Благодать - Линч Пол

Время свернуло эти бесчасые дни в один. Она думает, куда делись все эти месяцы? Поступь новой жизни – молитвы на рассвете и на закате, омовения тела, трапезы в кухне. Ускользания от странных взглядов мужчин, которых Отец призвал на постройку новых деревянных хижин. Эти дневные прогулки с корзинками подаянья, хлеб, испеченный в доме, и как на запах его слетаются все птицы. Не просить ничего взамен, а лишь прощенья Божия. Прохожие на них кричат и обзывают пиетистками [63], их прогоняют с крестьянских троп, которые, как Отец говорит, принадлежат Богу и простому человеку. Заходят они в глинобитные лачуги и в хижины, куда ни один лекарь войти не осмелится, и никто из них не подцепил горячку, потому что, по словам Отца, благословенье Божие есть защита.

Видала она спящих покойников в страннейших местах, неловко сидящую женщину на городской лестнице, отца с ребенком, опершегося о дверь лавки, словно ждет он открытия. Видала и свое лицо в лицах других, и вознесла благодаренье Богу, Отцу и общине. Мир несомненно доживает последние мгновенья свои, и все же, думает она. Эк оно кажется иногда, что природа дышит иным дыханьем, бо среди этих последних дней земля одаряет очередной весной, а следом и лето надеждою зелено. И подслушала она, как Роберт Бойс говорит о чем-то, писанном в газете, как поля по всей Ирландии возвращаются к здравию и прибытку. Что картофельные склады этой осенью полны. Что прозимание остановлено. Она думает обо всем этом, о том, как Отец сказал, что зубов рука Божия еще надерет, однако природа, похоже, взяла верх над Богом и дарует изобилие. Теперь уж октябрь, и скоро Саунь, и репа висит опять даже и у некоторых безбожных домов. Мэри Коллан говорит, что в этом году поля не погнили по одной лишь причине: их почвы слишком напитаны кровью.

Вот камень, на котором ей нравится сиживать уединенно. Она знает, что они думают, будто она сюда ходит молиться, а на самом деле приходит она грешить, курить трубку, которую нашла и прячет, зная, что Отец это запрещает. Она сидит, прижав колени к груди, и тянет табак из кармана. Вминает в трубку и предает огню. Посматривает на деревья, остерегаясь, не наблюдает ли Отец.

Драконом дышит дым из носа. Этот камень, думает она, – голова исполина, торчащая в поле. Должно быть громадное туловище, погребенное ниже, нос порос мхом, ухо отсечено. Быть может, отрублено в некой свирепой битве в забытый век, когда исполина поймали, привязали веревкой, стоймя погребли по шею, лицо постепенно запекло солнцем до камня. Брошен посреди вечности колокольцевых овец. Наблюдает тени на поле, что́ они могут явить, бо иногда тени не то, чем кажутся, они принимают очертанья того, что скитается незримо, темная материя этого мира, которая живет незаметно и лепит твое грядущее, а иногда тени эти равны тому, что есть, тени облаков, тени древесных ветвей, тени кого-то, кто идет по тропе, – это Мэри Уоррен, новенькая. Пухлая Мэри Уоррен, кажется, никакого лиха сроду не видавшая, под срезанными волосами широкоплечая. Черное платье растянуто и с трудом ее вмещает. Эк тело ее идет рябью от всякого в ней беспокойства. Грейс спешно лижет палец, чтоб притушить трубку.

Запыхавшаяся Мэри Уоррен говорит, мне прошлой ночью приснилась ворона с двумя черными клювами. Вот это поле было, рядом с камнем, где ты сидишь. Я пришла у тебя спросить, Мэри Иезекииль, видала ль ты такое? Может, видала?

На поросячьем личике Мэри Уоррен она вылавливает ложь. В выражении этого лица нечто горестное и страдальческое.

Мэри Уоррен говорит, это, стало быть, знамение. Как считаешь, что оно значит? Считаешь, значит, грядет война?

Голос у нее утишается, она поглядывает через плечо туда, где располагается община, скрытая за деревьями.

Мэри Уоррен говорит, Мэри Треллик на прошлой неделе сказала Отцу, что видела, как со стены в доме упала картина, как раз когда она на нее смотрела. Но я там была, а такого не было. Отец сказал, это значит, грядет смерть. Как считаешь, он знал, что она говорила неправду?

С недавнего времени Отец сделался одержим разговорами о знамениях, заставляет их рассказывать, что́ они видели. Грейс все больше ненавидит приглушенные голоса после вечерней молитвы, которые излагают подобные враки. Знаки природы, возвещающие конец времен. Птица, дерзко клюющая у окна. Собака, воющая в пустом поле. Зеленое пламя огня. Отец привязал Мэри Уоррен к дереву на два сырых дня, чтоб она лучше видела, потому что ты, Мэри Уоррен, слепа к знакам, а если не выучишься видеть, быть может, встретишься с лукавым лично, когда явится он искушать тебя, просить тебя оставить нашу общину.

Вместо этого она, стало быть, видит знаменья во сне.

Грейс соскальзывает с камня, и они идут ладонь в ладони обратно к общине, руки раскачиваются ленивым маятником в раскрытом времени неба.

Мэри Уоррен говорит, надеюсь, сегодня ночью меня, а не Мэри Ишал позовут соединять во браке душу с Богом.

Вдруг выпускает она руку Мэри Уоррен и уходит от нее. Смотрит на плющ-сплетник на стене вдоль проулка, как льнет он к ней, словно хочет прислушаться к ее мыслям об Отце и его вечно следящих глазах, а те еще и глаза голода. Таинство, отчего не исповедует он ее, ведь прошел едва ль не целый год. Это оттого, что ты не разговариваешь, думает она, потому что, если заговоришь, тебе придется врать, а он знает, какие враки сокрыты на сердце твоем.

Она дерет кожу холодной водой, пока не притупляются знаки боли. Отец сказал, мыться надо теперь дважды в день. Никак не изготовиться ко встрече с Богом, если тело осквернено, облеплено дрянью, Бог отворотит от тебя нос. Тело до́лжно держать незапятнанным, без запаха, кожу гладкой, выскребать грязь из-под ногтей, грязь вымывать между пальцев на ногах, щели межножные держать обводненными, потому что лучше при встрече с Богом быть чистою, нежели оказаться грешною женщиной, кто моет стопы Божии своими слезами.

Она стоит, волосы распущены и отмыты до скрипа. Движенье у ней за спиной, и она не повернется, чтобы не встречаться взглядом с Мэри Коллан, та до сих пор отвергает ее за длинные волосы, провожать ее будет презирающим взглядом, Мэри Коллан, недавно разжиревшая, на прошлой неделе до крови обрезавшая волосы новенькой Мэри Банни. Но оказывается, это Мэри Уоррен тянет ее за локоть и стоит, как всегда, косолапая и растерянная. Говорит, скорей, священник идет по дороге.

Она оборачивается и видит Роберта Бойса, он, как козел, на крыше чистит водостоки, а тут вдруг совсем замирает при виде священника, горбится вниз по лестнице. Женщины сбиваются в стайку и квохчут, но Грейс дерзко проходит мимо них к дому и встает во дворе, наблюдает за темной фигурой священника, лицо у него все равно что вертел, кипит гневом на ходу, словно шагает навстречу смертоубийственному ветру, шагает через двор, не глядя на Грейс, а затем сразу в дом, не утруждаясь и постучать. Она завязывает волосы и видит, как заходит в дом Мэри Ишал.

Она знает, что священник явился вновь, чтоб отчитать Бойсов. Знает, что священник слыхал, как на прошлой неделе в Горте Отец говорил о каком-то священнике, съевшем ребенка. Дважды теперь уж видела она, как вот этот священник приходит к ним в дом, слушала через окно и воображала себе человека, темневшего в глубине комнаты, как собирает он их всех своим гневом, зубы его блестящие, когда он кричит, ты вот дом свой и поле и доброе имя уступаешь тому, кто не более чем шарлатан и грешник, клеветник, великая ложь из уст его, есть лишь одна истинная церковь. Ты здесь не построишь ни селенья нового, ни церкви, ни школы, ни дома общинного, пока я добро не дам.

Она смотрит, как священник уходит прочь по дороге, плеща одеждами, словно некая черная птица. Наблюдает, как Роберт Бойс горбится вон из дома, с лицом молитвенным, как ни в чем не бывало. Энн Бойс движется по двору задом, рассыпая курам зерно, женщина, живущая в тени мужчины, вперяется взглядом в некое великое одиночество мысли. Слышала шепот Грейс, что двое ее мальчишек уплыли в Америку, дочь заболела и вскоре померла, задумывается, не тот ли это священник дочь ту причащал. А вот и Отец выходит из тьмы позади ее глаз, идет к Роберту Бойсу, берет его под локоть, она слышит его мысли еще до того, как они возникнут из уст его, о церквях и о том, как падут они скоро, о сатанистах в Шанаглише неподалеку, откуда священник прогнал первую общину. Как священники со всеми их деньгами – цена греха, и не более того.