Смех лисы - Идиатуллин Шамиль

— Ну да, — признался Земских с досадой. — И, главное, на авторитеты ссылается еще: всегда, говорит, катали, спросите, если не верите. А я не верил, конечно.

— Не врет, увы, — со смешком подтвердил Лепехин. — Всё, точно: ему именно в конкретный день надо было взлететь, как раз первая декада июня получается. Вот он на вас и нападает. Мы это проходили. Тут, как дамы говорят, проще дать, чем нытье слушать.

Он бархатно засмеялся, явно собираясь на новый вираж расспросов про рыженькую. Земских торопливо спросил:

— Может, свалить так хотел?

— Куда, к китайцам? Чтобы его китайцы же в момент пересечения сбили?

Или ты думаешь, он этот, законспирированный шпион Мао?

— Не очень тянет, — согласился Земских.

— Да и как свалить? Угнать если — так он не Талгат Нигматулин.

Переодевался и даже мылся к полету, конечно, вообще неузнаваемым становился раз в году — но чистой шеей самолет не захватишь, а оружие у него — ну откуда? А даже если и было бы — там же два десятка лбов в полном снаряжении. Они его и с оружием, и без оружия на детали в пять секунд разобрали бы.

— А, так его в «двадцать шестой» брали. Я полагал, в «спарку» или «аннушку».

— Да хоть и в «аннушку» — ну как там… А, еще вспомнил. Он ведь всегда спрашивал, куда летим, — и просился именно что в противоположную от границы сторону.

— А там никаких… — начал Земских и осекся.

Разговор шел по армейской линии, вполне защищенной — тем выше была опасность вызвать интерес случайного особиста, который от нечего делать решит послушать, о чем десять минут трындят две летных части с разных концов страны.

— Ни-ка-ких, — твердо сказал Лепехин, явно подумавший о том же. — Там лес и лес, ну и база сбора, понятно, с грунтовкой до части. Смотреть не на что, шпионить не за чем. В общем, бзик просто у человека. Может, в день рожденья мама его на карусели катала и обещала, что станет летчиком, — и теперь ему нельзя не оформить такой себе подарочек. Он же ради этого впахивал весь год: подгонял нам что нужно, несколько катушек, натурально, из-под земли достал и перемотал сам, на ответхранение брал что угодно и чинил ведь.

— Есть такое, да.

— Ну и мы ж не свиньи неблагодарные. Тем более нам нетрудно, все равно лететь. А! Там же вообще вопрос жизни и смерти был.

— Так-так.

— Этот Важный… Гордый, да, в самом начале, когда допроситься не смог, самодельный дельтаплан сделал.

— О господи, — сказал Земских.

— И не говори-кось. До нас только легенды дошли, но вроде достоверные.

Собрал он, в общем, дельтаплан чуть ли не из лыжных палок и брезента какого-то, даже моторчик от мопеда присобачил. Сперва вроде ногу сломал, потом отладил, поднялся — так его чуть не сбили к чертовой матери. «Карандаш»

поднимали. Скандал мог быть, сам понимаешь, на весь округ. Ну и тогдашний комполка вроде сказал: да ну на хрен, не связывать же блаженного. Покатай его, большая черепаха.

— Понятно, — согласился Земских. — То есть понятно, что явная клиника у человека, но если другим не вредит, а помогает, то пуркуа-па. Спасибо, товарищ подполковник.

— Звони, если что, — благодушно сказал Лепехин и снова оживился: — А если рыженькую ту встретишь, привет от Тихохода передай. Она поймет. Ну и телефончик мой подсунь, а? Мы сейчас далеко-далеко, но сам понимаешь, земля круглая, звезда красная, посадка мягкая. Всякое бывает, а, капитан?

— Так точно, — покорно согласился Земских, еще раз поблагодарил и с облегчением повесил трубку.

И некоторое время задумчиво разглядывал древнюю карту, полученную от Гордого, рисуя пальцем курс самолета и пытаясь понять, в чем может быть интерес пассажира.

Серега в это же время стоял в темной-претемной комнате, безо всякой задумчивости разглядывая грязный дощатый пол и раскатившиеся по нему длинные стальные трубки. Страх сменился гневом, в основном на себя, труса жалкого. Серега, помяв, решительно отшвырнул край широкой, как пододеяльник, но очень плотной ткани, отмотавшейся от длинного свертка под окном, и двинул с досмотром дальше, чуть покачнувшись. Ноги были ватными, во рту пересохло, а сердце бухало везде, от кроссовок до макушки, заглушая и гудение мух, и жужжание фонарика, и, наверное, проход танковой колонны, случись он в этот миг.

Дальше была еще более темная и такая же нечистая спальня с узкой незаправленной койкой и древней табуреткой рядом. Серега брезгливо, двумя пальчиками, поднял шерстяное одеяло казенного типа, неровную подушку с малоразборчивым штампом на углу, потом прорванный комковатый матрас. Ни под ним, ни под подушкой или сетчатым основанием койки ничего интересного не было — только барханы пыли вокруг островков мелкого сора.

Ничего интересного не было и вокруг, даже шкафа или тумбочки. Их роль, очевидно, исполняла вторая табуретка. Она же служила прикроватным столиком: облупленная поверхность сиденья была липкой, а оставленные стаканами следы собирались в хоровод олимпийских эмблем.

Серега посветил на стены и на потолок. С него свисала запыленная лампочка на кривом проводе. Луч от углов Серега поспешно отвел: там то ли шевелилась пыль, то ли клубилась тьма, пойманная мутными клочьями паутины — в любом случае уговорить себя, что практического интереса этот феномен не представляет, оказалось несложно. Серега переложил фонарик в левую руку, потряс закаменевшей правой и напоследок прошелся вдоль плинтусов. Они были неровными, а в одном месте совсем кривыми, даже не сходились на стыке.

Серега, подумав, присел рядом и потянул торчащую планку. Она легко отошла, открывая черное пространство, искрящееся пылью в свете фонарика.

Серега чихнул и повторил, так мощно, что перестал жать рычаг. Пыль из-под плинтуса сунулась, кажется, сразу в нос, в глаза и горло. Некоторое время Серега был занят сдавленным рявканьем в кулак, перемежаемым стонущими вдохами. В один из таких перерывов он услышал странный шум, задавил последний чих так, что голова едва не лопнула, послушал еще и рванул к выходу.

Серега вылетел на крыльцо, едва не врезавшись в косяк, и всмотрелся слезящимися глазами в невозможно яркий день. Райка, пританцовывавшая у калитки, облегченно запрыгала на месте, бросив безуспешные попытки свистнуть: вместо переливчатого сигнала из губ выползало шипение. Ну и ладно, зато до адресата доползло.

— Идет? — спросил Серега, подбежав к калитке.

— В магазин зашел, сейчас выйдет, — сказала Райка, устремляясь к могучему кусту пузыреплодника, раскинувшемуся под тополем по другую сторону улицы.

Серега бросился за ней.

К тому времени, как в дальнем конце улицы возникла сгорбленная фигура Гордого с авоськой, набитой буханками хлеба и дешевыми консервами, Серега успел в темпе рассказать, что ничего подозрительного и интересного в Доме-с-привидениями нет: грязь, вонь и брага с «приветом Горбачеву».

— В книгах искал? — уточнила Райка. — Обычно там и тайники, и таблицы шифров.

— Ха. Книг там вообще нет, ни одной.

— Какой же он шпион тогда, — разочарованно сказала Райка. — Алкаш обыкновенный.

— А может, ему книги и не нужны. Может, он и так все знает.

Райка всем видом продемонстрировала, что сомневается в резонности такого умозаключения.

Серега сдаваться не собирался:

— Ну или вот эти приборы у него как раз для того, чтобы все узнавать.

Смотрит в ту штуку, и она ему показывает все что надо.

— Так этой штуки у него нет давно, — напомнила Райка. — Значит, должен был нормальными штуками ее заменить — книгами, газетами.

— А может, он инопланетянин все-таки, а это оружие навроде бластера! — стремительно переобулся Серега. — Или, наоборот, отбиватель лазерных лучей и пуль.

— Что-то хлипкий больно для отбивателя пуль, треснул и привет. Все, тихо.

Они замерли, наблюдая сквозь листву, как утомленный Гордый, волоча ноги, входит в свой двор за покосившимся забором и исчезает в темном доме.

— Инопланетянин, — горько констатировала Райка. — Японский шпион.

Штабс-капитан Рыбников.