Весна воды - Птицева Ольга

Лева не ответил, махнул головой, забрал бутылку и присосался к ней, словно к минералке наутро после пьянки. Раз, два, три, четыре, – подсчитала Тая его жадные глотки.

– Да что случилось? – не выдержала Тая, не зная, как поступить со своим непослушным и обмякшим телом, кроме как оставить его стоять напротив Левы и ждать, когда он перестанет глотать водку.

– Они его объявили, – наконец хрипло сказал Лева. – Они объявили зимовье.

А дальше – бред. Тая пыталась вспомнить после, что они делали. Но картинки наслаивались друг на друга, становились зыбкими и рваными. Кажется, Тая бросилась к сумке, где оставила телефон, но ткань подкладки тоже была в зеленке, и руки снова испачкались. Кажется, Лева сел на пол у кресла и допивал водку, вытянув тощие ноги – одна чуть короче другой. Кажется, Тая смахнула сто сообщений, успевших прийти в чат от Вити и Шурки, кажется, пролистнула исходящий на раболепный восторг ЗИМ, кажется, долистала до спрятанных в архиве запрещенных каналов, кажется, впала в них на первый час зимовья, в надежде, что новости изменятся. Вдруг шутка? Вдруг передумают? Вдруг ничего страшного? Кажется, Тая плакала, потому что Лева оказался рядом и прижал ее к себе, отобрал телефон, откинул в сторону и принялся укачивать Таю, как всегда делал папа, – молча, чуть отрешенно, но уверенно. Кажется, Тая почти задремала в его тепле, а потом вернулась Груня.

Тая осталась лежать как была – верхняя часть тела на коленях у Левы, только голову подняла, прислушиваясь. Груня открыла своим ключом, захлопнула дверь и затихла в прихожей. Оттуда доносился только скрип ее сапог, словно бы она топталась на одном месте. Потом раздался всхлип. Тая вскинула глаза на Леву, тот напряженно прислушивался к происходящему в коридоре. Всхлип повторился, а за ним – удар, словно бы кто-то с силой отшвырнул сумку. И еще удар, уже не опознаваемый, и сдавленные ругательства, и снова удары.

– Суки! Суки! Суки! – шипела Груня, пиная стены прихожей.

Тая осторожно приподнялась. Лева попытался ее удержать, но она высвободилась. Рванулась с силой, вскочила на ноги и побежала к Груне. Та как раз выдохлась. И шипела что-то неразборчивое своему собственному отражению в напольном зеркале, и плакала скудными слезами, размазывая по лицу подводку и тушь. Шуба валялась на затоптанном полу прямо в луже тающего снега.

– Какого хера?.. – только и смогла выдохнуть Тая, хватая Груню за локоть, поворачивая к себе. – Ты же говорила, что они не решатся… Что они сами не решатся! Что без него ничего не будет!..

Груня с ненавистью сморщила смазанные губы. Поискала ответ, не нашла. Выдрала локоть из пальцев Таи, отряхнула платье, поправила лямки.

– Мало ли что я говорила, – бросила она, переступила через шубу и скрылась в спальне.

А Тая осталась стоять. Голову тошнотворно кружило, и щеки обожгло так, что теперь Тая чувствовала в них пульсацию. Сердце в ней продолжало гонять кровь. И это было удивительно. Иногда Тая размышляла, мол, вот объявляют зимовье, и что там дальше? Тело, конечно, не сможет вынести грандиозности случившейся трагедии. Сердце остановится, легкие схлопнутся, мозг изольется кровью. Потом сама от себя плевалась – какая дурацкая интонация. Просто все сдохнут на месте. А кто не сдохнет – тот подлец. А в итоге вот она, живая. Дышит, теряет над собой контроль, плачет и пытается выбить из мачехи вразумительный ответ на вопрос, за который сама себя презирает. Ты же говорила – тупая предъява. Ты же говорила – попытка ограничить собственную ответственность. Ты же говорила – желание переписать правду. Может, Груня что-то и говорила. Но дать папе умереть решила Тая. И никто другой.

Два

Папу начало крыть лет за пять до зимовья, может, раньше, просто Тая не утруждала себя интересом к папиным изменениям. Сначала они перестали путешествовать. Лет до четырнадцати Тая вообще не задерживалась в одном городе дольше пары месяцев. Как-то так вышло, что родители решили не разделять семью и все папины командировки проводить вместе. А ездил папа постоянно. Партия тогда была еще не холода, а поиска пути, которую в разные времена называли то «пэпэпэ», то «три пэ», то «полный пэ». От ее имени Ларин Игорь Викторович колесил по странам, проводил конференции и открытые дискуссии, формулировал запросы и рассматривал грантовые заявки. Ну и молодая его жена с дочкой тоже колесили.

С тех времен Тая запомнила только бесконечные аэропорты, где мама разрешала ей есть вредную картошку фри, макая ту в невыносимо сладкий молочный коктейль. Ну еще хруст постельного белья в отелях и неизменные журчащие фонтанчики в лобби. Папа был тогда достаточно молодым, чтобы подхватывать Таю и нести ее на одной руке, а другой катить за собой чемодан с документацией. Мама шла чуть позади и подмигивала Тае, когда она выглядывала из-за папиного плеча. Может, такого и не было, но Тая так живо представляла себе эту картинку: лобби очередного отеля, родители живые и веселые, мир большущий, воздух прозрачный и ничего не страшно. Абсолютная идиллия, короче. Жаркие города на побережьях сменялись дождливыми у гор, сухой ветер на морские бризы, сочная зелень за окнами многочисленных трансферов на сдержанную степь. После Тая пыталась допытаться у папы, сколько городов они успели посетить за ее первые годы жизни. Тот отмахивался – он вообще не любил вспоминать то время. Но в его кабинете на самом верху книжного стеллажа стояла банка с песком и землей, которые мама слоями укладывала после каждой поездки.

– Мы были в Африке? – спрашивала Тая, свешивая ноги с кожаного дивана, пока папа листал очередные распечатки докладов. – А в Азии где были? Я помню, что мама возила меня к океану, но где именно это было – нет.

– Таисия, отстань, – просил папа жалобно. – Везде мы были, а толку?

– Ну что значит толку, пап? – возмущалась Тая и тихонько сползала с дивана на пол. – Это же интересно. Страны разные, культуры…

Папа мгновенно становился серьезным, смотрел строго поверх очков.

– Свою культуру сначала изучи, а потом про чужие поговорим, – отвечал он спокойно, но так, что Тая тут же поднималась и уходила к себе.

Тогда она еще считала каждое его слово истиной, не требующей подтверждений. И все продолжало оставаться прозрачным и нестрашным. Только грустным, потому что мама уже умерла.

И если моменты «до» Тая еще могла откопать в своей памяти, то сцепка событий «болезнь – смерть» ускользала в глубину памяти, не поймаешь. Оставались факты. Тае было восемь, маме – тридцать два, значит, папе – сорок три. Потом Тае стало девять, папе – сорок четыре, а маме осталось тридцать два. Они были, кажется, в Индии, но это не точно. Папа выступал с докладом на местном форуме по глобализации. О чем он рассказывал, Тая, разумеется, не представляла, но додумывала потом, что тот использовал множество умных слов вроде «суверенитет», «пленарная сессия», «деградация мировых концепций» и «партийная корреляция» – их она почему-то запомнила из вороха обрывков родительских разговоров. А вот какой длины были мамины волосы – нет. И как пахло от нее, и в каких платьях она ходила, и зачем вообще она отправилась на ту случайную прогулку вне программы их пребывания? Деталей Тая не сохранила, только хронологию. Остальное додумала, пока бесконечное количество раз крутила события в голове, наполняя их красками, о подлинности которых могла только фантазировать.

Мама вышла из отеля, взяв с собой Таю, пока папа готовился к докладу. Они прогулялись по променаду вдоль отеля, потом маме захотелось побывать в более аутентичном районе города уже с экскурсоводом, но персонал принимающей стороны не смог найти ей нужного специалиста прямо сразу. Мама расстроилась, вернулась в номер, папа там курил и бросался бумажками в стену. Мама расстроилась еще сильнее. Она отдала Таю местной няне, пообещала вернуться через час – максимум полтора и ушла одна.

Вернулась мама в оговоренный тайминг – уставшая, вспотевшая, но довольная. Папа к тому моменту ушел пить коньяк, сама Тая уснула под присмотром няни. Это их и спасло. Мама не контактировала ни с кем после возвращения, никого не целовала, не обменивалась слюной, слезами и прочими выделениями. Она просто сходила в душ, переоделась в легкую рубашку и прилегла. Первой забила тревогу няня, она заглянула уточнить, будет ли госпожа Ларина ужинать вместе с дочерью. Но уточнять было не у кого – мама уже впала в кому.