Былые - Кэтлинг Брайан

— А вы когда-нибудь учили меня?

Все ощетинились, Абель снова с щелчком вошел в активный режим.

— Но если б вы учили меня так же, как Измаила, я бы знала, я бы помнила.

Стоило словам сорваться с губ, как она поняла, что это — часть секрета. Часть ответа. То, что ей не полагалось постичь.

Разговор прервался из-за звонка в дверь наверху. Родичи задрали головы.

— У тебя гость, — сказала Лулува.

Гертруда промолчала. Снова раздался звонок.

— Мне не нужны гости.

— Возможно, по поводу Измаила, — сказала Лулува.

Снова звонок. Она рассерженно поднялась по лестнице туда, где ранее находился реальный мир. Сегодня в доме никого не было, так что она подошла к двери сама и с рывком открыла. Никого. Вышла и огляделась. В ушах стояли звон и приглушенное давление. Как если бы она слишком долго плавала или пробыла в ванне под водой. Вернулась в коридор и затворила дверь. Звук повторился. Доносился сгустками и волнами, давлением. Тут что-то коснулось руки, и она отскочила, испуганная и воинственная.

— Почему ты меня не видишь? — закричала Мета.

Гертруда накрыла тронутую ладонь второй и отступила.

— Я пришла из-за Ровены. Кажется, я знаю, где она.

Гертруда услышала имя ребенка и зажала уши, чтобы не дать вытечь здравомыслию. Но вместо того чтобы мятущийся разум унялся, слова стали отчетливее и зазвучали словно чужим голосом.

— Хватит, — сказала она.

— Но я знаю, где она.

В этот раз ошибки быть не могло; она знала этот голос.

— Мета? — сказала она.

— Да, госпожа.

— Ты… ты привидение?

— Нет, госпожа, я живая, настоящая и стою в паре футов перед вами. Почему вы меня не видите?

Гертруда покраснела и ткнула рукой перед собой. Та уперлась в твердое и теплое, и она вскрикнула от шока.

— Вы меня чувствуете, — сказала Мета.

— Что? Ты говоришь очень тихо.

— Вы меня чувствуете. Вот моя рука.

Мета медленно подняла руку, а Гертруда опустила свои от ушей и снова поискала перед собой. Мета позволила ощупать свои пальцы перед серьезным контактом — как обращаются с незнакомой собакой перед тем, как ее погладить. Вес их рук сошелся, и в этот раз Гертруда не отдернулась. Позволила пальцам девочки развернуть свои, а потом сжала их в ответ.

— Почему я тебя не вижу? — спросила Гертруда.

— Я не знаю.

— Не кричи, Мета, теперь я слышу. Слышу, когда касаюсь, — она поднесла вторую руку, чтобы взять другую ладонь Меты, но промахнулась и по ошибке ткнулась в живот девочки. Воздух вокруг изменился. Мета легонько отступила, и Гертруда заметила движение. Не человека, но дрожь, рябь в воздухе. Та была зеленоватой, и рассеялась, стоило Мете остановиться. Рука ненароком осталась на животе Меты — словно фамильярность, категорически неуместная меж гетеросексуальных женщин. Особенно меж хозяйкой и слугой. Более того, интимность нечаянно совсем обошла тело. Рука Гертруды лежала точно на солнечном сплетении Меты. Обе застыли, ощущая, как по ним проходит ощущение. Тут их внимание захватило другое движение. По коридору петляла раскаленная линия энергии. Текучая аэробатика быстро описывала в трехмерном пространстве узор взвешенности и красоты. Рисунок держался и во времени, и в пространстве — сплетающаяся на глазах хрустальная линейная скульптура. Обе обернулись к этому чуду, и тут Гертруда заметила, как в воздухе парит лицо Меты, заметила ее рябящее в бледно-виридиановых волнах выражение восторга. Линия развернулась и снова прошла над их головами, а затем остановилась на абажуре люстры черной жирной точкой. Муха. Которая невидимо влетела вместе с Метой. Всего лишь муха, низменный раздражающий падальщик, нарисовала самое изящное, что они когда-либо видели в жизни. Гертруда убрала руки — и ничего не стало. Муха была мухой, а Мета исчезла, и даже намек на нее не проминал воздух.

— Мета, я ничего не понимаю. Не знаю, что это: сон, розыгрыш или чары. Но мне кажется, что ты со мной, как была с Ровеной. Пожалуйста, помоги ее найти. Пожалуйста, позволь к тебе прикоснуться, чтобы снова найти тебя.

Ее рука мазнула по воздуху, и она нашла ту гипнотизирующую точку, где мир казался переосмысленным и полным надежд. Где она еще может обрести Ровену, а все зловещие козни, все коварные манипуляции нейтрализованы, сменились своей позитивной противоположностью. Где муха — не муха, а великолепная роспись полета.

Мета вернулась на Кюлер-Бруннен, к своим старым часам работы. В верхней гостиной, поближе к креслу Гертруды, поставили новое кресло, особое, а рядом — небольшой ломберный столик с серебряным колокольчиком. Так Мета могла извещать о своем присутствии менее тревожным способом, нежели прикосновение. У постороннего, наблюдающего за их общением, осталось бы очень ложное впечатление о его натуре. Сидели они тесно. Старшая женщина держала руку на животе подруги, то и дело склоняя голову и странно, близоруко всматриваясь ей в лицо. Девушка казалась безразличной к происходящему и говорила обычным образом. Беседовали они о Ровене, о ее похищении, о складе и о том, что там обитало, о том, почему Мета невидима только одному человеку. Порой их разговор прерывали мошки и пыль или дождь на улице, а однажды — тени. С каждым сеансом Гертруда как будто все более крепла, прозревала. Мета что-то заметила в своей госпоже, что ее озадачивало и отдаленно беспокоило: девочка осталась без каналов внутреннего восприятия, которые были в ней так сильны — были, пока над ними не надругалось чудовище на складе. Мета всегда знала, что в других эти каналы слабее и тоньше, но ни разу не встречала человека с полным их отсутствием. Гертруда словно родилась то ли с блоком чутких стенотических антенн, то ли вовсе без них. Это бы объясняло ее самоуверенность и нехватку интуиции. Это бы даже в каком-то смысле объясняло отсутствие воображения.

Гертруда долго думала о том, чтобы рассказать Мете о Родичах и их обиталище в подвале, но не хотела спугнуть служанку или настроить их против нее. Хотя не забыла, как Муттер говорил, что, по ощущениям Меты, похищение поднялось через дом «снизу».

На следующее утро — рано, до ее прихода, — Гертруда решила снова поставить вопрос ребром. Спустилась через запертые двери с легкостью и предвкушением. Ее приветствовали с обычными вежливостью и чрезмерным интересом, с участливой заботой, которым она больше не верила. Все расселись, и они принялись рассказывать, что с Ровеной все в порядке, скоро она будет дома. Гертруда прислушивалась, когда сменится их режим. Переключится бдительность, чтобы отдохнули некоторые неприменявшиеся механизмы. Услышав это в двоих, она и нацелила свой вопрос.

— Я хочу, чтобы о вас узнала моя служанка, няня Ровены. Ее зовут Мета, и по-моему, ей следует знать.

Родичи переключились в настороженное волнение, все вскочили и продемонстрировали доселе невиданную дрожь.

— Привлекать Мету — неудачная мысль. Мы существуем только для тебя, а она может не понять. Лучше не распространяться о делах этого дома, — сказала Аклия.

Гертруда заметила между слов новую интонацию и не вполне узнала ее опасливую поступь. Решила надавить сильнее. Воспользоваться этим неудобным вопросом как ломом, клином, чтобы заглянуть поглубже под их панцири.

— Кажется, вы не понимаете. Я уверена, что вы не напугаете Мету. В конце концов, она заходила в библиотеку ящиков.

Тела со стуком сдвинулись вместе, только подчеркивая возбужденную озабоченность в речи.

— То есть Мета б-б-была на складе вещества? — промямлил Сет.

Еще ни разу Гертруда не слышала, чтобы Родичи запинались в своей отрывистой и решительной речи.

— Да, и имела пренеприятную встречу с неким обитающим там существом. Уж после такого, уверена, вас она найдет вполне безобидными.

— Это ни к чему. Ей не нужно знать о нашем существовании, что бы она ни видела ранее. Гертруда, мы считаем, для всех будет лучше, если она останется в верхних этажах. Мы можем предоставить все, что вам потребно или желательно, — сказала Лулува.