Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

К девушке-женщине, что смотрела на меня с неожиданной опаской, я вышел из-за шкафа осторожно, стараясь не скрипеть. Судя по движению в коляске, ребёнок планировал просыпаться, а мать явно была бы не против провести ещё некоторое время в тишине. Я подошёл, кажется, совсем неслышно, хотя шагал не крадучись, а нормально, просто внимательно следя за тем, как распределяется вес по ступням. В усталых глазах снова померещилась благодарность. Осторожно положив на стол тысячу, я жестом показал ей, что сдачи не надо. Во встречном взгляде проскользнули непонимание и тревога.

— Возьмите, пожалуйста, ещё книгу, любую. У меня вряд найдётся сдача, — еле слышно прошептала она.

Я с сомнением посмотрел на шкафы позади. Просто так брать любую книгу не хотелось. Девушка, видимо, как-то по-своему расценила мой взгляд и протянула мне ту, что читала сама. Я посмотрел на обложку — «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» Ивана Мележа. Пожалуй, умей я читать знаки — было бы значительно проще. Но знаков читать я не умел. Знания и умения, о которых поведал Дуб сегодняшним утром, тоже пока проявились не все. Но за прошедшее время я совершенно точно поменялся. И довольно сильно. Приняв книгу двумя руками, склонил голову, поблагодарив хозяйку. Судя по разлинованной общей тетради, которую она осторожно раскрыла, чтобы, видимо, внести сумму в графу «Приход», сюда уже несколько дней никто не приходил. Она вернула мне поклон, но больше ресницами, неожиданно длинными и красивыми. И без всякой туши, насколько я мог рассмотреть.

Уже спускаясь по лестнице, услышал за спиной громкий высокий гортанный голос:

— Э, Лиска! Если дэнэг заработала — долг отдавай, да?

К ещё не успевшей завершиться фразе присоединился детский крик. А я услышал, как судорожно вздохнула хозяйка книжного. Хотя нас разделяло никак не меньше десятка метров, перегородки и шкафы. Наверное, я слишком сильно прислушивался и хотел услышать. Или она хотела, чтобы кто-то услышал.

Ребёнок заходился криком, как, вроде бы, не должен был. Так хрипло и истошно маленькие кричат, когда их что-то долго беспокоит: холод, голод или сырость. Или когда им больно. Раздалось старое как мир «тщщщ-тщщщ-тщщщ», ритмичное, строенное, каким матери успокаивали капризничавших младенцев, наверное, ещё тогда, когда и сами разговаривать не умели. Помогало слабо. Чувствуя, что совершаю не то, что сделал бы ещё несколько дней назад, я развернулся и пошёл по щербатой лесенке наверх.

— Зачем ты так кричишь, Зураб? Ребёнка разбудил, — женский голос был таким же усталым, как и его хозяйка.

— Я кричу? Это он кричит, я нормально говорю, э! — в речи черноглазого проскакивали скандальные нотки. А я увидел, как Пятно в нём начинает шевелиться в одном ритме с тем, что словно на глазах резко увеличивалось в размерах под рёбрами хозяйки книжного. Она качала на руках розовый свёрток. В котором пульсировало третье Пятно. Вот тебе и Белые Берега.

— Ты сколько с туриста дэнэг подняла? Э, он четыре книжки взял, значит тысячу. Возвращай! — он стоял спиной ко мне, уперев кулаки в то место, где у людей более привычной комплекции положено находиться талии.

— Зураб, я пятьсот отдам, а на остальные еды куплю. Я верну долг, не волнуйся, — эту фразу она произнесла с какой-то привычной обречённостью.

— Э, мнэ что волноваться⁈ Сама волнуйся! Чем дольше не отдашь — тем больше должна будешь, да? — брюнет уже почти визжал, пытаясь переорать заходящегося в крике малыша.

— Сколько она тебе должна? — я хотел было положить ему руку на плечо, но она натуральным образом не поднялась. А в голове прозвучал голос Алексеича: «Славка, смотри!».

— А тэбэ какое дело, уважаемый? Ты брат ей, сват, или муж, может? — носатый развернулся быстро, неожиданно быстро для своей формы.

— Я задал вопрос, Зураб, — повторил я, краем глаза замечая, как Пятно в нём начинает будто бы принюхиваться. И как-то отворачиваться от девушки. И ребёнок стал, кажется, затихать.

— А ты кто такой, чтоб мнэ вопросы задавать, э⁈ Мэня весь город знает, а ты приэхал, книжки старые купил — а Зураб тэбэ отвэчать должэн⁈ — он будто специально заводил себя. Я общался и с грузинами, и с армянами, и с менее титульным южными национальностями — при всей их энергичности и экспрессии они редко вспыхивали на ровном месте так, как этот.

— Я могу вернуть долг. Это моя сестра. Родне нужно помогать, да? — Пятно в нём тянуло лучи-отростки наверх, к голове, будто пыталось посмотреть на меня его глазами. Или выстрелить спорами.

— Помогать надо, да. Зачэм врёшь мнэ, э? У Лиски нэт родни, одна она с рэбёнком, никого нэт большэ из Змээвых, нэ осталось! — в чёрных глазах бились сомнение, хищная жадность и не менее опасный интерес.

Я, тщательно сдерживая удивление, достал из нагрудного кармана книжечку с документами, вытащил из неё розовый прямоугольник водительского удостоверения и поднёс к носу грузина. Хотя уже точно знал, что он вовсе не грузин.

— Э, ты смотри, точно! Вот это да! Поздравляю, Лиска, родню встрэтила! Если твоя родня долг вэрнёт — я с тобой вмэстэ радоваться буду, — взгляд Зураба метался змеёй с меня на мою фотографию в правах и обратно. А я запоздало подумал, что прятаться совсем не умею.

— Пятьдэсят восэм тысяч должна, — жадность победила.

— Пятьдесят две, Зураб! — плачущим голосом воскликнула Лиска.

— Э, так на той нэдэлэ было, считать нэ умээшь⁈ — вновь взвился носатый.

— Не кричи, ребёнка пугаешь. Я сейчас вернусь, — в глазах женщины были страх и растерянность. У Зураба — азарт и предвкушение. Пятна в матери и ребёнке перестали биться в такт с чернотой внутри него.

Я очень надеялся, что он не пойдёт за мной к машине. Не хотелось разговаривать совсем, а с ним — в особенности. В бардачке Форда лежал конверт, что вручил Мастер. Там, кроме денег, лежал листок с копией расписки, что какой-то неизвестный мне Гаврилов В. М. получил от Змеева Я. П. три золотых империала 1910 года и передал за них по сто десять тысяч рублей за каждый. Учёт у Мастеров был железный. Вряд ли эта бумага пригодилась бы мне в плане подтверждения доходов, скорее наоборот — подтвердила бы незаконный оборот драгоценных металлов. Но чисто с точки зрения персональной бухгалтерии была вполне к месту. А, может, так и принято было у этих тайных слесарей, не знаю. Я неприметно, как мне показалось, осмотрел на ходу парковку и округу, сел в машину, отсчитал двенадцать оранжевых бумажек с памятником генерал-губернатору Муравьёву-Амурскому, и вышел наружу. Форд дисциплинированно пикнул и щёлкнул центральным замком мне вслед, будто просил не задерживаться.

— Держи, Зураб, — я протянул сложенные вдвое купюры носатому, который тут же выставил вперёд ладони с толстыми согнутыми когтями пальцев. — Только расписку напиши сестре, что долг полностью выплатила и ничего больше тебе не должна.

Деньги ушли в карман прямо из-под рук грузина, который, кажется, едва не вцепился в меня. Он тут же, только что не вприпрыжку, отскочил к своему прилавку, с хрустом вырвал из общей тетради на пружине листок и спешно начал строчить на нём, хмуро поглядывая на меня из-под бровей.

— Смотри, э! — листок лёг на стойку, не покидая толстых пальцев. Я не вынимал рук из карманов, чтобы не вынуждать черноглазого дёргаться.

Криво и с ошибками было написано, что Змеева Алиса Павловна вернула Георгадзе Зурабу Давидовичу денежную сумму пятьдесят восемь тысяч рублей в уплату долга. Он в свою очередь сумму принял, долг считается закрытым, и претензий стороны друг к другу не имеют.

— Алиса, посмотри, пожалуйста, — негромко попросил я подошедшую, но замершую в нескольких шагах за моей спиной, женщину.

Она подошла, прижимая к груди ребёнка. Розовый свёрток молчал, как и Пятна, большое в груди матери, и маленькое — в нём самом. Смотреть на то, как их щупальца-ложноножки тянулись друг к другу, будто стремясь порвать тонкие ткани мышц, кожи и тряпок поверх них, было тревожно и мерзко.