Скованные одной цепью (СИ) - "allig_eri"

— Согласно священным писаниям, боги отвечают любой природе, человеческой или нет. Нет человека, спасённого за добродетель, нет человека, осуждённого за грех, всё определяется индивидуально. И если есть нечестивые целители, то есть и благие убийцы… — Мелой захихикал, наслаждаясь собственным красноречием — и Ольтея немедленно поняла, почему Милена обожала этого старика. — И не существует людей столь злых, но притом и святых, как «забытые».

— Ну и? — спросила женщина.

— То есть? — приоткрыл Мелой глаза.

— Я уже знаю всю эту белиберду! — не скрывая гнева, выпалила Ольтея.

«Почему этот дурак ничего не понимает⁈»

— Чт-чт-что вы сказали?..

— Откуда берётся их сила, идиот⁈ Их власть! Как могут они убивать так, как они убивают?

Каждый человек — трус, таков был великий урок, почерпнутый ею из пребывания среди костей во дворце Ороз-Хоре. И каждый человек — герой. Каждый нормальный человек когда-либо покорялся страху — вопрос лишь в том, в какой степени. Некоторые люди завидовали крохам, дрались как львы из-за какого-то пустяка. Однако бо́льшую часть душ — таких, как Мелой, — приходилось ранить, чтобы выпустить наружу отчаянного героя. Большинство таких людей обретало отвагу слишком поздно, когда оставалось только кричать и метаться.

— Рас-рассказывают, что боги вы-выбирают их сами. Не кто-то один, а самые разные: Амма, Оксинта, Маахес… Тот, кто испытывает нужду убить — выискивает среди сирот… уличных мальчишек, когда они ещё не достигли даже десяти лет! Они проводят свою жизнь в упра…

— Упражняются все мальчишки! Все имперские легионы, рождённые для войны! Но что делает особенными этих ребят?

Люди, подобные Мелою — книжные душонки, в лучшем случае обладали скорлупкой надменности и упрямства. A под ней скрывалась мякоть. Этого можно было запугивать безнаказанно — пока шкура его оставалась целой.

— Б-боюсь, я-я н-не пони…

— Что позволяет простому смертному… — она умолкла, чтобы попытаться изгнать убийственную нотку из своего голоса. — Что позволяет простому смертному войти в центральный храм столицы и заколоть Киана Силакви, святейшего высшего жреца, говорящего с самим Хоресом, ударом в грудь? Как подобный… поступок… может… оказаться… возможным?

Жавшиеся друг к другу на полках книги глушили её голос, делали его более низким и мягким. Библиотекарь взирал на Ольтею с ложным пониманием, кивая так, словно вдруг осознал: женщина переживала утрату. Несомненно она, как и все прочие, любила высшего жреца!

Мелой, безусловно, не верил в это, однако человеку нужна какая-то сказка, за которой можно спрятать факт собственной капитуляции перед собеседником. Ольтея фыркнула, осознав, что отныне библиотекарь будет чтить её — или, по крайней мере, уверять в том себя — просто для того, чтобы сохранить в душе ощущение собственного достоинства.

— Вы имеете в виду Безупречную Благодать.

— Что? — удивилась женщина.

Глаза на смуглом лице библиотекаря моргнули.

— Кхм… божественную удачу. Провидение.

Хмурое лицо высшего сиона потемнело от гнева.

Мелой облизнул пересохшие губы.

— Вы слышали о том… — нерешительно начал он. — Давние слухи… — выдохнул старик. — Россказни о… о пророчестве, которое гласило о смерти императора?

— И что с того?

Веки библиотекаря опустились вместе с подбородком.

— Величайшие из культа «забытых», обладатели самых чёрных сердец… говорят, что они становятся неотличимыми от своего дела, неотличимыми от смерти. Они действуют не по желанию, но по необходимости, не размышляя, но всегда делая именно то, что необходимо сделать.

Наконец! Наконец-то этот гороховый шут выдал кое-что интересное.

— То есть ты хочешь сказать, что удача их совершенна?

— Да-да.

— При любом броске кубиков? — прищурилась Ольтея.

— Да.

— И значит, человек, убивший высшего жреца… он…

Глаза библиотекаря, сузившись, приняли прежнее выражение. Настал его черед пожимать плечами.

— Божественный сосуд.

Ольтея Мирадель нырнула в привычный сумрак и шла в нём незримо, являясь менее чем тенью на границе всех позолоченных пространств, возвращаясь к покоям любовницы-императрицы. Дышалось легко.

«Ты помнишь».

Она замирала. Кралась, перебегала по укромным залам и поднималась, поднималась. Казалось, что никогда ещё она не принадлежала в такой мере к этой плоской пустоте, разделяющей живых и тупых тварей. Никогда ещё не позволяла так разыграться своей фантазии.

«Почему же ты отказываешься вспоминать?»

Женщина помедлила во мраке.

— Что вспоминать? — спросила она пустоту.

«Своё погружение. Касание бога».

Она продолжила свой путь вверх, стремясь прийти к знакомому месту.

— Я помню.

«Значит ты помнишь, как Хорес сковал тебя и только тот тупой верс сумел шевельнуться…»

В тот миг она собиралась убить Киана Силакви, однако жрец переиграл её и… вызвал бога. Да… после такого уже не хочется отправляться на его суд. И пусть сионы живут долго, но рано или поздно…

— Если не разорвать связывающую нас цепь, — оскалилась Ольтея. — Даже бога можно убить.

«Выступить против Хореса — значит присягнуть другому богу. Невозможно сопротивляться мощи, которая превосходит всё сущее».

— Глупости, — отмахнулась женщина.

«Недоумки всегда оказываются одурачены. Твои слова? Я знаю — твои. И теперь ты игнорируешь новое знание. Кто ты после этого?»

— Боги всегда съедают тех, кто неспособен их прокормить.

Она просочилась мимо мраморного столба в укромный альков. Там Ольтея увидела Милену в её вечернем наряде, свободно откинувшуюся на спинку шитого золотом дивана, умащенную благовониями, вглядывающуюся в какую-то точку посреди комнаты. От такой красоты у неё перехватило дыхание. Острые вспышки алмазов на головном уборе, уложенные блестящие кудри, безупречная гладкость кожи, шёлковые складки белого платья, вышивка…

Идеальный облик.

Ольтея стояла, как призрак, наблюдая за своей любовницей и даже отсюда чуяла запах её духóв.

«Ты коснулась божественного и теперь божественное пришло к тебе — преподать урок», — захихикал внутренний голос.

— Это не я убила Силакви. Хорес не мог сам создать убийцу собственного высшего жреца, — возразила Ольтея, прошептав эти слова столь тихо, что с трудом услышала саму себя.

И всё же, божественный сосуд топчет полы покоев Ороз-Хора.

Резким движением Милена обернулась к ней — внезапность её взгляда едва не заставила Ольтею дёрнуться. Однако императрица смотрела сквозь неё — и на мгновение женщине показалось, что ужас из её сна обрёл реальность, что сама Ольтея сделалась всего лишь видением, чем-то бестелесным, иллюзорным. Однако Милена прищурилась — свет артефактного светильника мешал ей, — и Ольтея поняла, что императрица не видит ничего за пределами, поставленными собою.

И высшая сион нырнула обратно во тьму, скользнув за угол.

— Сквозняк, — рассеянным тоном заметила Милена.

Ольтея бежала обратно в недра дворца. Укрылась в самой глубокой его сердцевине, где плакала и стенала, осаждаемая образами, визжавшими под оком её души, жаркими видениями сцен насилия над императрицей, повторяемыми снова и снова… Красота покинула лицо Милены, кожа потрескалась, уподобилась кровавым жабрам, и кровь брызнула на драгоценные фрески…

— Что мне делать? Скажи, что мне делать⁈

«Нельзя допустить, чтобы она узнала о нас!»

— Заткнись-заткнись-заткнись!

Обхватив себя руками и раскачиваясь, сопя и хлюпая носом, Ольтея бормотала себе под нос.

«Ни в коем случае не допусти, чтобы она отвернулась от нас!»

— Не… не… нет!

Цеплялась, хваталась за пустоту…

«Иначе кто будет нас любить?»

Но когда Ольтея наконец возвратилась обратно, Милена, как всегда, спала в своей постели, свернувшись клубком, на боку, костяшка указательного пальца почти прикасалась к губам. Ольтея, будто неведомый призрак, клочок сумрака, смотрела на неё больше часа, взглядом более внимательным, чем положено человеку.