Былые - Кэтлинг Брайан

— С праздничком, безбожники, — сказал он.

Никто не понял, о чем он.

— Сколько идут? — спросил он Солли.

— Только двое, Патриарх.

— А назад?

— Только один, — ответил Солли, показывая на Гектора.

Тому не приходило в голову, что по этой скорбной реке отправятся лишь он с Былым. Он уже привык к компании бандитов.

Ему импонировала немногословная резкость Солли. Он начинал привязываться к этой молодой противоположности себя. Любил иметь на своей стороне угрозу раввина.

Внезапно речь о лодке зазвучала пусто, потусторонне и холодно, а о пути назад — еще хуже. В сомнениях он поискал утешение в Николасе и увидел, как порывистый снег разбивается о его отстраненный профиль. Всесторонняя странность ангела находилась как будто где-то за миллион миль, и Гектор спросил себя, что за дело, что за задача так далеко выхватила ангела из их общества.

— Отходим, гои, — сказал ворчливый капитан.

— Спасибо, Патриарх, — ответил Солли с уважением в голосе.

— Передавай отцу, что мы с ним увидимся, когда «праздник» кончится.

Солли кивнул и залез на пирс, пока его люди бросали обратно на баркас отвязанные швартовы. Двигатель застонал громче, и лодка пошла от прочного берега на середину твердой воды. Три карикатурные фигурки не махали вслед, казались архитектурными украшениями, пока лодка заходила дальше в темную воду. Капитан зажег новую лампу и поставил за зеленое стекло по правому борту, где в ее движении затанцевал падающий снег. Затем открыл двустворчатую дверь и спустился в узкую темную комнатку, где пахло углем, топливом, табаком и людьми.

— Ну вот, гои, в тесноте да не в обиде. При такой волне дойдем за час с лишком. Чувствуйте себя как дома. Тут даже рождественский грог есть, только мне оставьте, не жадничайте.

— Сейчас Рождество? — сказал Гектор, удивляясь собственному вопросу.

— Ты где, отец, последние недели прятался? — спросил капитан. — Завтра ж Сочельник. Кому знать, как не тебе.

— Я не гой, — ответил Гектор.

— Да вы для меня все гои, — сказал капитан. — Если понадоблюсь, буду в рубке с сыном, — и влез по железной лестнице в конце деревянной каюты, через люк в потолке. Двигатель прочистил горло и ускорился, загудел глубже в сумерки и летящий снег.

— Николас… Николас, я понимаю, что в Ламбете нас ждет что-то серьезное… что-то жизненно важное для тебя, ведь я еще не видел тебя таким отрешенным.

Немая тишина, налитая в дубовую каюту, не уходила.

— Прошу, расскажи, что за тревога тебя обуяла и с чем нам предстоит столкнуться вместе.

Снег сыпал через серое небо в угрюмые серые воды, вздымавшиеся у деревянной кожи торопящегося судна.

— Так грустно, — сказал после долгой паузы Николас.

— Что, друг мой? — спросил Гектор почти без голоса.

— Я столько всего там повидал.

— Где?

— В том чудесном месте, «Павильоне». Я видел чудесное. Видел, как на сцене умирает великая мадам Фейнман. Видел, как она падает, поднимается и снова падает. Видел ее агонию у всех на глазах, после яда. Видел ее муки в последние пятнадцать минут, когда зрители замолкают, перестают хрустеть арахисом и становятся как необроненные булавки. Слышно только их слезы, капающие на толстый ковер. И слышно только мне одному.

Гектор ничего не сказал; сказать было нечего.

— А потом, когда падал занавес и она оживала, мне приходилось зажимать уши из-за взрыва аудитории, их аплодисментов. И теперь все это исчезнет, уйдет через несколько лет. Как и не было. Так грустно, — Николас уставился в пространство другого времени и оставался безмолвен.

Через какое-то время деревянная комната замедлилась, и Гектор вспомнил, что он на лодке. В люке на потолке показалась голова капитана.

— Там затишье перед отливом, вам может быть интересно, большая диковинка.

Николас поднялся и открыл дверь на палубу. Уже стемнело. Вода, миллионы тонн, стала неподвижна, как запруда. Гектор мог только предположить, что этот необычный феномен объяснялся сменой прилива на отлив, и странная точка стазиса достигалась в переходе. Но спокойствие воды отошло на второй план перед движением снега. Тот падал прямо на свое отражение в зеркальной Темзе, а ему навстречу поднималась глубина отражения. Каждая снежинка летела с черного неба и трепетала с черного дна реки, чтобы близняшки встретились и на секунду стали едины перед исчезновением; каждая частица снега вилась одинаково наверху и внизу. Все стояли в изумлении. Николас снова заулыбался.

Никто не говорил; весь мир задержал дыхание.

Вдруг река без предупреждения начала свое обратное действие, лодка подскочила, и капитан быстро вернулся в рубку, кричать за штурвалом. Двигатель взревел, и все похватались за что-нибудь твердое, когда начался массивный отлив. Снег вернулся к норме, а они продолжили последний этап пути. Когда они приблизились к Вестминстерскому мосту, угрюмо пробудился Биг Бен и отбил семь часов.

— Мы на месте, вояж окончен, — окликнул капитан, когда катер замедлился и скользнул к гребенке пирса. Темнота уже была всюду. Только снег давал моргающий свет вокруг тихого покачивающегося дока.

С большим облегчением Гектор обнаружил, что выход на сушу несущественный и простой. Первым сошел Николас. Они поблагодарили болтающегося капитана, которого не могли толком разглядеть, и махали с мягко перекатывающегося под ногами берега Ламбета. Когда катер исчез в снегу и отливе, они услышали:

— Доброй ночи, гои.

— Он не будет ждать? — спросил настороженно Гектор. — Я думал, здесь его стоянка.

— Нет, — медленно ответил Николас. — У Патриарха нет стоянок. Он вернется, когда будет готов.

Гектор бился над этим странным ответом, поднимаясь от края Темзы. Следующий его вопрос стерли слова Николаса:

— Прости, я не сказал, что сегодня мы должны остаться до рассвета. Это ночь подобия, и позже мы отдохнем во множественном.

Гектор пытался понять, сосредоточившись, как слушатель на ветру, чей собеседник только шепчет.

— Ты не видел там, на воде, не чувствовал, как задерживают дыхание частицы времени?

— Ты о неподвижности волн?

— Темза стала барометром. У жидкостей есть такое свойство. Ты знал, что океаны — это память мира? Но я отклоняюсь и теряю баллы. Сейчас ты видел, как река демонстрирует, что случится сегодня по всему городу. Теперь в игру вступает подобие, вытряхивает нормальность из текущего времени и ненадолго позволяет предыдущему уютно устроиться там же, где и раньше.

Гектор запутался. Они уходили от реки, Николас — с поднятым воротником, а старик — туго замотанный в толстый шарф. Нерешительный ветер взбивал снег во всех направлениях, только не вниз, а под ногами скрипела мерзлая жижа.

Николас продолжал.

— Вот почему мы пришли сегодня. Навестить старый дом, вспомнить во время подобия.

— Что за старый дом?

— Дом моего старика, — сказал Николас.

Они быстро продвигались вперед, пока Гектор вспоминал.

— А, Вильгельм Блок!

Николас остановился и уставился на дрожащего незнакомца.

— То есть Уильям Блейк.

— Тебе холодно, друг мой, — сказал Николас, — Не волнуйся, работа тебя согреет.

Они вошли на Геркулес-роуд и направились вдоль ее пустоты, пока не добрались до дома с табличкой на фасаде. Ниже нее рос плющ, падая каскадом и почти пряча входную дверь и нижнее окно. Их проемы выстригли, чтобы пропустить свет и людей, но недостаточно, чтобы высокий человек мог войти не пригибаясь. Снег испестрил ознобный путь парочки. Металлическую оградку с острым частоколом, окружавшую скромный передний садик, дополняла деревянная калитка сельского вида. В глубине дома виднелся единственный маленький огонек. Николас положил руку на сердце. Второй коснулся калитки и попробовал, как она движется. Склонил голову и сказал что-то густыми парами под нос. Затем поднял руку и провел ею над головой, описывая плоской ладонью круг.

— Все в порядке, ты в безопасности, — сказал он.