Ваня облизнул пересохшие губы, ощутил солоноватый вкус чужой крови во рту и задохнулся, почувствовав дурноту. В горло будто что-то шершаво проскользнуло, ухнуло вниз, в желудок. Нутро скрутило в тугой узел. К горлу подкатила тошнота. Он вскочил на ноги, перепрыгнул через неподвижное тело и скатился с крыльца в снег. Сердце колотилось в груди часто и отчаянно, внутренности снова скрутило так, что он согнулся пополам, почти ткнувшись лицом в снег. Но сразу же распрямился и побрел прочь в сторону своей избы. К тому моменту, как он дошел до крыльца, пот от усталости катился по его спине градом, из-под шапки текли струйки пота. Он обессиленно рухнул на ступеньки и поморщился от резкой боли в животе. Ваньке невыносимо хотелось есть.
Мария Анфилофьева
Курьер
За прилавком с носками стоит женщина – полная, важная, очень похожая на прабабку Надира. В самом центре стола сидит ее зверь, лижет мохнатую лапу. Надир долго смотрит товар, выбирает пару носков потолще.
– Эти двести, – объявляет женщина.
– Сто, – возражает Надир и тыкает пальцем в картонку. Там и правда написано «все по 100».
– Двести, – гулко басит женщина. – Или бери, или катись. Щас как ментов крикну.
Встречаться с ментами Надиру не хочется. Он их и так иногда видит: то в переходах, то на перронах. Форма у них красивая, но сами менты – страшные. К таким лучше не подходить.
Надир лезет за деньгами, аккуратно разглаживает две сотни, отдает женщине. Подхватывает носки – шерстяные, колючие – и идет к ближайшей скамейке.
– Чурка немытая, – доносится ему вслед. – Всех покупателей распугал.
Мохнатый зверь шипит: ему Надир тоже не по душе.
Надир садится, не снимая короба за плечами. На простой носок натягивает шерстяной, следом оборачивает пакетом – чтоб не промокнуть, перевязывает кеды по новой. Так тепло. Так гораздо лучше.
Надир жмет на кнопку – и в наушнике, немного шурша, оживает женский голос:
– Маршрут построен. Прямо пятьсот метров.
Надир улыбается голосу:
– Да, Айгуль.
И идет свои первые пятьсот метров.
Надир не дурак, он, конечно, знает, что голос в наушнике – не Айгуль и даже не человек. Просто так оно получается легче. Легче двигать ногами, легче глотать стылый воздух. Да и короб тогда начинает весить намного меньше.
– Как твое здоровье, Айгуль? – спрашивает Надир. – Ты уже не болеешь?
– Поверните направо, – отвечает ему голос.
– Это хорошо, – говорит Надир. – Ты меня успокоила. А родители как?
Настоящей Айгуль он не слышал почти что месяц. Он звонит ей каждый вторник, каждую пятницу и иногда в перерывах. За нее отвечает мать: у Айгуль болит голова, Айгуль уже ушла спать. За нее отвечают братья: перестань ей звонить, Надир, соскучится – сама наберет. На странице Айгуль указано: «в отношениях», но как будто уже не с ним.
Сообщений Айгуль не читает.
– Через сто метров поверните налево, – говорит Надиру приятный женский голос.
Надир срезает дорогу через пустырь, топает прямо по грязи. Кеды ему не жалко – те и так уже давно не белые. Надир знает, что лучше запачкать кеды, но хорошо отработать смену.
Надир понимает: с работой ему повезло. У него есть теплая куртка, желтая, как цыплячий пух, и такая же шапка. Платят ему каждый день, даже больше, чем было на стройке. В списке лучших курьеров района он входит в двадцатку. Там так и написано: «20-е место – Н122 (это вы)».
Из его рюкзака, из огромного заплечного короба, вкусно пахнет картошкой фри, и Надир думает: вот бы заказ отменили. Тогда вся пахучая картошка, и хрустящая курица, и пирожки с вишней – все это добро достанется ему.
– Прямо один километр, – говорит ему голос. И Надир идет, как приказано, месит грязь подошвами.
У самого метро Надир попадает под дождь. Шапка промокает мгновенно, кеды тоже, зато носки с пакетами держат.
Надир ныряет в переход, и толпа несет его вниз, мимо бабок с цветами, мимо стоек с газетами, и, пожалуйста, мимо, мимо контроля…
Выдыхает Надир уже на перроне. Пронесло. Хоть его и заметили – попробуй-ка не заметь его желтый короб – а досматривать не взялись. Это точно хороший знак.
Он идет в самый хвост, там встает, следит за цифрами на табло. Скоро будет новый поезд в центр.
– Эй… – хрипит ему с пола безногий дед. – Пацан! Слышь меня? Подай на корм.
Зверь его лежит на полу: длинношеий, длинномордый, весь в лысых пятнах. Старый беззубый зверь. Ни один корм его не спасет.
Надир морщится, Надир пожимает плечами. Вроде жалко калеку – а вроде и нет, ни капли. Хороший человек в метро побираться не станет. У тех, кто достойно жизнь прожил, – и старость потом достойная. Дома, на перинах, среди внуков и правнуков. Или на веранде, в кресле под вишнями. Но никак не на драной подстилке, у людей под ногами.
– Ты еще молодой, заработаешь. А я все… – Дед плюет прямо на пол. – Дай это… Сколько не жалко.
Зверь его клокочет и скребет по полу тощей лапой. Потом встает: неуверенно делает к Надиру шаг, другой…
– Уйди, – говорит Надир. Говорит твердо, хоть и чувствует, как все внутри замирает. Зверь-то, может, и старый, но еще далеко не мертвый.
– Дай на хлеб… – На одной ноте нудит калека. – Помоги, не жмись… Тебе жизнь еще подкинет.
Зверь его тянет морду вперед, к Надиру. Щерит остатки клыков и тихо, бессильно рычит, сбиваясь на хрип. После такого Надир уже не церемонится – мигом сдергивает с шеи шарф и замахивается им, словно ремнем:
– А ну!
Зверь отшатывается, скулит. Пятится к хозяину.
– Больной, что ли? – кричит Надиру калека и сдает назад вместе с грязной тряпкой.
Смешно… Можно подумать, Надир тут ножом машет, а не мокрым шарфом.
Когда поезд трогается и уносит Надира прочь, зверь так и смотрит ему вслед. И облизывается – словно упустил лакомый кусок.
До обеда Надир работает без продыху. Он относит коробки с лапшой и коробки с салатом, пакеты пирожных, потом кофе – четыре больших стакана, и все одному молчаливому типу. Молчаливый всегда оставляет на чай, так что Надир улыбается очень искренне, но руки его все равно дрожат. Не от усталости и не от веса стаканов. А оттого, что сразу за дверью сидит зверь молчаливого – и беззвучно принюхивается.
В прошлый раз Надир краем глаза засек его лапу. Мохнатую пятерню, где-то вдвое больше мужской ладони. С тех пор Надира не покидает чувство, что он точно хотел бы увидеть этого зверя целиком – и не менее точно хотел бы вообще никогда о таком не знать.
Чем дольше Надир живет в большом городе, тем чаще он размышляет о звериной природе. С каждым новым встреченным зверем – шерстяным, пернатым, липким и кожистым – ему становится все любопытнее. Зачем они нужны? Откуда берутся? Сколько живут – и меняют ли хозяев?
Самую суть Надир ухватил быстро: звери есть у мужчин и женщин, молодых и пожилых – но всегда у приезжих. У местных полно других радостей: старых друзей, маршрутов из детства, дедовых дач и отцовских квартир. Порядков и привычек. Воспоминаний, тонким слоем размазанных по району. У местных есть особая ценность: корни, которых ни за какие деньги не купишь.
А у приезжих вместо корней – звери. И попробуй пойми, справедливо оно или нет.
Время обеда подступает, потом проходит, а Надир все берет и берет заказы. Он набивает свой короб пиццами и тщательно пересчитывает «маргариты» и «пепперони». Слова «повышенный спрос» в Надировом мире переводятся как «обед подождет» – и поэтому он продолжает работать.
Следом за парой двойных ставок Надир получает заказ, где доставка стоит не меньше самой еды. Он кивает: сегодня и правда удачный день.
Надир долго плутает вокруг нового дома в целый квартал. Он звонит заказчику – но в ответ слышит лишь гудки. Обходит весь дом по новой: магазины, салоны, зубные врачи. В таком доме можно всю жизнь прожить – и ни разу не выйти со двора.
