Системный Кузнец. Трилогия (СИ) - Мечников Ярослав

Свен хлопнул себя по лбу.

– Медведь, а голова‑то у тебя варит! Конечно! И на шатуны можно железные обручи набить для прочности!

С этого момента их было не остановить. Мужчины склонились над чертежом, и начался настоящий мозговой штурм. Гуннар, забыв о гордости и обо мне, с головой ушёл в стихию чистого ремесла – тыкал пальцем, спорил, предлагал. Кузнец говорил о металле, о прочности, о том, как лучше выковать соединительные тяги. Плотник отвечал языком дерева, пазов и шипов. Мужчины понимали друг друга с полуслова, как два старых мастера, которые всю жизнь говорили на одном языке, но впервые обсуждали нечто по‑настоящему новое.

Я стоял в стороне, молча слушал, и на душе было тепло. Старик спорил уже не со мной, а с проблемой, больше не отрицая идею, а улучшая. Мужик принял её, и этого было более чем достаточно.

Они просидели так до самой ночи, пока тени не стали длинными и холодными. Запах стружки смешался с запахом трубки Гуннара, который, оказывается, любил покурить. Когда мы уходили, кузнец не выглядел злым или недовольным, а скорее уставшим, но в глазах его горел огонь творца.

– Завтра с утра начнём ковать тяги, – бросил на прощание, без привычного рычания. – И чтобы без опозданий.

Кузнец уже развернулся, чтобы уйти, оставив меня одного на погружающейся в сумерки улице, как вдруг замер. Стоял секунду, словно вкопанный в землю, а затем медленно обернулся.

– Стой, –непривычно тихо сказал мужчина. – Ты жрать, поди, хочешь. Деньжат ты заработал, я видел, – он опустил голову, будто разглядывая свои стоптанные сапоги, словно не мог сказать следующее в глаза. – Не ожидал я от тебя такого, что уж греха таить.

Старик снова поднял взгляд, и в полумраке глаза блеснули.

– Хоть ты и при медяках теперь, а всё ж моя обязанность – тебя кормить. Уговор есть уговор. Пошли со мной, – качнул массивной головой в сторону своего дома, примыкавшего к кузнице. – Отсыплю тебе чего‑нибудь сытного.

Мужик ещё постоял мгновение, то ли ожидая моей реакции, то ли собираясь с мыслями, чтобы добавить что‑то ещё. Я же просто молча смотрел на него, не узнавая. В этом неуклюжем и ворчливом человеке вдруг проступило что‑то иное, что‑то почти человеческое. И странно, но в этот миг, после всей боли, унижений и бесконечной усталости, что связали нас за это короткое время, захотелось сказать ему что‑нибудь хорошее.

– Мастер Гуннар, – тихо произнёс я.

Кузнец нахмурился ещё сильнее прежнего.

– А?

– Спасибо, что взяли меня в кузню, – слова прозвучали с такой неожиданной искренностью, что сам себе удивился. Казалось, измученное тело этого мальчика готово было откликнуться на них горячей слезой, ведь это была правда – этот жестокий мужик просто взял сироту с улицы и начал учить. Да – учил как мог, да – вёл себя порой как настоящая скотина, но если бы не кузнец, неизвестно, где бы я был сейчас, и был бы вообще.

Мужик стоял молча невыносимо долго. Брови его грозно сведены, вот в глубине глаз промелькнуло что‑то ещё – что‑то уязвимое. Дыхание его, казалось, остановилось.

– Да делов‑то, – наконец произнёс Гуннар еле слышно, привычная хрипотца его совсем исчезла. – Пошли в дом.

Старик кивнул в сторону сруба, неуклюже развернулся и тяжёлыми шагами побрёл ко входу.

Вечерний холод уже пробирал до костей, но я не мёрз. Задрал голову, глядя на россыпь ледяных звёзд в бездонном чёрном небе. Глубоко вздохнул, и изо рта вырвалось облачко пара. Изморозь наступала стремительно, и впереди было ещё множество бытовых проблем, которые нужно было решать, но сейчас, в этот миг, на душе было неожиданно спокойно и хорошо. Я молча кивнул в пустоту и пошёл следом за массивной спиной здоровяка.

В его доме было на удивление прибрано. Ни одной пустой бутылки из‑под эля на столе – деревянные кружки стояли ровным рядом на полке, стол был чисто вымыт, и даже земляной пол, в прошлый раз засыпанный крошками и угольной пылью, был аккуратно подметён. Поразился такому преображению – что‑то сдвинулось в душе этого мужчины. Возможно, он, как и я, переоценивал всю свою жизнь. Во всяком‑случае, отчаянно хотелось в это верить.

Гуннар, не говоря ни слова, прошёл к окованному железом сундуку, тяжело опустился на колени и со скрипом откинул тяжёлую крышку – тут же обдало запахом вяленого мяса, сушёных грибов и зерна. Покопавшись в мешках, старик достал щедрый шмат тёмной солонины, пару крупных печёных картофелин и целую краюху ржаного хлеба.

– Вот, – протянул мне всё это, завёрнутое в чистый кусок холста. – Это на сейчас. А это, – добавил увесистый мешочек с овсянкой, – на утро. Сваришь каши.

Простая еда, но она была сытной и была дана не как подачка собаке, а как должное.

– Есть у тебя в чём готовить‑то? – спросил кузнец сиплым голосом, по‑прежнему не глядя мне в глаза, словно изучая узоры на деревянном сундуке.

Я тоже как‑то ненароком опустил взгляд в пол. Всегда непросто говорить о том, чего ты лишён.

– Да как сказать, мастер Гуннар… В лачуге толком ничего и нет. Котелок имеется – треснул, правда, но варить в нём ещё можно. А вот посуды… В общем… – запнулся. Продолжать не хотелось. Не было ни малейшего желания, чтобы слова прозвучали как попрошайничество.

Старик тяжело и громко втянул носом воздух, а затем, без единого слова, развернулся и начал медленно двигаться по своему дому, собирая то, что могло мне пригодиться. Я с изумлением следил за его неуклюжей фигурой.

Гуннар подошёл к полке, снял с неё одну из своих добротных деревянных мисок. Повертел в руках, будто прощаясь, и решительно положил поверх свёртка с едой. Затем его взгляд упал на ряд ложек, висевших на стене – громила снял одну, самую простую, но крепкую, и добавил к миске. Поколебавшись мгновение, взял свою собственную пивную кружку, вырезанную из цельного куска дерева, и тоже протянул мне.

– На, вот, – буркнул мужчина, вручая всё это. – Отдашь как‑нибудь потом. Как своё заимеешь.

Он отвёл взгляд, словно эта неловкая доброта была для него тяжелее кувалды.

– Ну, или не отдавай – считай, в счёт уговора. А деньги свои, те, что заработал, – кузнец снова посмотрел на меня серьёзно, – ты лучше потрать на что‑нибудь важное.

Мужик сделал паузу, подбирая слова.

– Не знаю… сам думай. Ну, давай, шуруй отсюда.

Махнул своей огромной лапой в сторону выхода.

Я бросил на него последний взгляд, и уголки губ сами собой расплылись в лёгкой улыбке. Кивнув, не говоря ни слова, вышел обратно на морозный воздух, крепко прижимая к груди охапку неожиданного добра.

И впервые за всё это время захотелось назвать его Мастером – не по статусу, а по сути.

Как дошёл до лачуги, не запомнил – ноги сами несли во тьме, привычно петляя по разбитой тропе вниз по холму.

Добрался, сбросил ношу у входа. Во мраке разжёг очаг, использовав последний клочок трута.

Сидел прямо на земляном полу, протянув руки к огню. Не потому что замёрз – внутренний жар ещё гудел в теле после тренировки, просто так хотелось. Смотрел на пляшущие языки пламени, на их неукротимый танец, и чувствовал странное родство – огонь больше не был просто инструментом – теперь он становился частью моей сути.

«Творец Пламени», – подумал про себя. Это имя теперь окончательно встало на место, оно мне понравилось.

Пока мысли бродили в голове, на губах сама собой проступила улыбка, которая не сходила ещё очень долго.

При свете очага разложил богатство. Отломил большой кусок хлеба, взял шмат солонины. Мясо было жёстким, пересоленным, но это было мясо. Впился в него зубами, отрывая волокна, и жевал медленно, наслаждаясь каждым мгновением – это был вкус победы и уважения, пусть и вырванного с боем.

Насытившись, аккуратно убрал остатки еды. Затем, не раздеваясь, просто рухнул на кучу соломы в углу, накрывшись колючей мешковиной.

Вопреки всем потрясениям бесконечного дня, засыпал в состоянии глубокого умиротворения. Усталость была приятной, а боль в мышцах – желанной.

Завтра начнём строить новые мехи. Впервые за эту жизнь ждал завтрашнего дня с нетерпением.