Смех лисы - Идиатуллин Шамиль

— В смысле? — не понял Серега.

Райка отмахнулась. Ей было неловко: полдня убила на ерунду, в которую даже детсадовка не поверила бы.

— Но фамилия-то какая дурацкая, Гордый, — подумав, зашел с другой стороны Серега. — Не бывает же таких.

Райка устало объяснила:

— Не бывает. Это не фамилия. Он Попов. Геннадий Иванович, что ли.

— Да ладно!

— Вот тебе и ладно. А Гордый — это кличка, явно издевательская, но откуда взялась, баба и не помнит. Сразу прилипла, как Попов приехал.

— А откуда и зачем приехал?

— Тоже не помнит.

— Что ж она так, — огорчился Серега.

Райка немедленно взвилась:

— Ой, а ты помнишь, да, если умный такой?

Серега уже выучил, что поссориться при первой возможности легко и просто — не только с Райкой, но с нею в особенности, — а вот помириться наоборот. Поэтому он пораздувал, конечно, ноздри, однако развивать тему не стал, а старательно предложил:

— Ладно, давай как эти, следователи. Прикинем, что вообще известно про Гордого.

— Нам?

— Ва-ап-ще, — сдержанно повторил Серега.

Райка оценила такую кротость и решила более не заедаться.

— Ну что-что. Алкаш.

— Так.

— Тихий.

— Так.

— Самогонщик.

— Брагогонщик, но ладно, так.

— Одинокий. Не общается ни с кем, только здоровается.

— Всегда?

— Еще бы. Кому такой нужен?

— Ха, — сказал Серега.

Райка, подумав, печально кивнула и согласилась:

— Ха. Но вот этому не повезло. Зато какой-то женщине повезло, что ему не повезло. С нею.

Серега обдумал вопрос с этой кочки и сказал:

— Тут другое интересно. Получается, он, это, антисоциальный элемент. В городе такого на стенде бы вешали, «Позор района», все такое. А здесь всем не то что по фиг, наоборот, общаются с ним, здороваются, бражку покупают.

Почему?

— Потому что бражку хотят. Дешевле водки, и талоны не нужны.

— И вкуснее, — ехидно добавил Серега и передернулся, вспомнив духан, стоящий в Доме-с-привидениями.

— Тебе виднее, — отрезала Райка. — Но у Сивука претензий к нему нет.

— Почему? Думаешь, взятки берет?

— Ну почему сразу взятки. Просто докапываться не хочет. Сивук же не очень вредный. А Гордый с военными дружит. Зачем участковому ссориться с военными?

— Прямо дружит?

— Ну, трется возле них постоянно. И солдаты к нему за выпивоном бегают.

— Точно шпион, раз возле летчиков трется, — твердо сказал Серега.

— Так нет уже летчиков давно, — напомнила Райка. — Улетели. А он остался.

— Значит, этот самый, диверсант. Андрюха же рассказывал, есть такие, как бы туристы американские или совсем как наши: жвачку с лезвиями пацанам раздают. Пожевал — горло себе перерезал. Или кассеты фирменные, а там такие специальные песни: послушал, все, стал неофашистом. Или роботом-убийцей.

— Много он тебе жвачки и кассет раздал?

Сбиваться с курса Серега не собирался:

— А некоторые колорадских жуков на картошку разбрасывают.

— Дак нету у нас колорадских жуков, — напомнила Райка.

— Это пока.

Вид у него стал многозначительным до глупости. Райка с трудом удержалась от указания на это, вспомнила, ради чего они засели под кустом, и поинтересовалась:

— А зачем диверсанту лекарство от бешенства? Оно же Рекса спасло, ты сам говоришь.

— Вот это нам и предстоит выяснить, — еще многозначительнее протянул Серега.

— Хватит переживать, — отрезала Тамара. — Ты, Валь, все правильно сделала, это раз: пса изолировала, детей предупредила, кровь на анализы сдала, теперь жди спокойно.

— Да я не о том, — начала Валентина.

Тамара перебила:

— Спокойно, я сказала — это два. Пес у тебя привитый, говоришь, так? Ну и все. Опасность минимальная. Тем более если, как Сережка говорит, оклемался сразу. И он может, наверное, более-менее успокоиться. У бешенства, сама знаешь, клиника са-авсем другая. С водобоязни начиная.

Валентина, поменявшая тем временем резиновые перчатки, ставшие обязательными на дежурстве, терпеливо дождалась, пока старшая коллега сочтет долг успокоения исполненным, и объяснила:

— Том, я не про это. И не про сына своего несчастного — но ты бы видела, как его трясло… Я про собаку, про ее болезнь как раз. Сережка сказал, она даже без сознания вот так вытягивалась и как будто смеяться пыталась. Ничего не напоминает?

Тамара поднесла руку ко рту и медленно посмотрела в сторону правого крыла, вход в которое был завешен прорезиненными шторами и в котором уже полтора десятка пациентов даже без сознания вытягивались — именно вот так — и как будто пытались смеяться.

— А я о чем, — негромко подтвердила Валентина.

— Слушай, ну остальная-то симптоматика и клиническая картина… — неуверенно начала Тамара и замолчала.

— Все-таки надо Коновалову сказать.

Тамара хмыкнула, кивнула и хотела, кажется, пошутить на этот счет, но вспомнила о другом:

— Кстати. Там этот звонил.

Валентина смотрела на нее, не спрашивая и не уточняя. В самом деле, зачем — и так все понятно. Так что Тамара просто добавила:

— Несколько раз. Настойчивый такой.

Валентина коротко кивнула. Развивать тему она явно не собиралась.

Поэтому Тамара решила спросить сама:

— А что у вас?..

— А что у нас тут за перерыв? — раздраженно поинтересовался Коновалов, сумевший как-то незаметно, несмотря на габариты, вырасти у поста дежурной сестры. — Работы совсем нет? Больным ни уход, ни помощь не требуются?

Или, может…

Он замолчал, крякнул и с неудовольствием проводил взглядом стремительно удаляющиеся спины: Валентина и Тамара, проворно вскочив, обогнули начальника, как столб, на бегу натянули маски и скрылись за брезентом. Оттуда немедленно, будто с трудом дождавшись явления сестер, долетел невнятный шум.

Пал Семеныч Рачков, небритый и за пару дней совсем исхудавший, дергался в пароксизмах кашля, совмещенных с судорогами, так сильно, что постепенно разворачивался поперек узкой койки. Валентина, натягивая маску на ходу, вбежала в палату в момент, когда Рачков ударил ногами по пустой соседней койке, пружины которой зазвенели, и занырнул головой под раму кровати, стоящей по другую сторону. Валентина сообразила, что следующий приступ кашля заставит его не просто мотнуть головой, а в лучшем случае разбить лицо, если не сломать нос и не выбить зубы о стальную раму, и кинулась уводить пациента из-под его же собственного удара.

Рачков ничуть не сопротивлялся, но тело его жило собственным разумением: ноги бились о дальнюю койку, застревая между сеткой и кроватью, спина выгибалась коромыслом, руки болтались, как выломанные сухие ветки, а голова гуляла от ключиц чуть ли не к лопаткам.

Однако Валентина успела выдернуть ее из-под койки до приступа, оказавшегося затяжным и выворачивающим Рачкова до самых, кажется, потрохов. Он кашлял сильно, долго и надсадно, срываясь в неуместное и оттого жутковатое, да еще с подщелкиванием зубами, хихиканье. Лицо его побагровело, шея разнообразно вздулась, как сложно устроенный канат, из глаз лились слезы.

Валентина и сама взмокла, поскольку изо всех сил, чтобы не выскользнул из резиновой хватки, держала Рачкова за плечи так, чтобы если и ударился, то затылком о соседний матрас.

Через неплотно прикрытую дверь донесся крик Тамары:

— Валя, сюда, быстро!

Крик не заглушал скрежещущий хохот и глухие удары — видимо, кроватной спинки о стену.

— Полминуты! — крикнула Валентина в ответ, сама не поняв, что не так с ее ответом.

Разобраться в этом она уже не успевала.

— Быстрее! — рявкнула Тамара.

Ей явно нужна была срочная помощь.

У Рачкова приступ, к счастью, иссяк. Он сипло дышал, клокоча горлом, — но кашлять, кажется, больше не собирался.

Валентина мягко, но не мешкая пристроила его голову на законное место и поспешила на зов Тамары, на ходу аккуратно, локотком, промакивая лоб и брови: пот вовсю щипал глаза. Ладно хоть ресницы не крашу, была бы как зареванный клоун сейчас, машинально подумала Валентина, врываясь в седьмую палату, навстречу стуку и присвистыванию.