Альфа-особь (СИ) - "Strelok"

Картина страны становилась очевидной: вместо единого государства - мозаика анклавов и враждующих друг с другом общин.

За пределами анклавов Россия стремительно превращалась в пустошь, где правили не люди. С каждым днем приходило все больше слухов и докладов о новых формах зараженных. Самой страшной угрозой становились кочующие орды, собранные вокруг суперпрыгунов вроде Дружка, чудовищ, обладавших ярко выраженной хищной смекалкой. Они ни с кем не говорили, не пытались подружиться.

Эти существа не просто вели стаи. Они были их вождями и движущей силой. Там, где появлялся суперпрыгун, зараженные превращались в сплоченную массу, действующую почти как армия. Удары наносились не хаотично, а волнами: сначала разведка, потом основной вал, затем добивание выживших.

Поволжье первым ощутило их силу. Села и поселки исчезали буквально за ночь. Орда проходила и на ее пути не оставалось ничего живого. Людей и животных пожирали, поля и огороды затаптывались, трава, корнеплоды и даже кора деревьев оказывались в пасти зараженных. Казалось, они выжирали все до голой земли.

Из Сибири приходили такие же истории. Там кочующие массы насчитывали до десяти-пятнадцати тысяч зараженных. Подвижные и безжалостные, они перемещались вдоль дорог, железнодорожных веток, рек, истребляя все, что могло служить пищей. Укрыться от них в деревнях было невозможно: даже если зараженные не чуяли людей, они разбирали дома по бревнам, выискивая хоть что-то съедобное.

Суперпрыгуны стали символом новой реальности. Их описывали как шести-восьмиметровых чудовищ, способных перепрыгивать целые улицы, срывать крыши с домов и опрокидывать военную технику, рвать когтями броню. Там, где раньше хватало пулеметной очереди, теперь требовалась артиллерия, а и ее могло не хватить.

Армейские сводки пестрели мрачными формулировками: ''населенный пункт больше не существует'', ''зона опустошена'', ''территория непригодна для проживания''. Люди, чудом избежавшие встречи с ордами, рассказывали о пейзажах после их прохода: словно чума прокатилась по земле. Пустые деревни без единого звука, изъеденные деревья, огрызки костей на месте скота, распотрошенные амбары.

Вадим, слушая все это, понимал: зараженные больше не были просто стихийным бедствием. Они становились экологическим фактором, новой формой жизни, вытесняющей старую. Мир действительно менялся, и не в пользу человека. Никакая вакцина ничего не изменит, даже Вадиму придется столкнуться с дикими инфицированными...

Изредка прорывались официальные обращения из Ямантау. Голос президента звучал бодро, словно ничего не произошло: он призывал сохранять спокойствие, сплачиваться, доверять армии и ученым. Каждое выступление было выстроено как по учебнику, ''мы справимся'', ''страна держится'', ''лекарство уже на подходе''.

Но чем дольше Вадим слушал, тем очевиднее становился разрыв между словами и реальностью. Там, за бетонными сводами горного убежища, сидело руководство страны, окруженное продовольственными складами и стерильными лабораториями. Они говорили о ''светлом будущем'', а на деле почти не контролировали ничего. Связь с регионами рвалась один за другим. Приказы Ямантау либо не доходили, либо игнорировались.

Даже армия, некогда опора государства, теперь дробилась. Многие гарнизоны действовали самостоятельно: кто-то держал оборону, кто-то превращался в мелкие диктаторские режимы. Некоторые части вообще уходили в свободное плавание, торгуя оружием или присоединяясь к местным бандформированиям, отрядам ополчения.

Президент упоминал, что ученые ''день и ночь работают над вакциной'', но Вадим прекрасно понимал: это не более чем мантра. Даже если где-то и создадут временное средство против очередного штамма, завтра вирус изменится. Обычные люди слушали такие речи и цеплялись за иллюзию надежды. Но в эфире было слышно другое: бунты, мятежи, отчаянные крики о помощи, которые никто не собирался услышать.

Ямантау по инерции продолжал рассылать радиограммы, но они были больше похожи на приказы в пустоту. Вадим видел это ясно: центр выжил, но перестал быть центром. Он больше не мог управлять.

В эфире все чаще мелькали упоминания о загадочной военизированной структуре, которая действовала сразу в паре десятков регионов. Для одних это была ''ЧВК''. ''наемники'', для других - ''консорциум'', ''каратели'', ''черные''. Конкретного названия никто не знал, но все понимали: это не банды мародеров и не распавшиеся армейские части. Это были дисциплинированные, хорошо вооруженные силы с доступом к технологиям, о которых большинство военных могло только мечтать. Но у них не было ни лозунгов, ни флагов, никаких деклараций о намерениях, лишь молчание.

Но на этом дело не ограничивалось. В сводках мелькало: ''В Иркутской санитарной зоне совершен переворот, гарнизон частично уничтожен, город занят неизвестными силами''. В других сообщениях указывалось, что они действуют в Восточной Европе, Казахстане и даже в северных провинциях Китая. Никаких переговоров, никаких договоров: они просто приходили и брали то, что им нужно.

Самым тревожным было то, что военные сами не понимали, кто стоит за этой структурой. Иногда целые подразделения молча переходили на их сторону. Солдаты дезертировали, офицеры обращали оружие против своих и присоединялись к ''черным'' без единого слова. Объяснений этому не находилось: ни идеологии, ни завербованных агентов не выявляли. Словно людей просто ''выключали'' и включали на другой стороне.

Все сходилось, именно они пытались поймать его, заслали дрон в Дом Советов, именно они прочно засели на АЭС. И в отличие от Ямантау или местных'' князей'', эти люди знали, что делают, и действовали планомерно.

Для него становилось все яснее: если он хочет выжить, придется строить собственную фракцию, расширять влияние, искать союзников. Потому что ''черные'' не оставят ему шансов, если он останется сидеть на месте.

До недавнего времени из Соснового Бора еще приходили редкие передачи. Небольшая группа выживших на автовокзале держала связь с другими общинами. Их сообщения были отрывочными, но достаточно ясными, чтобы складывать картину происходящего.

''Черные'' больше не ограничивались периметром Ленинградской АЭС. Они методично расширяли свое присутствие на километры вокруг. Отлавливали одиночных выживших, вырезали мелкие гнезда зараженных, а на месте захваченных деревень возводили аванпосты. Обычные люди описывали это так: ''идут, как паровой каток''.

Особенно тревожной была новость о строительстве взлетно-посадочной полосы. По рассказам, ее отсыпали и выровняли всего за несколько недель, а на подготовку ушло меньше времени, чем требовалось регулярной армии в мирные дни. Теперь каждый день туда приземлялись тяжелые военно-транспортные самолеты. Очевидцы говорили про ''Геркулесы'' и ''Атласы'', натовские машины, шли одна за другой, разгружались ночью под усиленной охраной.

Что они перевозили, оставалось тайной, но факт оставался фактом: АЭС становилась не просто опорным пунктом, а полноценной базой с международным снабжением.

А потом связь с Сосновым Бором оборвалась. Те, кто держал с ними контакт, успели передать короткое, обреченное сообщение: ''их убили''. После этого в районе заработали мощные станции радиоподавления, эфир превратился в белый шум. Все, что находилось в большом радиусе, глохло.

Оставшиеся в живых советовали уходить подальше от зоны. Там больше нечего ловить.

Все выглядело слишком упорядоченно, слишком целеустремленно. Это не были разрозненные действия, это была стратегия.

''Черные'' действовали так, как не действовала больше ни одна сила на континенте. Захват, укрепление, зачистка территории и расширение плацдарма, снабжение по воздуху. Каждый шаг логичен и последователен, выстроен так, словно у них есть план на годы вперед. В отличие от Ямантау с его пустыми речами или разрозненных военных анклавов, эти люди двигались к чему-то конкретному.

АЭС была лишь началом. Вадим понимал: она стала узлом их присутствия, крепостью и перевалочной базой. Но вектор дальнейших действий указывал в сторону Петербурга. Слишком близко, слишком много активности в этом регионе.