Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

Наволочки привязал «ушами» к сумке, обе. Пакеты, бабы Раи и Венерин, прицепил на длинный ремень, что удачно нашёлся на термосумке. Баул закинул за правое плечо, определив туда же, но уже перед собой, обвешанный мешками «холодильник». На левое легли переметные сумы-наволочки. Тот, кто говорил, что своя ноша не тянет, прав был лишь отчасти. Мысль о том, что тут внутри какая-то еда и нужные вещи для Павлика, согревала. Но легче от этого вся эта сбруя не делалась ни на грамм.

На обратном пути ноги в мох уходили значительно глубже, чем по дороге сюда. Закрытая, наконец-то, на ключ, Нива смотрела вслед растерянными круглыми глазами, словно умоляя не задерживаться — одной тут, посреди глухого леса, ей явно было некомфортно. Хотя даже разглядеть её уже с пяти шагов было практически невозможно. Как и проскочили-то так далеко в такой чащобе? Не иначе — повезло.

Ствол золотистой сосенки подо мной, существенно прибавившим в весе, опасно прогибался, «играя» на весу. Я старался вспомнить, как можно погасить эти резонансные колебания, но ничего, кроме как ускориться и проскочить «мостик» поскорее, не придумал. Поэтому на «нашем» берегу врезался в толстую берёзу, обняв её сумками, будто в благодарность за спасение — без неё бы точно упал.

Ставень в плетне пришлось открывать шире — помимо веса, я и в габаритах ощутимо вырос. Закрывая его за собой, услышал в голове «Дядя! Ам! Ам!». Павлик, наверное, глаз с забора не сводил — ждал. Над трубой клубился еле заметный летом, в чистом светлом небе, дымок, больше чувствуясь обонянием, чем зрением. В окошке, раскрытом настежь, Алиса поливала из ковшика цветы. Волосы её были подвязаны какой-то светлой косынкой. Такой мирной и сказочной картинки я не видел, наверное, никогда. Ну, очень давно — совершенно точно. Помнится, как-то приехал после учёбы в деревню: вокруг темнело, отец щипал лучину возле крыльца, а мама на кухне не то пироги пекла, не то лепила пельмени. Было похоже. Давно это было. Очень.

Наволочки и сумку я передал сестре прямо через окошко. Новое неожиданное барахло разложили у крыльца, прямо на траве, начав распаковку с баула. Подарки от Шарукана привели в восторг всех, и даже меня. Павлик, схвативший в каждую руку по пакету с концентратом супа, и вовсе плясал. Ну, или старался удержать равновесие. Армейские сухпайки, они же — индивидуальные рационы питания, для него вряд ли представляли пищевую ценность, но зато в качестве игрушек подошли великолепно.

— Лис, смотри, чтоб белых таблеток не жевал, — предупредил сестру я.

— А что это? — спросила она, откладывая упаковку с белыми кругляшками, необычно толстыми спичками и штампованными жестянками подальше.

— Сухой спирт и парафин, насколько я знаю. Но в том, что это точно не съедобно — уверен, — ответил я, перебирая содержимое одного из раскрытых ИРП, как гласило название. Ну, с голоду точно не помрём. Не Националь с Метрополем, конечно, но усиленный рацион в наших условиях — вполне себе находка. А таких в бауле было три.

Кроме них, там лежало по пакету манки, гречки, риса, пшена и овсянки. Две больших пачки муки. Здоровая, литра на два, наверное, бутыль растительного масла неизвестного мне производства. А ещё соль, сахар и на самом верху — три свежих батона белого, и под ними две буханки ржаного. Я враз преисполнился глубочайшим уважением к Мастеру. Толк в обеспечении он явно знал. С таким продуктовым запасом можно было протянуть несколько недель где угодно, конечно. Особенно умилили яичный порошок и дрожжи, что нашлись на дне. Что делать с ними — я не представлял себе даже гипотетически. Зато Алиска чуть только в ладоши не захлопала, тут же пообещав, что завтра мы будем с пирогами. Это радовало.

В сумке-холодильнике обнаружились три бутылки молока, две некрупных курицы и пачка сливочного масла. Судя по температуре внутри, блоки с солёной водичкой, или чем там наполняли эти «холодильные аккумуляторы» могли продержаться ещё сутки примерно. А потом надо будет или быстро всё съесть — или выкинуть. Переводить продукты я не любил с самого детства. Такой вот суровый, но полезный, на мой взгляд, пережиток постсоветского периода. Это сейчас девяностые нравились многим. Преимущественно, тем, кто их не застал.

Крупы и мука заняли место на нижней полке, взгляд на которую теперь не удручал, а наоборот. Вытащив на улицу скрученные в трубку половики, по которым Алиса сейчас воодушевлённо колотила палкой, обнаружил в полу горницы крышку люка в погреб. Потянул за кольцо, открыл. В нос тут же пахну́ло старым воздухом. Не сырым, не пыльным или таким, какой обычно называют странным словом «спёртый». Показалось, что я чуял возраст того, чем дышал. Он был не шокирующим, как у Хранителя или, тем более, Древа, но тоже вполне уважаемым. Наверное, потому, что избушка, которой навскидку было никак не меньше пары сотен лет, стояла на месте постройки более древней. И потому, что вряд ли кому-то пришло на ум копать новый погреб, если был вполне пригодный старый.

Найдя в телефоне фонарик, я разглядел ступеньки приставной лестницы. Выглядела она так, будто её выстругала и сколотила тупым топором лично баба Яга в исполнении Георгия Милляра. И я бы не удивился, если бы навстречу мне прозвучало высоким треснутым голосом: «Фу-фу-фу, русским духом пахнет!». Но погреб промолчал. Пока.

В старых деревенских домах под полом обычно пыльно и темно. Тут было иначе. Почему-то неожиданно пахло смолой и лесом. Под ногами чересчур мягко проминалась земля. И, лишь присмотревшись, я понял, что поверх земляного пола лежал толстый слой хвоинок, бледно-жёлтых. Короткие еловые выглядели совсем обычно, кроме цвета. Сосновые казались тоньше и чуть загибались, начиная от середины каждой иголки. Выглядело это непривычно.

— От печки дальний угол, — раздался в голове голос Хранителя, — там кольцо. Открытым долго не держи.

Пригибаясь под лагами, на которых лежали плахи половиц, сделанные из половин брёвен диаметром, наверное, сантиметров тридцать, прошёл в нужном направлении. Отмечая краем глаза в глубокой, густой, будто бы клубившейся вокруг темноте, которую робко тревожил светящийся диодик телефона, какие-то странные не то ходы, не то отнорки в каждой из четырёх земляных стен. Видимо, под этой избушкой было много тайн.

В нужном углу нашлось обещанное колечко. С мою голову размером, из железного прута в два пальца толщиной. Старинная вещь, на века делалась. Кованая, судя по всему. Сметя ладонями слой хвои в стороны, подцепил его, поднатужился и поднял крышку. Круглую, больше метра диаметром. Вниз вёл сруб, вроде колодезного, из, кажется, еловых брёвен. По крайней мере, белые, давно засохшие потёки смолы позволяли это предположить. Если это была именно смола, конечно. На одной из стенок виднелись скобы, вбитые прямо в брёвна. На первом венце, в вырубленном под размер крышки углублении, лежал слой мха, спресованный до каменной твёрдости. И размер брёвен был серьезнее, чем у плах, из которых собирали пол.

Взяв телефон в левую руку, начал спускаться, внимательно глядя под ноги. После этих реанимационных процедур и разговоров про митохондрии, там, внизу этой шахты, меня могло ждать абсолютно всё, что угодно. Но оказалось, что это был просто ледник. Три других стены, кроме той, в которую были вколочены ступени, расходились в разные стороны, образуя подобие странной пирамиды. И холодина в ней стояла — зуб на зуб не попадал.

Не вставая на ледяной пол, площадью где-то два на два метра, огляделся. Нижняя, видимая мне, скоба, наполовину вмороженная в серовато-белый лёд, наверняка не была последней. И не хотелось даже думать, сколько их ещё уходило вниз, и сколько надо было потратить времени и сил, чтобы набить сюда снегу и пролить его водой. Да уж, раньше многие вещи были значительно сложнее. Хотя, с другой стороны, многие — наоборот, сильно проще.