Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

— Про паутину информационную, помнишь, беседовали? Вот если у неё в самой серёдке паук сидит и все ниточки в лапах держит — он-то как раз коммутатор и есть, — образно, хотя, наверное, не вполне технически верно объяснил термин Хранитель.

— Да? Ну это не обидно тогда. Почётно даже как-то. Но ты, Яр, приучайся сперва думать, а потом говорить, — нравоучительно сообщило Древо. Как, интересно, сперва думать, если оно мысли читает? Подсознанием?

— Научишься, какие твои годы. Серый вон тоже сперва лепил чего ни попадя. Но потом поднатаскался немного. Лет через полста всего. — Ну да, с его-то возрастом полсотни лет — как с неба капелька: что есть, что нет.

— Про капельки, да! С вами, человечками, всё шиворот-навыворот. Не по порядку, то есть. Сперва надо было кровь, потом Ярь, но уж ладно, что сделано — то сделано. Алиса, возьми банку, что брат твой, балбес, под лавкой забыл. Кольни палец, да капни. Павлик, иди к маме, будем меняться — ты мне три красненьких, а я тебе — разноцветных.

Я вдруг понял, кого мне напоминал Ося. В старом мультфильме про домовёнка Кузю был древний леший. Который плохо слышал, не любил всего современного, и чуть что — бубнил гулко: «Непоря-а-адок!». Да, несколько поколений детей воспитывалось на историях о потусторонних сущностях, родом из тёмного прошлого народного фольклора, часть из которых была глубоко консервативно и реакционно настроена. А ещё подумал о том, что в плане старого пня, выжившего из ума, после фразы про «меняться красными на разноцветные» я вряд ли сильно ошибся. И что лучше бы Ося этого не слышал.

Он и не услышал. Ну, или сделал вид.

Павлик развернулся в четыре приёма, как грузовик, и зашагал к Алисе, двигаясь, как живая иллюстрация борьбы со свирепым земным тяготением. Маленькая. Миниатюра. Ему по возрасту такая походка была, конечно, простительна. А я вот не чувствовал в себе уверенности, что если встану — пойду ровнее. Как и в том, что в принципе встану. Руки и ноги похолодели, а перед глазами кружились чёрные «мухи», как бывает, если долго сидеть и вдруг резко подняться. Вот только я не поднимался.

— А тебе и не надо, Аника-воин, сиди уж. Пламенный революционный борец со злом и несправедливостью. Таким зарядом можно было трёх покойников оживить, коли по уму-то. Да ты не особо богат им пока, — древний супермозг успокаивал, интриговал и издевался одновременно. Талантливо.

Алиса, не моргнув, ткнула себе булавкой в палец, большой на левой руке. Хорошо, видать, глубоко, потому что капли посыпались в банку одна за другой, стоило ей зажать подушечку потуже.

— Пять капнуло, — снова чуть растерянно прозвучали её мысли.

— Ничего, много — не мало, — милостиво успокоило Древо.

Павлик стоял у её коленей, держась за них правой рукой, а левую задрав ближе к маме. Головы его снова касался луч света. Алиса с тревогой глянула на меня, на сына — и быстро уколола его крошечный почти прозрачный пальчик. Он не вскрикнул, не отдёрнул руки, вообще никак не среагировал. Героический парень. И пока третья капля не растворилась в банке — тоже стоял не шевелясь. Вернее, шевелясь не больше, чем требовалось для удержания подлого равновесия, что, видимо, так и норовило ускользнуть. А затем уселся, плюхнувшись по-детски на попу, с интересом глядя на маму, что направилась к этажерке, оглядываясь на него время от времени.

Так же, как и я, сестра обошла по часовой стрелке основание, внимательно глядя на границу между первым и вторым «этажами». В положенном месте нашла то самое углубление. И осторожно влила в него содержимое банки.

— Садись, девонька. Не бойся, теперь-то уж точно нечего. И ухаря этого, братца своего, тоже на лавку сажай, пока он на пол не упал.

Алиска кинулась ко мне аж бегом, не успела фраза Древа закончиться. Мысленные фразы и образы вообще как-то странно воспринимались — будто сперва ложились в сознание целиком, а потом расшифровывались или распаковывались, как архив на компе. Или это я после этих искристых шоу с внутренним электричеством просто так плавно «подгружал».

Сестра потянула меня за руку, словно репку. Поднялся я с видимым трудом и точно без всякой охоты. Отметив попутно, сквозь серьёзно усилившуюся метель чёрных точек перед глазами, как по-доброму, с нежностью смотрели на неё глаза деда Сергия.

— Ты глянь, что творится, Ось! Вылитая Анька, не отличишь ведь! Тряпки только эти современные, а в летник одень — как две капли воды, — во фразах Хранителя явно читался восторг.

— А Анька — это кто? — у Алисы читался тот самый вечный женский интерес к чужим именам, произнесённым в их присутствии. Эдакий, вроде бы, неявный, ненавязчивый. На этом много мужиков погорело, наверное.

— А это бабка твоя. Раз семь или девять «пра-», — подхватил Ося воодушевлённо. — У Серого возникла как-то мысля́ сверхчеловека создать. Вот и взялся, не щадя себя, генный материал улучшать. Лет полтораста бился, бедолага, не меньше. Вас, двуногих, хлебом не корми — дай что-нибудь хорошее улучшить, века не проходит, чтоб не нашлось пассионария. Хотя последнее время всё больше изуверы какие-то брались… Ну да не о них речь. Так вот Серый по науке всё делал. Перекрёстно опылял. Растил теплично. Да только как на грех одни девки получались. Но хорошие — не отнять. Кровь с молоком!

— Пустомеля, — отреагировал наконец Хранитель. Кажется, смущённо.

— Ну да, не отец нации, не всем же так убиваться на научной ниве! — Древо явно продолжало забавляться. — К монаху тому, что Моравского Граба Хранителем был, ездил даже, диспуты вёл. Тот-то всё больше на горохе, пчёлках да цветочках тренировался. Любитель, что с него возьмёшь? То ли дело — Серый! Глыба, корифей! Как взялся, засуча… засучив… ну, ладно, это опустим. А Анька-то и вправду хороша была. Жаль, на закатную сторону замуж выскочила, хоть и княгиней сразу. Но похожа, точно.

Я сидел на лавке, пытаясь унять совершенно неожиданно напавшую морскую болезнь. Казалось, весь амбар ходит ходуном, и всё это на фоне крайне сложной для усвоения информации, что сыпалась от Древа. Перед глазами возник пастор в круглых очочках, виденный, кажется, в учебнике по биологии. Про его опыты с горохом я что-то смутно помнил. Но в то, что посреди комнаты смущался лёжа в корзине дед, катавшийся к этому монаху для научных бесед, верилось из рук вон плохо. Хотя сомневаться в своих правоте и искренности Осина повода не давал. Давала? Давало?

— Сам ты «давало»! — тут же отреагировало Древо. — Не сгорел чудом, столько Яри через себя пропустив — так сиди уж молча! Не знаешь, что ли, что мозги больше всего глюкозы потребляют? Где мы тебе тут её найдём? Прикемарил бы малость — всё полезнее, чем кукушку-то гонять бестолку.

И я почувствовал, как стали слипаться веки. Говорящее дерево с навыками Оле-Лукойе, вы только посмотрите.

— Ты опять⁈ Серый, а Оле-Лукое — это чего такое? — послышалось уже сквозь сон.

Глава 17

Простые хлопоты

— Вставай, проклятьем заклеймённый! — врезали по ушам два голоса. Изнутри. Громко. Первый раз я просыпался сидя, под «Интернационал» и в амбаре. Ничего приятного, если честно.

— А ты не барышня, чтоб приятно просыпаться! Алиска, ты пни его, что ли? Час уже слюни пускает, а у нас дел невпроворот! — это, кажется, Хранитель. Окончательно ожил, видимо. Везёт ему. Я бы ещё часиков пять-семь придавил бы со всем удовольствием.

— Дядя! Глазки. Хлоп. Светло. Ам! — нет, ну это уже перебор, конечно. Одно дело — отказать в просьбе говорящему дереву или ожившей мумии. Но заставить голодать ребёнка — ну уж нет!