Меж трех времен - Финней Джек

- А это правда, Рюб? Насчет медали?

- Нет, черт подери, нет! Я никогда не был во Вьетнаме. Но в основе своей это правда, и вы, Сай, это знаете! Именно так я бы думал и действовал, именно так я бы и поступил, случись оно на самом деле!

Я кивнул, зная, что это правда.

- Так что я понятия не имею, как вы отыщете человека в Нью-Йорке в 1912 году или в ином времени, не ведая, кто он и каков из себя, и что вы сделаете, если все же найдете его. Но вам известно, что поставлено на карту, так что вы должны дерзнуть. И дать шанс удаче.

- «Войди и победи», как в игре в волшебника?

- Точно.

- В детстве мне казалось, что это произносится: «мошенник».

- Частенько бывало и так.

- Стало быть, у меня есть... сколько? Два-три дня? В Нью-Йорке 1912 года? Если только я сумею сделать это. Войти и выйти. Пан или пропал. Либо Z, либо ничего.

- Что-то в этом роде.

- Что ж, тогда и трепаться об этом нечего - мы оба отлично знаем, что я согласен.

Он одарил меня своей чудесной улыбкой, перед которой невозможно было устоять, и поманил официантку. Когда она явилась с неизменным серебряным подносиком, Рюб сказал ей, улыбкой давая понять, что это он не всерьез:

- Несите еще - и так, пока не закроетесь! - И добавил, кивком указав на японцев: - И позаботьтесь о ребятах в соседнем зале.

Официантка вернулась прежде к столику японцев и сняла с подноса заказанные нами стаканы, а когда и мы получили свою выпивку, то все вчетвером подняли стаканы, кивая, улыбаясь, раскланиваясь.

- Помните Пирл-Харбор! - пробормотал Рюб и прибавил, обращаясь ко мне:

- А ведь они наверняка говорят то же самое.

12

Тем же вечером, учтивости ради и из уважения, я позвонил доктору Данцигеру и попытался объяснить, почему я собираюсь сделать то, что задумал - или хотя бы попробовать это сделать. Он выслушал меня, вежливый, как всегда, и в качестве утешения я рассказал ему о том, как мало у меня надежды вообще отыскать Z и какими ничтожными зацепками я располагаю. Доктор расспросил об этом подробно, довольный, как мне показалось, тем, насколько ничтожны мои шансы на удачу. Я знал, что он сочтет мои намерения вмешательством в прошлое, то есть величайшим грехом, однако читать мне проповеди он не стал. И в заключение сказал только:

- Ладно, Сай, все мы делаем то, что должны сделать. Спасибо, что позвонили.

Когда я давным-давно только присоединился к Проекту, мне стоило немалых усилий поверить в слова Альберта Эйнштейна. Он говорил, как заверил меня доктор Данцигер, что прошлое существует, и существует в самом буквальном смысле: оно действительно остается где-то там, далеко позади. А потому, считал доктор Данцигер, туда можно вернуться.

Мне трудно было понять, что же значат слова: «Прошлое существует». Каким образом? Где? И когда на меня накатывало неверие и появлялось твердое убеждение, что весь этот непостижимый Проект есть не что иное, как старческие бредни, я цеплялся, как монах цепляется за крест, силясь укрепить свою веру, за эйнштейновских близнецов.

Как учили меня в Проекте, Эйнштейн говорил: «Возьмите двух братьев-близнецов, каждый тридцати лет от роду. Отправим одного из них в космический полет в ракете, которая летит со скоростью, близкой к скорости света. Путешествие займет у него пять лет, и вернется он на Землю тридцатипятилетним. Но его близнецу, оставшемуся на Земле, будет к этому времени девяносто, потому что время не постоянно, а относительно - в связи с некоторыми особенностями Вселенной, и для каждого движется по-разному». Сама эта идея казалась абсурдной, но Эйнштейн выдвинул ее именно в таком виде.

И доказал, что он прав. Атомные часы, как бы там ни было, точны - они не могут ни спешить, ни отставать даже на тысячную долю секунды. Было изготовлено двое таких часов (что обошлось, естественно, не в один миллион), которые шли тютелька в тютельку, с точностью до миллиардной, а может быть, и до триллионной доли секунды, не помню точно. Одни часы остались на Земле, другие запустили в космос в ракете, летевшей с наивысшей скоростью, какую только возможно было развить в то время. И когда ракета вернулась - это неопровержимый, реальный факт, так и было на самом деле, - часы больше не показывали одинаковое время. Те, что оставались на Земле, ушли на долю секунды вперед - на ничтожнейшую, но неслыханно важную долю секунды. Для часов, летевших в ракете, время замедлилось. Невероятно, немыслимо, но именно так все и было. И те и другие часы на краткий срок существовали в разном течении времени. И когда я сидел в классной комнате Проекта, слушая, как Мартин Лестфогель рассказывает мне о Нью-Йорке 1882 года, я хватался за эйнштейновских близнецов, как за талисман. Если существует такая вещь, как разное течение времени - а она существует, и часы наглядно доказали это, - значит, верна и вся теория Альберта Эйнштейна, и прошлое действительно существует, а как, каким образом - понимать не обязательно. Все, что от меня требуется, - найти дорогу к нему.

И вот сегодня, в понедельник утром, я уселся за старый дощатый стол в газетном зале Нью-йоркской Публичной библиотеки и приступил к поискам дороги в прошлое. В новых синих брюках из грубой хлопчатобумажной ткани и в сером свитере с широкой горловиной я чувствовал себя вполне удобно и принялся за первую страницу газеты. В правом верхнем углу ее стояло не «60 центов», а «1 цент», и дата гласила: «12 января 1912 года». Но заголовок - «Нью-Йорк таймс», начертанный знакомым готическим шрифтом, был точно таким же, как в газете, которую я читал каждое утро за завтраком в своей комнате. И точно таким же был девиз, заключенный в рамочку: «Все новости, достойные опубликования».

И новости там действительно были. «Франции угрожает политический кризис», - объявлял заголовок передовицы, которую я пропустил без особых угрызений совести. «Ограблен пожилой коммерсант», - сообщалось в другом заголовке, и я прочел, что «вчера вечером на Уотер-стрит четверо мужчин выскочили из подъезда и набросились на Джорджа Эбила, торговца железом. Четверо нападавших принялись душить его, тем временем один из» них обшарил его карманы и забрал золотые часы стоимостью 150 долларов и 50 долларов наличными. Затем грабители стали бить пожилого коммерсанта, которому сравнялось семьдесят два года, по голове и по лицу...» М-да.

Я прочел, что Эндрю Карнеги устроил обструкцию комитету Конгресса. Он заявил, что не видит-де ничего зазорного в том, чтобы склонить президента Соединенных Штатов назначить государственным секретарем одного из юристов сталелитейной компании Карнеги. Заявил, что его «личные пожертвования в различные фонды избирательной кампании республиканцев» не имеют ничего общего с тем, что «Ю.С. стил корпорейшн» якобы нарушает антитрестовские законы Шермана. В сущности, он-де вовсе не понимает, что такое антитрестовский закон. Еще Карнеги отрицал, что является главой компании - он только держатель акций, которому, уж так вышло, принадлежат пятьдесят восемь процентов акций. Оказалось, он даже не ведал, чем занимаются его юристы и каковы их обязанности. В колонке редактора цитировали стихотворение:

« Если спросят, сколько лет,

Спросят имя,

Или мненье,

Или что-нибудь еще,

« Где твой дом? »

И « Как здоровье? » ,

« Ты женат иль холостой? »

Или « Ты скажи нам прямо,

Сколько будет дважды два? » -

Ты в ответ им пой упрямо:

« Я не знаю,

Ничего не знаю,

Ничего - и все слова! »

М-да...

Минувшим вечером Джек Дорман нокаутировал Юнца Кэшмена, разводится супружеская пара из высшего общества, Уолл-стрит «потрясен» скандалом на бирже... И опять-таки - м-да! Неужели 1912 год так напоминал сегодняшний день? Быть того не может. Доктор Данцигер как-то говорил мне, что поступки людей и газетные новости, создаваемые этими поступками, во все времена остаются, в сущности, одинаковыми, но вот чувства, мысли, убеждения людей... в каждом времени они иные. И я начал искать людей 1912 года между строк ежедневных обыденных новостей, которые они создавали.