– Мальчики, он не дышит! Синий весь! – пискнула одна из ранеток.
– Дыба, ты чего, Дыба? – посыпалось со всех сторон; Олега подхватили со спины, голова погрузилась во что-то мягкое. Подняв глаза, он встретился взглядом с волосатыми ноздрями Гагика. Дыба чувствовал, что умирает, но хуже того – не знает, что с этим делать. Легкие горели огнем, тем самым, что дотлевал в волосах страшилища у бассейна.
– Ему искусственное дыхание делать надо! – пискнула рыжая избранница Василенко.
– Тебе-то, лохудре, откуда знать?
– Я вообще-то интернатуру заканчивала!
«Зачем искусственное? – вдруг мысленно возмутился Дыба. – Я же и сам могу. Могу же?»
И, чтобы проверить, вдохнул полной грудью. Тут же отступила тьма в уголках глаз, отхлынул из конечностей новокаин оцепенения; Олег встал на ноги, вырвавшись из объятий Гагика.
– Прикиньте, мужики… Как дышать, забыл! – ошарашенно произнес Дыба, ощупывая горло. В сторону коридора он смотреть опасался.
– Расслабиться тебе в мазу, Олежа. Может, в Сочах недельку прибалдеть, – по-отечески проскрипел Писка. – Ты меня найди завтра, у меня лепила есть проверенный…
Олег ошалело кивнул и, не прощаясь, как ошпаренный выскочил из предбанника.
Дыба гнал «Широкий» по ночной Туле, изо всех сил стараясь смотреть только на дорогу. Нужно было скорее добраться домой и проспаться от этой вездесущей дряни. «Утро вечера мудреней», – пульсировала мысль.
В подъезде кто-то опять выкрутил лампочку, но сегодня Дыба, вопреки обыкновению, был благодарен неведомому хулигану – так был ниже шанс увидеть лишнее. Не раздеваясь, Олег тяжело плюхнулся на разложенный диван, отпил добрые грамм сто коньяка и уткнулся носом в подушку. Но сон, будто издеваясь, то накатывал, то вдруг отступал, наполняя сознание утренней бодростью, как труба горниста в пионерлагере.
– Сука, да что ж ты будешь делать! – выругался Дыба, поднимаясь. Отправился на кухню, щелкнул плитой. Конфорка озарилась венцом синих болотных огоньков. Олег открыл шкаф над раковиной и принялся сбрасывать содержимое на столешницу – там, в глубине, должен лежать травяной сбор, подаренный Алевтиной Михайловной. «Сама сушила, – говорила она тогда. – Ты, Олежа, как плохо спать будешь, завари и пей на ночь, и никаких больше кошмаров». В тот день он не раз пожалел, что разбередил душу пожилой женщины жалобами на гнетущие муторные сны о товарищах, что навсегда остались в степях Афганистана.
Травяной сбор Олег нашел на столе – как месяц назад бросил, так с тех пор он там и валялся, завернутый в фирменный пакет «Мальборо». Потянувшись к столу, Дыба случайно посмотрел в окно и замер. С высоты шестого этажа были хорошо видны неподвижные фигурки, застывшие на снежной глазури посреди растасканной на металлолом детской площадки, – дворник не убирался уже неделю: может запил, а может и сгинул. Там, по колено в снегу, стояло человек пять. Их бледные лица были направлены вверх, и Дыба не сомневался – смотрят они именно в его окно. Одноногий в шапке, натянутой на лицо, и обожженная проститутка – видать, кто-то с досады приложил профуру щами к каменке – были Олегу уже знакомы. К ним присоединился обледенелый, перекрученный бомж и огромная вспухшая старуха, из которой на снег сочилась темная жижа. Пятого было не разглядеть – низкорослый жмур влез в самый центр голого кустарника.
Твари не шевелились, не дышали, лишь как загипнотизированные пялились в его темное окно. Через толпу мертвецов как ни в чем не бывало прошагал дедок в брежневском «пирожке» и с авоськой. В этот момент Олег почувствовал себя предельно, бесконечно одиноким и беззащитным – один на один с этими тварями. Хотелось отойти, отпрыгнуть прочь из-под слепого взгляда жмуров, но из глубин рассудка утопленником всплыло четкое осознание: «Пока ты смотришь – они не двигаются».
Так они и торчали друг напротив друга: Дыба на кухне, под бешеный свист давно закипевшего чайника, и жмуры – по колено в снегу, точно остатки снесенного джипом частокола. Когда в глазах начало темнеть, Олег уже знал, что нужно делать: совершив над собой усилие, он вдохнул и выдохнул, напрягая едва ли не все мышцы, чтобы расправить слипшиеся от ужаса легкие. Под взглядами жмуров вегетативная нервная система сачковала, и дышать приходилось «самому». Все решил шаг – неуверенный и неловкий шаг обожженной проститутки в сторону подъезда.
Олег, вернув себе контроль над телом, рванул в коридор, вынул из висящей на вешалке кобуры верный «Тульский-Токарев», прижался спиной к стене и зарычал, целясь в массивную железную дверь:
– Ну, сукины дети, подходи по одному!
Тут Дыба немного лукавил, подбадривая себя самого яростной бравадой. Чтобы сукины дети подходили, ему хотелось меньше всего. Поэтому, когда дверной глазок погас, загороженный чьим-то силуэтом, Олег, не раздумывая, выпустил пулю по двери. Та оставила неглубокую темную вмятину в самом центре, а силуэт пропал. Заслышался топот по лестнице, прогремело подъездное эхо: «Долбанутый!»
Бессильно Дыба осел по стенке на пол, не спуская глаз с двери; он сверлил ее взглядом, пока по гофрированному металлу не поползли тусклые лучи рассвета. Олег поднялся на ноги, сбегал в ванную, умылся и спешно покинул квартиру.
До офиса Сайдуласа он доехал минут за семь, едва не стесав отбойник перед самым рынком. Цой из уличных колонок настойчиво требовал: «Перемен!»
Выскочив из «Широкого», Олег в три шага преодолел расстояние до двери офиса гипнотизера… чтобы обнаружить промокшее, отпечатанное на принтере объявление: «Вилкас Сайдулас временно приостанавливает прием граждан на неопределенный срок. Просим прощения за неудобства. Администрация».
– Твою мать! – Дыба с досады саданул по двери каблуком.
«Облажался ведь как пацан! – ругал он себя. – Надо было сначала пробить, где живет, куда ходит, чем дышит! Как его теперь искать?»
Впрочем, это проблемой не было – один звонок, и Чача с Келоидом поднимут на уши всю Тулу и к вечеру доставят гипнотизера насаженным на самовар. Одна беда – дожить бы до вечера. Недолго думая, Дыба запрыгнул обратно в джип и рванул с места.
Вырулив на Оборонную и подрезав возмущенно зазвеневший трамвай, Олег припарковался у ворот храма. Выскочил из машины, провалился в лужу, хлебнув полный ботинок ледяной жижи, и побежал к крыльцу хлюпающей трусцой. Уже было заскочил внутрь, но опомнился.
– Как там… – Олег перекрестился, тыкая двумя пальцами в случайном порядке то в лоб, то в плечи, после чего дернул дверь на себя.
Храм Двенадцати Апостолов почему-то встретил Дыбу не тяжелым духом ладана, а кислой вонью половой тряпки – безвозрастная тетка в платке разгоняла серую водицу по глянцевым плитам. Поп обнаружился у иконостаса; как положено: большой, круглый, с бородищей. Полный фарш. И крест на пузе такой, что иному и на могилу поставить не стыдно. Увидев Дыбу, сразу посерьезнел, отмахнулся от какой-то прихожанки – иди, мол, с Богом, и степенно зашагал навстречу. Олег его узнал – этот поп освящал Дыбе «Широкий».
– Давно не заходил, сын мой! – Поп по-мамзельски протянул руку для поцелуя, но, будто вспомнив что-то, тут же отдернулся и поприветствовал Олега рукопожатием. – Новую «ласточку» купил?
– Здорово, отец. Да не, мой на ходу еще, тут вот… – оглядевшись по сторонам, не слышит ли кто, Дыба интимно пробормотал в нос: – Нехорошо мне на душе последнее время, видится всякое: жмуры там и прочее…
– То грехи за тобой ходят! – трубно пробасил священник, раздуваясь как рыба фугу. – Душа у тебя грязная, кровью замаранная…
– Слышь, какой кровью? Ты за помелом-то следи! – набычился Олег.
– Почиститься надо! Исповедоваться!
– Ну так давай, командуй, колдуй! Что делать-то надо?
– Куда ты так спешишь? – Пузатый служитель культа поморщился. – Еще это «колдуй»… Тебе сначала подумать надо, в уединении побыть, грехи свои упомнить, а лучше записать…
