Борьба за господство (СИ) - "Strelok"

Каплан заставил себя сосредоточиться на дыхании, повторял про себя пустые фразы, лишь бы сбить ритм, не дать втянуть себя в этот поток. Но долго удерживать концентрацию не получалось. Внутри нарастало спокойствие, чужое, но настойчивое. Не было ни боли, ни угроз, только мягкое подталкивание.

+Расскажи нам.+

Через несколько часов пришел Ковальчук. Он вошел без спешки, встал у двери и сказал:

— Вам ничего не грозит. Никто не будет ломать вас силой, но у нас есть вопросы, и вы знаете это.

Каплан смотрел на него молча.

— Пытки нам не нужны, -продолжил офицер. — Рой сделает свое. Рано или поздно вы сами откроетесь. Это естественно.

Майор отвернулся к окну. Сопротивляться было можно, но он чувствовал, как давление растет. Мысли ускользали, а на их место приходило спокойное присутствие, как будто внутри головы сидел кто-то еще.

Ночью это стало сильнее. Он видел в полусне чужие лица, фрагменты воспоминаний не свои. Люди в костюмах биозащиты, мертвые дети, огонь, руины. Иногда чувствовал боль, иногда чужую решимость. Все это перемешивалось с его собственными воспоминаниями.

Он понимал, что Единство ничего не требует напрямую. Они просто делали невозможным молчание. Каждое его воспоминание становилось общим, и с этим ничего нельзя было поделать. Утром Ковальчук вернулся и спросил только одно:

— Вы готовы поделиться своим грузом?

Каплан снова промолчал. Но внутри он уже знал: долго он не выдержит. Рой не давил грубо, она просто делал его часть целого, и сопротивление становилось пустым.

Рой знал основное, про основную задачу в виде устранения Пророка, про дрона со снайпером. Единство после успешной ликвидации ключевой фигуры начало проводить своеобразную рефлексию, оценивало собственные ошибки, просчеты, скорость реагирования, «„советуясь“» с майором. А как бы он поступил в том или ином случае? Строились виртуальные сценарии, Каплан же выступал невольным консультантом.

Диалог с роем не походил на обычный допрос. Не было криков, не было прямого принуждения. Ковальчук приходил в палату, задавал вопросы, записывал ответы. Иногда он давал рою краткие сигналы. Рой отвечал не словами, а импульсами присутствия — в голове появлялись фрагменты чужих воспоминаний, ощущения, которые стремились выстроить картину операции целиком.

Единство интересовала каждая мелочь, связанная с ВССР. Численность личного состава, вооружения, места дислокации подразделений, степень готовности, список известных командиров, основные направления планируемых ударов…

Каплан сопротивлялся. Он понимал, что многое из того, что знает, может повлиять на ход будущей войны. Он также понимал пределы собственного сопротивления. Под воздействием роя утекали фрагменты — случайные образы, лица, строки прочитанных донесений, мельком увиденные карты. Это происходило не всегда по его воле, мысли всплывали, рой подхватывал их и отправлял дальше. Но воля у него оставалась. Он мог закрыть часть воспоминаний, удержать критически важные сведения при себе, не дать к ним доступ Единству.

Ковальчук фиксировал то, что давал майор, и отмечал пробелы: «„Вы не говорите о штабе ВССР“„, “„Сколько подразделений у них в резерве? “»

Каплан старался отвечать уклончиво, пытался исказить информацию, с другой стороны он не пытался бежать.

Если бы майор каким-то чудом добрался до Мурманска, там его не примут с распростертыми объятьями, в лучшем случае запрут в лаборатории и порежут на части.

В ГРУ учили в случае попадания в плен думать о не о себе, а о тех, кого можно подставить, превратившись для врага в источник информации. Тем не менее, то-то останавливало Каплана от самоубийства.

Дни проходили однообразно. Ковальчук появлялся в палате, уточнял детали, уходил. Рой продолжал щупать его память. Каплан знал, что удержать все не получится, но сохранял главное. Это было не геройство, а расчет: пока он жив, пока у него есть хоть немного свободы, он остается полезен своим и не становится полностью инструментом в руках врага.

— Майор, -начал Ковальчук в очередной раз свои проповеди. — Я вижу, вы все еще цепляетесь за старые рамки. Нации, присяга, государство. Вам кажется, что это что-то значит, но это категории прошлого. Их больше нет.

Каплан посмотрел прямо.

— Удобно рассуждать, когда вы подчинили себе целые города. Но люди не стали свободнее. Вы превратили человечество в долбанный муравейник.

Ковальчук не изменился в лице.

— Муравейник — примитивная система. Там нет личности, нет развития, только инстинкт. Единство — другое. Здесь каждый остается самим собой, мы не стираем память, не ломаем характер. Вирус лишь открыл новый канал связи.

Каплан усмехнулся коротко, без радости.

— Канал связи, говорите. Только этот канал не отключить, хотите вы или нет, мысли утекут.

— Так и должно быть, -ответил Ковальчук. — Вы называете это потерей свободы. А я называю новой ступенью. Мы убрали лишний шум, ложь, непонимание, случайные ошибки, теперь, когда один знает, остальные не тратят годы на догадки.

Майор покачал головой.

— Я всю жизнь служил там, где знание стоит дороже жизни. И вы говорите мне: забудь. Передай все, что знаешь, всем подряд, это не эволюция, это капитуляция.

Ковальчук выдержал паузу.

— Война, в которой вы участвуете, уже проиграна. Вы цепляетесь за то, чего нет. А у нас есть будущее, не у отдельных флагов или столиц, а у целого человечества. Подумайте, в Единстве уже тысячи бывших военных. Они такие же, как вы. Они тоже присягали, они тоже теряли семьи. И все они поняли: в старом мире им некуда возвращаться.

— И вы ждете, что я стану одним из них? — спросил Каплан.

— Я не жду. Это вопрос времени.

Каплан отвернулся к окну, но его собственные мысли уже перемешивались с чужими. Он ясно понимал: спорить можно бесконечно, но от самого факта своей новой природы он не уйдет.

— Не дождетесь…

Ковальчук смотрел внимательно, не торопясь с ответом. Потом сказал:

— Вы, майор, аномалия. Обычно роевое сознание убеждает быстро. Человек чувствует, что сопротивление бессмысленно, и принимает новое состояние. У вас иначе.

Каплан усмехнулся устало.

Ваша промывка мозгов на мне не работает.

В этот момент в голове прозвучал чужой голос, четкий и слишком знакомый.

+Майор… это я, Руденко. Я понял. Мы ошибались. Здесь нет врагов. Здесь все правильно.+

Каплан напрягся.

+Не смей.+

Голос продолжал:

+В Единстве нет страха, нет потерь. Мы вместе. Тебе стоит перестать упираться. Это не враг, это будущее.+

Майор сжал кулаки и произнес вслух:

— Ты не сержант Руденко. Настоящий Руденко не говорил бы так. Ты просто лоботомированная пародия на него. Сгинь!

На лице Ковальчука не дрогнул ни один мускул. Он только отметил:

— Видите, майор. Рой дает вам шанс услышать товарища, но даже так вы отвергаете его.

Каплан поднял глаза.

— Потому что я еще человек. А не ваша зомбированная марионетка.

На этом разговор закончился. В палате снова стало тихо, только где-то в глубине сознания шевелился чужой голос, не исчезавший до конца. На следующий день Ковальчук заявил:

— Знаете, майор, вы упертый. Это даже вызывает уважение и вот что я вам скажу: мы можем вас отпустить. Дать машину, топливо, оружие. Езжайте куда хотите, на все четыре стороны.

Каплан прищурился.

— Думаете, я поверю в такую щедрость?

В голове зашептал рой. Голоса были разные — мужские, женские, ровные, как один хор.

+Подвоха нет. Это решение. Наше воздаяние за убийство Странника. Изгнание. Одиночество. Для тебя это станет худшим наказанием.+

Каплан напрягся, но молчал. Он чувствовал, что это не обман. Они и правда могли его отпустить. Но за этой «„свободой“» скрывалось другое. К своим он больше не вернется, там он зараженный, подлежащий уничтожению. Здесь он тоже чужой, не принимает их «„единства“». Между мирами, без принадлежности, без точки опоры. Ковальчук поднялся со стула.