Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

На льду лежал кусок жёлтого сливочного масла размером с блок пенобетона. Охапкой дров небрежно рассыпаны, кажется, палки колбасы или ещё чего-то мясного. Для такого большого холодильника — как-то очень небогато. Хотя, Сергий вряд ли планировал пировать в ближайшее время. И гостей не ждал. А мы вот припёрлись.

Выбрался наверх и плотно закрыл крышку, расстелив поверх неё хвою ровным слоем. Правая рука, намороженная о ступеньки, слушалась неохотно. Радовало то, что холодильник нашёлся. Смущало то, что класть в него пока особо было нечего — лазить туда-сюда за одной курицей не улыбалось вовсе. Надо было поразмышлять на этот счёт повдумчивее. Мы совершенно точно никуда отсюда не сдвинемся, пока не поставим на ноги деда. И пока он не пропарит в бане Алиску. Отвар — отваром, но гарантии того, что все споры из неё вышли в подвальном ателье Шарукана, не было. И то, что Пятна я больше не видел, ни о чём не говорило. Как поведал Мастер, одно крошечное семечко могло храниться в «режиме ожидания» сотни лет. И только потом, в подходящий момент, за несколько минут развернуться в заметный для Хранителей и Странников чёрный клубок.

Закрывая люк в погреб, подумалось о том, что эти новые знания как-то совершенно спокойно воспринимались теперь. Подлинная история Земли, о которой знали единицы, истинные причины войн и других событий глобального масштаба, как, впрочем, и говорящие деревья, будто стали неотъемлемыми и привычными элементами картины мира. Новой картины очень-очень старого мира.

Глава 18

Ведьмино озеро

Вчера на закате ходил в амбар, кормить Дерево. Точнее, его и странную конструкцию из веток и корней, выросшую за то время, что нас не было, вокруг ко́рзиня с Сергием. То, что часть из побегов и вправду врастала или вырастала прямо из тела человека, теперь сомнений не вызывало вследствие очевидности. Тонкие, будто виноградная лоза или плеть дикого хмеля, ростки образовывали что-то, напоминающее ложемент снизу, а сверху — мелкую сетку, придуманную немцем Карлом Рабицем в девятнадцатом веке, и названную в его честь. Прутки толщиной в несколько миллиметров, переплетались, образуя ячейки непривычно правильной квадратной формы, под которыми были видны лицо и грудь Хранителя. Всё, что ниже шеи, было закутано в живой кокон полностью. Из объяснений Древа, понял только то, что эти клеточки разлиновывали старика по каким-то специальным параллелям и меридианам, обеспечивая насыщение тканей. Судя по тому, что дед выглядел уже лет на сто пятьдесят, а не на триста, как несколько часов назад, система работала великолепно. Говорил он пока Речью, мысленно, но дышать уже начал. Редко, но вполне заметно, поднималась и опускалась грудь вместе со всей этой живой изгородью вокруг. Снизу же побеги отвечали и за иммобилизацию, чтоб случайное неосторожное движение снова не укатило Хранителя в Страну Вечной Охоты. А ещё за вентиляцию, массаж и что-то там ещё про пролежни. В общем, сомнений в том, что Ося знает, что делает, не было ни одного.

Полученная картинка устройства крыши оказалась не схемой, как было обещано, а полноценной интерактивной 3D-моделью, на которой двигались и перемещались элементы, стоило лишь сосредоточиться на них. Принцип действия, чисто механически, был вполне понятен: тут потянешь — там сместится, тут нажмёшь — там повернётся. Смысл процесса тоже был ясен: Солнце давало питание Древу, а оно — Хранителю. Но вот понять, какое и как именно, не выходило никак.

— Ты про оптику что знаешь? — скептически осведомился у меня Ося.

— То, что там очками торгуют, в основном, — правдиво ответил я. Физика в школе никогда не была моей сильной стороной. И после — тоже.

— Тогда тебе вполне достаточно того, что удалось понять. Солнце — еда, ам-ам. И не дуй ноздри на меня. Раз понимаешь, как Павлик, то и объяснять тебе можно тоже так же, как и ему.

Более предметного разговора не вышло, короче говоря. Он попробовал было, но бросил тут же, поняв, что на всех этих пояснениях типа: «так раньше фотоны назывались» и «редуцированная энергия кварка соединяется с атомарной решёткой воды», только время тратит. И я начинаю чувствовать себя ещё бо́льшим идиотом, чем до них. Поэтому сошлись на том, что завтра я, в силу уровня образованности и компетенций, полезу на крышу с веником и подмету. Ну и проверю крепления пары-тройки направляющих. Дед Сергий напомнил снова про хилую ступеньку у лесенки. Видимо, впечатление я о себе создал соответствующее — чтоб по два раза повторять самое простое, а сложным стараться не грузить.

Попробовал выяснить, чем питаются ожившие мумии, преодолевшие стадию капельного полива. Узнал, что режим питания у вернувшихся с того света практически ничем не отличается, от того, что предписывали перенёсшим тяжкую болезнь. Побольше жидкого, бульончики всякие там. Но усиленно. И меньше химии. На «усиленно» я с облегчением подумал про рационы питания. На «меньше химии» — плюнул и думать про них бросил. Решил, что вопрос с диетическим продовольствием потерпит до утра.

Ужинали старики-разбойники почти час, судя по стрелкам. А вот наговорились мы, кажется, так, будто целый день прошёл. Знаний снова прибавилось, но прежнего восторга и изумления они не вызывали, воспринимаясь уже как должное.

Проснулся от странного звука. Со сна показалось, что в стену стучал копытом сам Сатана. Уж не помню, что там такого остросюжетного мне снилось, но ассоциация была для утра, мягко говоря, неожиданной. Оказалось — Алиса пыталась нащипать лучины, чтоб растопить печку, а меня будить не хотела. Нужного навыка, судя по робкому тюканью топором по полену возле печки, у неё не было.

Когда вскипела вода для чая и каши, на столе уже ждала тарелка бутербродов с паштетом и плавленым сыром, а сладкий стол обеспечивали такие же с яблочным повидлом, сгущёнкой и «пастой шоколадно-ореховой». Всё-таки, сухпайки — великая вещь. Павлик, муслякавший во рту чайную ложку с остатками повидла, меня, судя по лицу, поддерживал полностью. Алиса сперва попробовала ложку отнять, но когда он повернулся к ней спиной и безальтернативно сказал «Нет!», и вслух, и Речью, решила его счастью не мешать. Только сладкие слюни потом заботливо стёрла, по пути к плите, на которой уже булькало что-то ещё. Судя по всему — обеденное меню. С чугунками, кастрюлями, прихватками и даже ухватом, который я тоже нигде не видел, кроме как в музее и книжке про Федорино горе, у неё выходило гораздо увереннее и лучше, чем с топором.

Пока Солнце не взобралось на самый верх — нашёл на крытом подворье косу, что оказалась закреплена на стене возле сеновала на деревянных сучках-рогульках, приделанных прямо к брёвнам. Шаблонное мышление и слабое освещение сделали своё дело — приученный искать инвентарь, стоящий вертикально, я раза три или четыре прошёл мимо него, висевшего аккурат на уровне глаз, и даже не заметил. Рядом, на специальной, кажется, полочке, лежал и точильный брусок, сточенный до толщины одного пальца. Несмотря на то, что косой вряд ли кто-то пользовался в этом году, держалась она крепко и улетать не планировала. Но на всякий случай я набрал в стоявшее у противоположной стены корыто воды и опустил инструмент на полчасика. А сам за это время обошёл дом и баню. Да уж, до обеда бы управиться.

Звук, издаваемый лезвием косы, когда по ней ведёшь бруском-точилом, ни с чем не перепутать. Есть в нём что-то неуловимо далёкое. Кого-то переносит в детство, к деду и бабушке. Кого-то — к старым фильмам, не таким ярким, как сейчас, с точки зрения красок и эффектов, но гораздо более светлым и тёплым. У меня почему-то сразу раздавался в голове голос Николая Расторгуева, с песней «Покосы».* Про туманную даль и такую в душе благодать. В моём классе косить умело трое из двенадцати пацанов. Из группы в универе — один из пятнадцати. Я.