Печать пожирателя 10 - Соломенный Илья

Я обернулся.

Рядом, невозмутимо опираясь на сложный посох из чернённой кости, увенчанный трепещущим, пульсирующим сгустком фиолетовой плазмы, стоял Арион.

Его кожа отливала глубоким цветом старой бронзы, испещрённой причудливыми серебряными вкраплениями — не татуировками, а картами давно сгоревших миров. Длинные волосы, заплетённые в невероятно сложные косы, казались отлитыми из жидкого золота и тяжёлого свинца. Я знал, что каждая эта прядь — летопись целой эпохи.

А его глаза… Это были не глаза. Это были порталы. В них плавали, рождались и угасали целые звёздные скопления, туманности растекались и сжимались, и всё это было погружено в бездонную, невыразимую усталость. В этих глазах читалась скука всех времён, накопившаяся за бесчисленные миллиарды лет жизни.

Мы стояли на краю колоссального кратера, чьи склоны уходили в багровую дымку. На дне его, в центре, извивалась в последней, беззвучной агонии та, за кем мы охотились.

Её форма не имела постоянства — она мелькала, как дефектная голограмма: то сгустком ослепительного света, то клубком первородной тьмы, то обрывками забытых молитв и детских страхов, вырванных из памяти мириад цивилизаций.

Древний бог, один из тех, кто решил, что его история закончена, и пожелал самораствориться в тканях реальности, нарушив хрупкий, установленный кем-то свыше баланс.

И тут до меня окончательно дошло.

Это воспоминание!

Я — не Марк, а Маркелий А’стар, юный, дерзкий бог, отправленный Титаносом за останками древности… Полный уверенности в своей силе и праве.

Мой рот искривился в усмешке. Лёгкое движение пальцев в перчатках из спрессованной тьмы — и невидимая петля, сплетённая из чистой воли, затянулась вокруг угасающей сущности, не давая ей окончательно распасться.

— Она никуда не денется, Арион, — мои слова прозвучали самоуверенно и звонко, резанув по мёртвой тишине этого места, — Она уже почти ничто. Просто эхо. Душок от былого величия. Топливо для печи.

— Именно «душок» и есть самая ценная часть дичи, юнец, — лениво, почти апатично парировал Арион, не отрывая своего древнего взгляда от предсмертных конвульсий давно забытого божества, — В этом эхе вся её история. Вся её тоска, все её ошибки, вся накопленная мудрость и всё накопленное безумие. Ты поглощаешь не просто силу, мальчик. Ты проглатываешь чужую вечность. И однажды, поверь мне, ты ею подавишься. Она встанет у тебя в горле комом из забытых имён и ненужных воспоминаний.

Я дёрнул рукой резче, с раздражением. Искра божества с тихим, похожим на звон лопнувшей струны стоном, перетекла в меня, влившись в резервуар моей сущности. По жилам разлилась знакомая волна тепла — мощная, но пустая, безвкусная. Просто энергия, как и всегда.

Ничего больше.

— Ты как всегда всё усложняешь, старик. Это всего лишь калории. Валюта. Ни больше, ни меньше. Мы — санитары этого леса, не более того.

Арион тяжело, будто под грузом всех распавшихся вселенных, вздохнул. Его золото-свинцовые космы на могучих плечах колыхнулись, словно живые змеи, чуя добычу.

— Калории… Валюта… Да. Сегодня — да, — он медленно повернул ко мне своё лицо-карту. И в его взгляде, среди угасающих галактик, я увидел нечто, что заставило мой собственный юношеский пыл на мгновение поостыть. Это был не упрёк, не гнев. Это была бездонная, вселенская жалость, смешанная с усталостью, — Но пройдут эпохи. Десятки, сотни тысячелетий. И ты внезапно обнаружишь, что вся эта бескрайняя вселенная, при всей её кажущейся необъятности, на деле удивительно тесна. И до одури однообразна. Все эти бессмысленные войны, вспышки сверхновых, рождение и гибель цивилизаций, любовь и ненависть целых народов… Ты увидишь это однажды. Потом второй раз. Потом в сотый. В тысячный. И всё это начнёт сливаться в одну сплошную, монотонную картину. И она наскучит. Вызовет у тебя тошноту.

Он негромко щёлкнул пальцами, и реальность снова дрогнула. Мы перенеслись в космос, к краю угасающей звезды. Гигантский красный гигант агонизировал, медленно сжимаясь под давлением собственной тяжести, сбрасывая в пустоту оболочки раскалённого газа, которые тут же замерзали в причудливые ледяные скульптуры. Гул смерти этой звезды был оглушительным, и в то же время глухим, как похоронный звон по целому миру.

— И тогда, — продолжил Элион, его голос сливался с рокотом умирающей звезды, становясь её частью, — ты поймёшь, что единственная истинная ценность в этом мироздании — то, что нельзя создать искусственно, что нельзя отнять силой или купить за всю мощь распавшихся галактик.

— И что же это?

— Эмоции. Настоящие. Чужие. Не свои, заезженные за миллиарды лет, а именно чужие. Самые дикие, самые грубые, самые уродливые. Даже страх. Даже боль. Даже животный, всепоглощающий ужас и отчаяние… Они станут для тебя желаннее, чем вся сила этого света. Потому что они — острые. Потому что они — настоящие. Они будут напоминать тебе, что ты ещё жив. Что ты ещё что-то чувствуешь.

Я фыркнул, с отвращением отряхивая с рукава своего плаща, сотканного из теней, налипшую космическую пыль. Слова Ариона казались мне бредом старого, уставшего существа, потерявшего связь с реальностью.

— Ты говоришь как тот, кто уже давно сыт по горло этим бесконечным пиром. Иди вздремни пару-тройку тысячелетий…

Арион покачал головой, и его улыбка была печальной и безрадостной.

— О, я давно сыт, мальчик. До тошноты. Потому и знаю, о чём говорю. И я знаю, что есть во тьме мироздания места… Глухие, тёмные закоулки, задворки реальности, куда не заглядывает назойливый взор наших «родственников». Где тихо, пыльно. Где можно спрятаться от этого… вечного карнавала, от этого шумного, надоевшего внимания вечности. Где можно просто быть тем, кто ты есть. Наблюдать со стороны. Не участвовать. И может, однажды, наблюдая за теми, кто ещё не устал, кто ещё горит, почувствовать слабый, едва уловимый отголосок их страстей. О, как бы я этого хотел!

— Звучит до невозможности уныло, — сморщился я, чувствуя, как скука Ариона начинает заразительно перетекать и в меня.

— Это звучит как единственно возможный покой, юнец. Самая большая и недостижимая роскошь для таких, как мы. Запомни мои слова, А’стар. Придёт день — а он придёт, не сомневайся! — его голос стал пророческим и тяжёлым, — и ты будешь искать не силы, не знаний, не новых миров для завоевания… Ты будешь искать возможности. Простой возможности снова почувствовать что-то острое и настоящее. Что-то, что заставит это древнее сердце, если оно у тебя ещё останется, сжаться от боли или восторга. И это будет единственное, что будет иметь значение…

Осознание ударило меня, как молот по наковальне.

Не сила. Не магия. Не Эфир.

Всё это было бесполезно против сущности, рождённой из чистейшего, концентрированного чувства!

Видение рассеялось, но озарение, пришедшее из прошлого, жгло мозг ярче трёх багровых солнц. Слова Ариона, которые тогда казались бредом уставшего старца, теперь сложились в идеальный, пугающий пазл.

«Ты будешь искать эмоции… Они будут желаннее, чем вся мощь распавшихся галактик…»

Эта туманная сущность, страж — она не была просто защитным механизмом. Она и была «Кровавой Бронёй Гнева» в её чистейшем проявлении! И она не жаждала крови или магии! Она, как и Арион из давно забытого воспоминания, жаждала того, что нельзя создать искусственно — сырых, нефильтрованных, острых эмоций!

Гнева, боли, отчаяния, ярости, которые впитал доспех за тысячелетия. Она была голодна. До сумасшествия — потому что выпила страсти целого народа, но давно уже переварила их…

А у меня было именно то, что ей было нужно. Не эмоции — навык. Умение их поглощать, перерабатывать, делать их своей силой. Навык, который я оттачивал последние годы, который стал такой же частью меня, как энергожгуты или цинизм.

О-о-о, поглощением эмоций я пользовался постоянно — и их отголосков во мне накопилось столько, что и представить страшно!

Щупальца из чёрного тумана сжимались, вытягивая из меня жизнь, высасывая саму волю к сопротивлению. Холод проникал в кости, в разум. Ещё немного — и я стану ещё одним безликим призраком в этой проклятой расселине.