Былые - Кэтлинг Брайан

Слева от Хайми был коротышка — видом постарше Хайми, удивительно чужеземный и неуместный.

— Николаса ты знаешь, — показал Хайми, — а это — это мой новый друг Гектор, он особенный.

Солли снова глянул на нервного незнакомца.

— Подойди поближе, — попросил Хайми.

Солли взял стул и придвинул к сидящим дяде и незнакомцу. Николас остался стоять позади улыбающегося дяди.

— Солли, ты хороший мальчик, ты мне как сын. У меня есть особенное, ответственное задание.

Тот кивнул и искоса посмотрел на остальных.

— Гектор — немец.

— Как и мы, дядюшка.

— Нет, Гектор — новый немец. Он приехал несколько недель назад.

Солли машинально напрягся, ошпарив взглядом Шумана.

— Но он один из нас — больше чем один из нас, он многие из нас, и мы будем на его устах.

И Солли, и Гектор одинаково не поняли ни слова.

— Он Нун-Бейс-Йуд-Алеф [14] ты понимаешь?

Никто из сбитых с толку людей не знал этого слова и порылся в памяти в его поисках. Оба одновременно обратились к Талмуду, поймав друг у друга в глазах выражение, немедленно спаявшее союз, возможную дружбу между ними, которую никому не хотелось признавать.

— Солли, ты хороший мальчик, и я уже просил тебя о многом.

— Нет, дядя, ты не просил ни о чем.

— Ты так добр, спасибо. Что ж, тогда сейчас я прошу обо всем.

Солли сосредоточился с быстротой выше обычной — до настороженности хищных зверей.

— Береги этого человека всеми своими силами. Я хочу, чтобы он был под твоей опекой.

Все молчали, как на картине, только обменялись тихими взглядами.

Над всеми высился с сияющей улыбкой Николас.

Через три дня Гектор получил в стоге комнату. Узкий круг еврейского восточного Лондона за последние двадцать лет сузился еще больше. Вознаграждением за успех был переезд, и многие из фанатично трудолюбивого сообщества процветали и перебирались отсюда, а их детям приходилось брать след новых амбиций и пастбищ позеленее. Племя Хайми было домоседами, никуда не собиралось. Их амбиции — запереться, окопаться и владеть этим последним клочком земли, где они осели. Ничто бы их не сдвинуло. Богатство или погром, война или мир — ничто. Комната находилась высоко, в чердачном этаже жилого квартала, где, по слухам, когда-то скрывался уайтчепелский убийца. Ничего необычного: десятки жилищ претендовали на тесное знакомство с самым известным неопознанным убийцей в истории. Истинную личность и местонахождение старого Кожаного Фартука втайне знали и шепотом рассказывали в каждом пабе и подворотне Ист-Энда. И все ошибались. Если Джек Потрошитель и снимал здесь комнаты на втором этаже, теперь от него не осталось и следа. Как ни странно, квартира оставалась запертой и необитаемой, что только укрепляло репутацию и таинственность мрачной собственности. На первом этаже находилась лавчонка, где торговали кошачьим мясом и нитками. Соседкой Гектора снизу была устрашающая и вечно бдящая карга по имени Бетти Фишберн. Она прожила здесь только десять лет, но правила подъездом так, словно лично уложила каждую тлеющую ступеньку, ведущую к ее порогу цвета свинцового сурика и выше. Через неделю она знала о профессоре все, и стало ясно, что ей поручили роль его внушительного сторожевого пса. К ней приезжало много «сыновей», пара «дочерей» и очень много «девочек», которые оставались жить на неопределенный срок. Все тем или иным боком имели отношение к предприятию мистера Фишберна (ныне усопшего), а их присутствие на лестнице всегда было недолгим, шепотным и скрытным. Гектор жил замкнуто, несмотря на сильное ощущение, что за ним наблюдают и шпионят. Миссис Фишберн стремилась пересказать ему все о своей жизни и «делишках», но у него редко было время, так что он ходил мимо ее присматривающейся, прислушивающейся двери на цыпочках. Она состояла в каком-то знакомстве с Соломоном Даймондом, чье имя никогда не произносила, а звала лишь «Барином». Сперва Гектор не понимал, как ему здесь полагается выживать и применять свое время. Затем начали приходить книги. Интригующие, затем незаурядные, затем необыкновенные книги. Их приносили Солли и его головорезы вместе с едой, углем и алкоголем. Они никогда не брали денег и, очевидно, не разговаривали о книгах. Те поступали от «дядюшки Хайми и его приятеля», который, надо заметить, отличался изумительным вкусом и познаниями. Казалось, каждый том ссылается на предыдущий и каждая кривая дорожка, куда ступал Гектор, будет размечена в следующем томе, словно тот — указатель или легенда на карте. Так недели перетекали в месяцы, а месяцы прокрадывались в годы.

Однажды тихим днем, почти четыре месяца спустя после прибытия, в дверь Гектора, почти никем не тревожимую, раздался быстрый стук. Его навестил Барин.

— Солли, прошу входить, — тепло пригласил Шуман.

— Некогда, надо успеть в «Павильон» до одиннадцати.

— Куда?

— Тебя уже ждут.

Гектор схватил пальто, шляпу и шарф и пытался угнаться за Барином, пока тот юркал по узким зимним улицам, тросточкой отхлестывая с дороги воображаемые преграды в быстрой и резкой походке. Его скорость перемежали клубы дыма от бирманской чирутки, живущей в уголке непоседливых губ. С ними шагали еще двое. Солли никуда не ходил один.

Он быстро выкатился из обтекающего переулка на шум и суету уайтчепелской Хай-стрит, а за ним семенил задыхающийся Гектор. Воздух был иссера-бурым, бурлил и вихрился у горбатых лавок, кучкующихся против захлестывающего прилива посетителей в это пасмурное утро. Они пробились через шум и гам, резко свернули в одну из трех высоких, но непримечательных дверей примечательного здания. Там Солли с командой пропали, а Гектор замедлился и отошел назад, чтобы хорошенько разглядеть большое круглое окно над входом — око немигающего циклопа, глядящее по-над хаосом пешеходов и реки дорожного движения, которая торопилась и толкалась в тесных берегах мостовой. В двери появилась голова одного из бандитов Солли. Его зоркость втыкалась в пешеходов, пока он не нашел воззрившегося наверх Гектора.

— Эй, заходь, он ждет.

Гектор быстро присоединился, и вдвоем они вошли в длинный мрачный коридор, где висели картины со странными и чудесными людьми. Некоторые были раскрашены цветами за пределами обычной бледности смертных. Гектор замешкался, желая приглядеться к неописуемым лицам за стеклом.

— Что это за место? — спросил он, словно обращаясь к самой картине. Солли же простукивал тростью свое нетерпение и расстояние до дверей в конце коридора. Слышалось, как за ними полькает музыка.

— Давай, профессор, он ждет, — коснулся Солли рукава старика. Они прошли через двери в кружащийся и содрогающийся театр, порабощенный волнующейся сценой. Зал оказался неожиданно большим, с двумя широкими нависающими балконами, позолота пустых кресел колыхалась из-за отраженного света, пока полыхала и искрила масса скачущих по сцене людей. При виде зрелища у Гектора отвалилась челюсть. Там пели и показывали друг на друга около двадцати танцоров с агрессивно неестественными лицами, а их грим таял в свете софитов. Они хлестали остроумными и лукаво комичными словами на старосветском идише. Гектор понимал немецкую основу, но терялся в других наворотах и узлах лексикона и выражений. Так что смысл поступков, течение этой весьма эксцентричной пьесы находились вне его понимания. Теперь на авансцене господствовало карликовое дитя, разодетое в гротескной пародии на египетского или ближневосточного вельможу. Челюсть не могла отвалиться еще дальше, и тогда он решил ей помочь. Сам шлепнулся в кресло на первом ряду, сразу перед оркестром, подчеркнуто не обращавшим на него внимания. Сидел и таращился на сцену с улыбкой.

— Что это? — спросил он с недоуменным удовольствием, не отрывая глаз от шумной мишуры действа.

— Репетиция, — сказал Солли. — На прошлой неделе ставили Шекспира, это больше в твоем духе.