то можно «поплыть» и «потеряться», однажды так со мной уже чуть не случилось.

Ну а пока — перерыв.

* * *

Все тот же кабинет.

Вкрадчивый голос Муна:

— Смысл упрямиться, лейтенант? Да мы эту подпись сами за тебя нарисуем! Лучше настоящей будет! А тебя — тупо в расход!

Молчу.

Удар.

Вырубаюсь — на этот раз по-настоящему.

* * *

Камера. Лежу на полу. Для разнообразия — лицом вверх.

Слушаю разговор за стеной — на арене все те же.

Мун рвет и мечет.

— Поздравляю! Дотянули! О нем уже спрашивали! Хотят у нас забрать!

— А что на это говорит товарищ генерал?

— Он временно не на связи. Придется действовать самим.

— Застрелить нашего лейтенантика при попытке к бегству? — Сон любовно поглаживает кобуру на боку.

— Эти сказали, чтобы волос с его головы не упал!

— Ну, тут они малость опоздали…

Следователь криво усмехается.

— Короче: коли ему ту дрянь, — заявляет затем. — Сердечный приступ на почве глубокого раскаяния в содеянном — другого варианта просто не остается! Закорючки на бумагах сам за него проставлю — оспорить их уже некому будет!

— Товарищ капитан, за тем препаратом надо ехать — сами знаете куда. Здесь у нас его запаса нет!

— Ну так поезжай, что стоишь⁈ Два часа у тебя!

— Слушаюсь!

* * *

Камера. Я по-прежнему на полу. Но смотрю на происходящее сверху.

Входит — почти вбегает — Сон с шприцем в руке. За дверью в коридоре остается караулить солдат с коротким автоматом.

Жду в готовности. Недолго — старлей уже тут как тут.

Укол.

Торопливо очищаю кровь…

И все же немного не успеваю — препарат начинает действовать почти мгновенно. Спазм — и мое сердце останавливается.

На автомате завершаю процедуру нейтрализации отравы — однако тело уже мертво. Единственная надежда — немедленно вернуться в него духом, привнеся какой-никакой заряд жизни. Теперь, когда яда в организме нет — это должно помочь. Наверное.

Но сперва надо, чтобы Сон ушел — и забрал с собой автоматчика. Иначе — заметит.

А старлей стоит столбом, чуть в стороне от двери камеры. Задумался о чем-то.

Уплывают в небытие прошлого драгоценные секунды. Помощник следователя стоит.

Улетают мгновения. Сон стоит…

Понимая, что тянуть больше нельзя, я ныряю в мертвое тело.

Миг ничего не происходит.

Затем сердце у меня в груди неуверенно сжимается — и брезгливо выплевывает в артерию порцию крови. От затылка вниз по позвоночнику пробегает судорога. Рот жадно хватает воздух.

Я распахиваю глаза и встречаюсь с ошеломленным взглядом старлея. Выругавшись, Сон хватается за кобуру.

Я подрываюсь с пола — вложив в этот бросок все, что имею и чего, по идее, уже не имею — и вцепляюсь скованными «браслетами» руками в помощника следователя. Тот испуганно кричит. Вбегает автоматчик и выпускает по мне короткую очередь — но я успеваю развернуть старлея и подставить под пули его. Тянусь к кобуре Сона, но промахиваюсь, и пальцы хватают лишь пустоту…

Труп помощника следователя неудержимо сползает вниз — сил, чтобы этому помешать, у меня нет — и я обреченно смотрю в вороненый раструб пламегасителя.

— Не стрелять! — властно доносится вдруг из коридора. — Каждого, кто попытается открыть огонь, лично к стенке поставлю!

Голос незнакомый.

Топот приближающихся шагов.

Ствол автомата дисциплинированно опускается.

А я оседаю на труп старлея — короткая схватка выжала меня практически насухо.

Но уже откуда-то знаю: «завтра» все же настанет.

37. Козыри на столе

Сознание вернулось резко, словно кто-то рубильник дернул. Я приподнял веки — и тут же опять зажмурился: ударивший в глаза яркий свет будто перенес меня в кабинет следователя Муна, на бесконечный и бессмысленный допрос.

Затаив дыхание, я прислушался к собственным ощущениям. Лежу на спине. На чем-то достаточно мягком — определенно не на полу. И уж точно не сижу на табурете. Руки… Руки свободны от «браслетов». Голова… Кажется, даже не болит!

Кругом тихо. И пахнет не допросной — вообще не тюрьмой. Какими-то благовониями — вроде тех, что жгла в Сеуле Катя Кан. И еще — чем-то типично медицинским, одновременно и резким, и каким-то подчеркнуто стерильным…

Я снова приоткрыл глаза: на этот раз аккуратнее. Да, свет. Но, в общем-то, не столь уж и слепящий — это мне, видимо, на контрасте показалось. Да и бьющий вовсе не в лицо — этакий рассеянный.

Надо мной был белый потолок, почти незаметно переходивший в столь же белую стену. А та, если скосить взгляд, на определенном этапе сменялась краем белого же одеяла — видимо, с кровати, что служила мне сейчас ложем.

Я осторожно приподнялся на локтях, подспудно ожидая, что тело отзовется волной мучительной боли. Но почувствовал лишь глухую ломоту в мышцах — словно после изнурительной, но заурядной спортивной тренировки — да еще совсем легкое головокружение, стоило мне замереть — почти тут же и отступившее.

Хм… Это сколько же я тут провалялся без чувств, что все у меня настолько хорошо? Неделю? Две?

И, собственно, где я?

Откуда-то слева-сзади вдруг пришло легкое дуновение, и сразу за ним — шорох. Я обернулся — нерасчетливо резко: вот тут голова у меня закружилась уже всерьез, подкатила тошнота.

Как ни странно, это меня скорее успокоило: теперь, типа — другое дело! А то вообразил себя чудесно исцелившимся!

А тем временем ко мне в комнату — судя по всему, больничный бокс — вошел человек лет сорока с петлицами майора на полевой форме.

— Лежите-лежите, товарищ лейтенант, — бросил он мне еще с порога — очевидно приняв мою борьбу с приступом дурноты за попытку подняться с кровати.

Так-то, вскакивать на ноги у меня и в мыслях не было.