Благодать - Линч Пол

Голос Барта очень тих.

Идем. Если они найдут тебя здесь, повесят.

Что есть лето, как не докука мух, мошкары в свитках-тучах, слепней и их подлых укусов, Макнаттова болтливого рта. Три недели июля отсчитывает она, притихшая в этой лачуге. Прервано их великое веселье. Исчерпана их еда. Они следят за холмами и тропами. Они следят друг за дружкой. Они ждали, что их настигнут ищейки, – констебли, войска верховые с охотничьими ухмылками, лошади рвут удила, глаза прут наружу. Макнатт сказал, едва ли они станут красться. Звук их охоты услышим задолго до ее появленья. И она гадала, с чего он тут рассмеялся. Теперь, когда Макнатт смеется, лик смерти видит она, Макнатта, слетающего вниз, сплошь глаза и зубы. Барт учит ее слушать ночь. Толку нет дергаться от звука всякой лисы, какая бродит вокруг. Нужно сколько-то времени лежать неподвижно и слушать. Замечать в уме все разнообразные звуки. А затем, когда услышишь новое, можно соотнести его со всеми прочими звуками. Вот так получится отдыхать. Услыхав лихо, распознаешь его. Один старый вояка меня научил.

Она лежит неподвижно, слушает ночь.

Вот птица в кустах.

Вот зверь шуршит мимо.

Вот плачет младенец.

Бывает и так, что Колли соображает, когда не лезть не в свое дело. Она оставляет его с остальными в лачуге, Макнатт храпит, раскинув сапожищи, Барт спит, свернувшись серпом. Идет она от дождя мягкой пастушьей тропой, пока не набредает на спешащий поток. Здесь, под почти-солнцем, наблюдает, как вода убегает с этой кровью, что низошла на Грейс, начисто отмывает тряпицу. Наблюдает, как вода моет камни, вода моет ум, вода смывает время, пока мир не становится чист и светел. Вот тогда-то она оборачивается и вздрагивает, завидев кого-то еще, какую-то женщину выше по течению, согбенную, в накидке, пробует воду из пригоршни. Женщина уходит от реки, лицо скрыто под капюшоном. Слишком поздно таиться в кустах, думает Грейс. Слишком поздно убегать по тропе. Она вперяется в воду, словно если смотреть вот так пристально, женщина ее не заметит. Когда оборачивается, женщина в капюшоне стоит рядом.

Женщина говорит, вода тут так хороша. Я забыла, каково это, пробовать воду.

Грейс слышит собственный голос, неловкий во рту. Как можно забыть, каково это, пробовать воду?

Рано или поздно все забываешь, разве нет?

Есть у женщины в голосе нота, тревожащая Грейс. Она оборачивается посмотреть. Солнечный свет на белой руке женщины возносится, чтобы скинуть капюшон, и во рту у Грейс пересыхает. Она разговаривает с мертвой женщиной из того экипажа.

Мертвая женщина говорит, что с тобой? Словно явилось тебе привиденье.

Вы шутки шутите или как?

Не понимаю, о чем ты.

Мертвая женщина смотрит на тряпицу. Говорит, вижу, я тебя побеспокоила за сокровенным занятием. У тебя сейчас женское время.

Не могу остановить кровотечение.

Ни расстраиваться, ни бояться этого не следует. У каждой бывает.

Она ловит себя на том, что разглядывает разутые ноги женщины, трава любовно завивается вокруг ее фарфоровых пальчиков. Это стопы настоящей женщины, не свиные копыта, как у Грейс, и до чего же славные лодыжки, для покойницы-то.

Она говорит, вы кто?

Меня зовут Мэри Брешер, но ты можешь называть меня Холми.

Что вы здесь делаете? Пока ж не Саунь. Нельзя же вам бродить когда заблагорассудится.

До чего странные слова это. Я могу приходить и уходить по своему желанию. Мне захотелось вкуса воды. Отчего же было не прийти?

Грейс некоторое время молчит. Мэри Брешер вздыхает и поднимает капюшон. Говорит, мне пора.

Отвертывается, чтобы уйти, но останавливается. Говорит, пока я спала, у меня забрали ребенка. Ты его не видела?

Ее тело движется непроизвольно по пастушьей тропе, пинает рыхлый щебень, ум натыкается на непрошеные образы женщины, мужчины, ребенка и крови, все соединено в семейство смерти, и вот это-то и происходит, думает она, получаешь то, на что напрашивался. Одно дело живым выследить тебя до твоего схрона в холмах, но мертвые-то всегда знают, где ты живешь.

Позднее Колли говорит, слушай, мук, тебе небось приснилось, никогда не слыхал я, чтобы призраки докучали человеку отдельно, лично, да и в любом разе я постановил, что я теперь рационалист, а потому больше в призраков не верю, так директор школы называл мыслящих людей, тех, кто соображает в математике, и во времени, и во всей этой дребедени, рационалисты, думаю, слово происходит от греков, когда заявляешься на пир, а тебе там вручают кусочек лотоса, и ты такой скептически оцениваешь его размеры.

Она застает Барта с Макнаттом обок лачуги, они сидят, расставив ноги под фартуком солнечного света. Лицо у Макнатта длинно от кислой гримасы. От сидения без дела голова у него плывет, Грейс это знает, рукам неймется заняться хоть чем-нибудь. Макнатт сидит, выковыривает грязь между пальцев ног, лепит из нее катышки. Говорит с Бартом о подрезке псам ушей, слушает Барт или нет, сказать трудно. Сидит он, свесив голову, праздно возится ножом с деревяшкой. Она вбирает их в свою тень, и Макнатт вскидывается, вперяется в нее долгим взглядом, это новое, другое глазенье.

Говорит, ее святейшая милость вернулись. А ну, помоги встать.

На его протянутую руку она внимания не обращает, подсаживается к Барту.

Макнатт натягивает сапоги и уходит в лачугу.

Эдак вот по-новому Макнатт на нее теперь смотрит. Она думает, взгляд у него, спору нет, помягчел. Эк сами глаза способны сообщать об истоме. Она извлекает осколок зеркала из кармана, вытирает подолом. Раскрывает пошире правый глаз и глазеет на него в зеркало.

Барт говорит, что с тобой такое?

Ничего такого.

Ты ведешь себя так, будто с тобой что-то не так.

Она смотрит на дверь и шепчет. Нам надо от него избавиться. От него одно лихо. Ты ж видел, какой он, – бестолковый, опасный. В черепушке не все ладно. Он не сделал то, о чем договаривались. Тот мужчина. Та женщина. Он тех людей убил.

Ловит себя в зеркале. Волосы стали летними, опустились ниже ушей, вьются по-женски.

Колли говорит, вылитая мама.

А вот и нет.

Барт говорит, ты к нему сурова. Макнатт такой, какой есть. Потому он и Макнатт. Он не может быть никаким другим.

Она сечет его взглядом, говорит, у тебя борода слишком длинная стала, не по лицу тебе, пора подстричь.

Макнатт выходит из лачуги, лицо у него обиженное. Говорит, а моя борода как? Тебе не кажется, что она тоже длинновата?

Она смотрит, как носком сапога он выколупывает из земли камень и швыряет его вниз по склону. На миг это птица, что летит к солнцу, а затем устремляется книзу паденьем проклятых.

В это утро она собирательница, бродит по оврагам босиком под солнцем полускрытым, будто кончик бледного пальца. Нутро ей крутит, склон холма сыр после ночного дождя, и уже час безуспешных блужданий. Да что угодно, думает она, лишь бы выбраться из той лачуги. Словно близнецы с карими своими глазами, делают вид, что на тебя не смотрят. Ничего теперь нету в лачуге, кроме мертвого воздуха. Весь годный воздух высосал Макнатт. На стену лезешь даже от его сопения.

Глянь! говорит Колли. Плечи у ней напрягаются, она видит звездную белизну земляного каштана, растущего под низким терновником.

Она говорит, не выношу их, Колли. Думаешь, это дурной знак? Как там мама их называла всегда? Умножитель темных тайн.

Колли говорит, я слыхал, от горьких ягод терновника женщина может забеременеть.

Она заползает под терн и ножом выковыривает два камешка-плода. Выбирается обратно, однако поскальзывается на сырой траве, падает в пасть дереву. Укус быстро приходится в мясистую пятку ладони.

Она вскрикивает, клятый поганец ты херов!

Колли говорит, отравишься до смерти, терновник, он же вусмерть ядовитый.

Хотелось бы ей исколошматить дерево палкой, из него же справленной.

Колли говорит, помрешь, оглянуться не успеешь.