Обманутая жена дракона (СИ) - Богатова Властелина

— Входи, — разрешаю я, откидываясь на спинку кресла, отбрасывая бумаги на стол.

В кабинет шагает курсант. Молодой зелёный юнец. Чётко отсалютовав, он впускает доносчика. Тот вваливается, едва не спотыкаясь на пороге, словно загнанный конь, находит мечущимся взглядом меня.

— В чём дело? — сжимаю кулаки, предчувствуя западню.

— Господин, — выдавливает он, голос срывается, — жена ваша… сбежала.

Взрыв. Невидимая ударная волна проносится по кабинету. Чувствую, как воздух сгущается словно перед бурей. Каждая мышца в моем теле каменеет, превращаясь в стальные канаты. Разум отказывается принимать эту новость.

— Что значит «сбежала»? Ты перепутал что-то? — рычу, медленно поднимаясь из-за стола. Кресло с лязгом отодвигается назад. Мой голос — низкий, угрожающий — заставляет доносчика съежиться.

— Простите, ваша светлость, — заикаясь, мотает он головой, — сам не знаю, как так получилось. Госпожа вызвала лекаря, Орвеля Мериана. Якобы приступ слабости. Охрана допустила его. А спустя час из резиденции выехала карета лекаря. Никто не догадался, что госпожа уехала вместе с ним. После слуги доложили — так и есть, госпожи нет в замке. Они нашли записку. Вот она.

Доносчик достаёт из-под полы камзола конверт из пудрово-розовой бумаги и дрожащей рукой кладет на край стола.

Грохот сердца. Что-то тяжелое поднимается из недр моего тела. Как будто встаю на край пропасти, один неверный шаг — и кану вниз. Шерелин сбежала, посмела дерзнуть, наплевав на мои слова, на моё предупреждение, ни во что меня не ставя. Накажу.

Хватаю записку. Рву бумагу. Сладкий запах ириса заполняет голову, насмешливо дразнит.

Раскрываю лист.

«Ты растоптал нашу любовь, унизил и предал, и если теперь я ухожу, то не потому что боюсь или слаба, а потому что больше не могу жить во лжи, где меня используют как вещь, обесценивают мою боль потери, стирают моё имя под ногами чужих прихотей, и пусть ты назовёшь это бегством, но для меня это — единственный путь сохранить то, что останется со мной».

Ниже подпись — «Шери».

«Бах! Бах! Бах!» — под градом ударов дубовая столешница хрустит пополам.

Кулак в кровь.

Ярость обжигает. Дыхание срывается. Перед глазами тьма. Накатывает ледяное осознание: она переиграла меня. Она посмела это сделать против моей воли, против закона, ослушалась.

Проклятье! Гадкое, щемящее, почти унизительное чувство накрывает, расползается мерзкими липкими щупальцами, душит.

— Догнать! — рявкаю я утробным рыком.

6. В вашем положении нужно беречь себя

Шерелин

Погода портилась, напуская на вечереющее небо насыщенно-синие облака. Листва деревьев шелестела колыбельную. Карета мерно покачивалась на ровной дороге. И мои веки тяжелели с каждой минутой.

Раньше я любила путешествия, особенным событием были поездки на светские вечера и долгие луговые прогулки, чтение в беседках или у пруда, долгие размышления, мечтания. Казалось, весь мир для меня, и в нём не было места боли и разочарованию.

Закрываю глаза и вдыхаю наполненный кислородом воздух в грудь. Как наивна я была.

Подкатывающая тоска и обида выжигают в сердце дыру. Задыхаюсь. Я не справилась. Не получилось. А ведь жизнь обещала победы. Но почему-то судьба решила, что я не достойна счастья, сколько ни старайся.

Тяжело. И несправедливо. Жестоко.

— Шерелин, вы можете остаться в моём доме сколько нужно, — мягко прерывает мои душевные муки Орвель Мериен.

Быстро моргаю, сбрасывая непрошеные слезы. Прихожу в себя.

— Спасибо, вы и так сделали для меня многое. Оставаться надолго рискованно, боюсь, что мой муж не даст мне так просто уйти, — вымучиваю из себя улыбку.

Хотя искренне не понимаю, зачем я нужна ему. У него теперь есть новая игрушка, более перспективная, чем я.

На смену тоске подходит тупая злость. Нет, Шерелин, так нельзя. Нужно твёрдо решить для себя не скатываться в жалкое ничтожество, неугодное и не нужное никому. Я должна сосредоточиться на своей безопасности. Расторгнуть брак. Для начала — попасть в резиденцию своего отца, попросить поддержки, в конце концов, я его законная дочь. Если не получится, тогда обратиться за помощью к императору. А если меня даже слушать не станут? Попросят вернуться? Сделают меня виноватой? Что тогда?

Кусаю губы.

Кто-то должен меня услышать и понять.

— И всё же вам нужно хорошо отдохнуть. В вашем положении нужно беречь себя, — назидательно, но мягко сообщает лекарь.

Смотрю на Кармен, которую я взяла с собой. Не могла этого не сделать, леди без прислуги — дурной тон. Женщина сделала вид, что не услышала слов лекаря.

— Хорошо, буду смотреть по обстоятельствам, — соглашаюсь я.

Всё же он прав. Я покинула свой дом, место, которое за три года стало мне родным. Впереди неизвестность и трудности. Мне необходимо ещё отстоять свои интересы. Ещё неизвестно, как будет вести себя Ройнхард. А он явно дал понять, что не отпускает меня.

Задерживаю дыхание.

Нужно набраться сил перед очередным боем. Ещё никогда я не была уязвима как сейчас. Справлюсь ли я? Смогу ли противостоять своему мужу-изменщику и не сломаться под его давлением?

Наконец карета въехала на территорию усадьбы господина Мериена, и как раз лениво заморосил мелкий дождь.

Собрав все вещи, мы спешно направились к парадной. Успела отметить, что усадьба лекаря, окружённая зеленью, напоминала укромное гнездо, выстроенное природой для тишины и исцеления, где сама земля, казалось, дышала настоем трав и старых секретов.

Сразу сделалось так тепло. Пожалуй, я бы осталась здесь жить, не то что переночевать!

Окончательно в этом убедилась, когда мы вошли в дом.

Внутри пахло сушёными апельсинами, корицей и чуть терпкой грушей. Тепло от камина окутывало, проникало в кости, в самые трещинки души, туда, где затаилась усталость. Свет был мягким, словно вечернее солнце переливалось в янтарных стёклах подвесных ламп и рассыпалось бликами по деревянным полированным поверхностям. Всё здесь дышало достатком — но без показной роскоши. Словно хозяин знал цену каждой вещи и выбирал не для показухи, а для уюта.

Плетёные кресла с высокими спинками, мягкие подушки с вышивкой ручной работы, грубые деревянные балки, тёплые ковры с замысловатым орнаментом. Дом словно был соткан заботливыми руками женщины. В нём хотелось остаться, ещё никогда у меня не было такого чувства. Даже в собственной колыбели.

Тишина здесь не давила, а ласкала. И хотелось дышать.

На круглом столике у окна в чайнике остывал настой, и рядом лежала раскрытая книга, словно хозяин просто вышел на минуту и вот-вот вернётся.

— Эвелен, родная, ты где? Встречай гостью, — зовёт строго и как-то заботливо Мериен кого-то из глубины дома.

Я почувствовала робость, стыд и желание покинуть дом. Не потому, что мне что-то здесь не нравилось, напротив! Я чувствовала себя в безопасности, как в лоне тёплого озера. Просто мне было стыдно за себя перед незнакомой женщиной.

Стыдно за то, что я не смогла устроить свою личную жизнь, запрещая себе быть женщиной.

Но ведь причина не во мне, как утверждает Ройнхард. Не во мне! Это он не понял меня, не оценил! Он!

Но стоило Эвелен появиться в комнате, как всё это уродливое ощущение неполноценности схлынуло, когда я услышала мелодичный голос:

— Иду-иду, милый! — выходит в холл невысокого роста женщина с подносом в руках.

Эвелен была не просто приятна — она вся излучала тепло. В этих её добрых янтарных глазах, в мягкой улыбке, в том, как двигалась, легко, по-домашнему. Простое кремовое платье, передник цвета шоколада, толстые косы уложены без вычурности, но так, что глаз не оторвать. И запах… Господи, от пирога на подносе тянуло такой сладостью — корица с грушей, как в детстве на праздники.

— Ой, да вы как раз вовремя! — радостно говорит она. — Заходите, милая, не стесняйтесь. Дом — не музей, у нас здесь всё по-простому. Устали ведь? Сейчас я вас накормлю, потом отдохнёте, а уж потом всё остальное.