Былые - Кэтлинг Брайан

К темноте она приняла твердое решение отнять его у этой высокомерной суки. Шоле отвращала сама мысль об Измаиле, отданном на произвол странных сексуальных прихотей Сирены. Он порассказал об аномальных аппетитах, какие ему приходилось утолять, и о том, что он искал возможности сбежать. Что ж, вот она и представилась. Измаил стал самостоятельным человеком, весь Эссенвальд лежит у его ног. Надо только вырваться из голодной хватки этой страстной женщины. Шоле напугала ее очевидная способность к любви. Об этой черте он не упоминал никогда.

Ей не стоило беспокоиться. Дом Сирены был хрупок.

Измаил увидел их, как только подошел к машине. Эти глаза, способные на многое, не умели лгать, и выражение в них сейчас было противное тому, чего он ожидал. Тому, что заслужил. Радостное восхваление его гения осталось позади в тот же миг, когда он сел и за ним закрылась дверца. Звуки снаружи приглушились и отскочили от обивки безразличного салона.

Он не мог поверить в холодность Сирены; такая вызывающая и ужасно несправедливая. Даже Гертруда выказала в машине по пути домой больше тепла. Не этого он ждал. Несколько дней он находился в страшном волнении и тревогах. Чуть не погиб, потрудившись во славу города. Города, который питал закрома Сирены и ее семьи. Он вернулся с победой, и все чествовали его оглушительный успех. Но она смотрела на него как на незнакомца.

Атмосфера в машине неуклонно близилась к ледниковой. Когда они добрались до дома, все уже молчали. Попытки Гертруды поднять настроение падали на бесплодную почву. Замечал он и то, как шофер стрелял надменными взглядами в зеркало заднего вида.

Слуги и то приняли его с большим радушием и торопливо внесли сумки.

— Гуипа, думаю, Измаил в настроении для ванны. Наполни-ка для него, пожалуйста, — сказала Сирена, затем обернулась к друзьям.

— Я вернусь меньше чем через час, — она чуть улыбнулась и покинула прихожую. Гертруда зримо смешалась.

Измаил же был в ярости.

— Какая муха ее укусила? — рявкнул он после ее ухода.

Гертруда пропустила вопрос мимо ушей.

— Буду ждать в библиотеке, когда ты освободишься, — сказала она.

Снова им пренебрегли. Он схватил шляпу и протопал по лестнице в ванную. Гертруда печально проводила его взглядом и покачала головой. С самого возвращения он ни разу не спросил о Ровене.

Он отмокал в огромной ванне, злился и репетировал всевозможные ядовитые нападки. Кипел под белой пеной обеззараживающего мыла, так многозначительно выложенного для него. Примерял злобные взгляды и душераздирающие нотации о ее несправедливости и бесчувственности. Пальцы на руках и ногах поджимались и скребли эмаль, а выражения становились все более жесткими и личными. «Как она посмела», — чуть не проронил он вслух. После всего что он для нее сделал. Если б он мог обратно вырвать зрение из слепой суки, так бы и сделал, чтоб она молила о пощаде. На клятых коленях. Он выпил виски, пристроившийся у локтя, и бессильно пнул по воде.

Сирена же убеждалась во всех нестыковках, обнаруженных во время описи. В сотый раз перепроверяла, что это не ошибки: просчеты в ведении расходов или ненароком пропавшие драгоценности. Объективно измерив жизнь через лигатуры имущества, она смогла занять далекую моральную высоту. Точку, откуда обозрела ранее не подвергавшийся сомнениям механизм своей любви к Измаилу и их жизни вместе. Она увидела, что многое из внешне искреннего континуума на самом деле склепано обстоятельствами. Их ежедневное равновесие было никаким не равновесием, а асимметричной выдумкой, державшейся исключительно на ее вере. Пропавшие предметы окончательно склонили весы ее перекошенной перспективы, их призрачное тяжелое волнение взломало иллюзии.

Бабушкин жемчуг жил в ее мыслях злее, чем когда-либо существовал на деле. Безупречное отсутствие по-настоящему ранило и превращало непонимание и неверие в гнев и презрение. Она возвращалась к Чакрабарти. В этот раз выставила скукоженному человечку ультиматум. Она хотела вернуть жемчуг любой ценой — и он поможет в поисках. Она сказала, будто «знает», что он непричастен к похищению сокровищ напрямую, но сможет найти причастного и избавить ее от хлопот общения с полицией. Если драгоценности вернутся, его репутация останется не задетой.

— Но, мадам, — сказал он всего раз перед тем, как он озвучила все последствия привлечения полиции и Гильдии лесопромышленников.

Пропало и многое другое. Включая чековую книжку для далекого и неиспользовавшегося счета со сбережениями, которые она припрятала и даже позабыла. Узнав, сколько денег испарилось, она навестила банк и закрыла все такие счета.

Тривиальная сумма в сравнении с ее настоящими активами. Но целое маленькое состояние для того, о чьих расходах и так хорошо позаботились. Она обеспечила ему ежемесячный доход. И что он мог делать — или делал — с таким количеством денег? Попроси он, она бы сама отдала их с радостью. Но нет, он избрал презренный путь и испортил все, что между ними было. А теперь помпезный вор требовал поклонения.

Ужин той ночью был фарсом. Несварение, поданное на серебряной тарелочке. Аппетит, покрошенный безукоризненными приборами. Весь тот день они не встречались до самого удара в гонг. Гертруда переживала в библиотеке над книгой, которую не получалось читать. Сирена тихо ярилась и втайне наслаждалась временем перед тем, как выдвинуть обвинение. Это показалось новой черточкой в и без того многообильном характере. Она подозревала в ней прямой генетический вклад Лоров и наслаждалась воссоединением с семьей. Измаил дулся и напивался до упаду. Через некоторое время виски и немалая усталость сообща перенесли осоловелый фокус с мести на Шоле. Он знал, что сегодня пойти к ней не может, но планировал быть там завтра же — а может, и впредь.

За столом его опьянение и похмелье проходили друг через друга и желали быть понятней его самого. Он вцепился в лакированное красное дерево и уставился в дымящийся суп. Гертруда попыталась поколебать ледяную атмосферу.

— Должно быть, ты впервые ешь сытно за всю неделю, — сказала она, отмахиваясь от молнии из глаз Сирены на другом конце стола. Измаил съел еще пять ложек и только тогда услышал ее голос.

— Тчно, — он попытался сосредоточиться на ее невесомом лице. Взглянул на Сирену, а потом быстро обратно в тарелку.

Гуипа деликатно раскладывал на боковом столике по идеально подогретым блюдам с золочеными каемочками цесарку и овощи. Подал на стол, затем отстранился, чтобы беззвучно нависать.

— Твоя любимая, — сказала Гертруда.

— Тчно, моя лбимая, — Измаил показал на Гуипа. — Он эт знает, — вдруг он увидел свою руку и указательный палец. — Вы не пврте, какая у мня есь сила, — он помахал рукой Сирене, аккуратно препарирующей свое мясо. — Ты не пвришь.

Он постучал пальцем по груди, словно пытался оживить миниатюрное сердце.

— Должно быть, ты очень важный человек, — ответила Сирена бесцветным голосом.

— Тчно, — снова воздел палец Измаил.

— Лучше ешь, пока не остыло, — сказала Гертруда, избегая бритвенной улыбки подруги. Измаил уставился на чопорный трупик на безупречной тарелке. В конце концов почти попал в рот тяжелой плюхой картофельного пюре.

— Пка не остыло, — прожевал он.

Гуипа разлил белое вино по бокалам на тонкой ножке, а часы наверху отсчитывали неизбежное вскрытие существования.

Молчание в столовой точилось только зубовным стуком стали по фарфору. Гертруда думала о Ровене, Сирена — о бабушке, а Измаил не справлялся с горохом и костями. Внезапно изрубленный остов его цесарки вылетел с тарелки вместе с потоком овощей.

— Блть, — чуть не сорвался он.

Гуипа подплыл, только чтобы его остановила поднятая рука Сирены.

Измаил дернулся с кресла, нависнув над тарелкой и столом в попытках вернуть беглую птицу. Дотянуться не получалось, цепкие пальцы только подвигали масляную грудную клетку на лишние дюймы вместо того, чтобы удержать. В своем усердии Измаил задел пиджаком бокал, тот разбился и разлился лужей в сторону Гертруды.