– Он просто всегда был со мной, – наконец разводит руками Хан. – Сам не знаю, откуда он взялся. Уезжал без него… А когда комнату здесь искал – он уже у меня в сумке жил. Я все переживал, как его от хозяйки прятать буду… Потом понял: те, кто здесь родился, – они не видят. Даже жена моя не видела. На днях спросила, зачем я пустую бутылку наверх поставил…
Пока Хан носит к дальнему столу чайник за чайником, Надир набивает желудок рисом. Вкуса почти нет – то ли соусы подкачали, то суп напрочь выжег ему язык. Надир вспоминает день приезда: мог ли он упустить своего зверя? Не понять знака? Оттолкнуть назойливую дворнягу – или вытряхнуть из сумки пригревшуюся змею?
По всему выходит, что нет.
Никак не мог.
Отъезд он помнит куда лучше: сначала были долгие сборы, потом ужин. Мать все плакала и подкладывала ему добавки, брат хмурился, дядька шутил как заведенный. Айгуль… Айгуль на ужин не пришла, помогала отцу с саженцами. Но прислала длинный ответ, где трижды просила прощения и дважды обещала ждать.
Дядька тогда подарил ему телефон взамен старого – тот самый, что сейчас лежит в кармане. Брат вручил складной нож с отвертками, открывалками и даже фонариком. А мать ему выдала и свитер, и шарф, и еще две пары носков, что потом украли на стройке, – все шерстяное, своими руками связанное. Хорошие подарки, очень нужные. Только все равно не зверь.
Покончив с рисом, Надир достает кошелек – но Хан машет на него рукой.
– Брось! Не хочу с тебя денег брать. Лучше помоги обед друзьям отнести – тут рядом, через улицу.
Надир благодарно кивает. Он ставит пакет в свой короб – белые лотки с едой скрипят при каждом движении. Судя по весу, того обеда и на пятерых хватит.
– Иди направо, за остановку, там в кармане будет ждать машина. Белая, номер – ка-пять-пять-два. Запомнишь?
Надир снова выходит на улицу, под прежнюю морось. Теперь к дождю добавился ветер, но Надиру все равно. Он даже улыбается – сам не зная чему.
Только когда он подходит к нужному месту и видит машину, белую с синим, улыбка пропадает. Номер – ка-пять-пять-два, чтоб ему провалиться…
В патрульной машине сидят двое полицейских. Мысли Надира мечутся: еще не поздно вернуться… сказать Хану, что никого нет… пусть лучше сам…
Он сбавляет шаг, а потом совсем останавливается. Заставляет себя дышать ровно и медленно. Чего ему бояться? Он сейчас не Надир и даже не курьер Н122. Он друг Хана – и эти двое тоже друзья Хана. Он просто принес им еду от друга. Его не тронут. Нет причин его трогать.
Надир достает пакет и подходит, чтобы постучать в окно. Стекло отъезжает вниз – ровно за секунду до стука. За рулем сидит бледный белобрысый парень, может, самую малость постарше Надира.
– Ваш заказ, – говорит Надир и протягивает вперед пакет.
– Куда суешь, – цыкает парень. – Совсем дебил? Давай в машину залезай.
«Это друзья Хана, – мысленно повторяет Надир. – Бояться нечего».
Он пролезает на заднее сиденье, обнимая скрипучий пакет. Захлопывает дверь, чтобы дождь не попал в салон, – и слышит, как разом защелкиваются оба задних замка.
Бледный полицейский поворачивается назад, раздраженно глядит на Надира. Надир держит пакет перед собой, будто щит.
– Ну? – говорит бледный.
– Ваш заказ…
– Наш заказ. – Бледный даже не смотрит на пакет. – Ты откуда такой?
– От Хана, – отвечает Надир. Дышит он очень ровно.
– Зовут как?
– Надир.
– Хан про тебя не говорил.
Надир невозмутимо пожимает плечами. По крайней мере, он надеется, что выглядит невозмутимо.
– Давно Хана знаешь? – продолжает бледный.
– Три месяца.
– Нормально… – говорит бледный. – Хан, значит, не пришел. Побоялся. А ты пришел. Смелый, типа?
У Надира нет ответа. Точнее, он уверен, что правильного ответа здесь вообще нет – и поэтому молчит. Бледный выжидающе смотрит, совсем не меняясь в лице. Кажется, с этим кислым выражением он и родился.
Наконец надоедает и ему.
– Дай. – Бледный протягивает руку за пакетом. Он открывает первую коробку – с кимчи, вторую – с рисом, третью – с тушеным мясом… Салон наполняется знакомыми запахами. Из очередной коробки бледный вынимает тонкую пачку денег и принимается листать купюры.
Надир отводит глаза. Что-то ему подсказывает: лучше туда не смотри, целее будешь.
Взгляд Надира блуждает по кожаному салону, по кнопкам и значкам. То и дело он натыкается на второго полицейского – точнее, на голую руку, по локоть поросшую черной шерстью. Второй шумно дышит, но пока что молчит. Надир даже решается заглянуть в широкое зеркало – и на миг встречается с ним глазами.
Лицо второго, искаженное и уменьшенное, улыбается из глубин зеркала.
– Слышь, Намаз, – громко заявляет бледный. – Ты денег из пакета не брал? А то здесь не хватает.
Улыбка в зеркале растягивается еще шире. Надир понимает: так просто его не отпустят.
– Я ничего не брал, – говорит Надир как можно отчетливее. Откупиться он сможет: одна купюра лежит прямо в куртке, рядом с паспортом, вторая зашита в подкладку. В прошлый раз хватило и одной. Но если бледный начнет давить, то придется отдать обе.
– А я думаю – брал…
Надир не глядя нащупывает карман, достает первую из купюр. Бледный тут же добавляет ее к Хановой пачке.
– Хорошо… Но мало. Ты-то больше взял.
Надир лезет под куртку: тянет подкладку, и нитки с треском расходятся. Вторая купюра отправляется в руки бледному полицейскому.
– А еще одна где?
– Больше нет, – отвечает Надир. С собой у него остались только деньги на обед – а их не хватит, можно даже не считать.
Белесые брови полицейского сходятся вместе.
– Руку дай, – командует полицейский.
Надир напрягается: это еще зачем? Только после окрика он протягивает вперед подрагивающую ладонь.
Бледный говорит:
– Забирай.
В тот же миг Надир охает от боли: его ладонь попадает в клещи. Второй полицейский держит его за руку – и довольно оттопыривает губу. По черной бороде стекает слюна.
– Пусти… Пустите, – шепчет Надир, не понимая ровным счетом ничего.
Бледный не отвечает: он как раз занят копанием в кимчи. Второй молча тянет схваченную руку на себя – и Надиру приходится тянуться следом.
Бородатое лицо оказывается так близко, что Надир видит каждую темную точку на свороченном носу. Полицейский не спеша обнюхивает его щеки и шею. Урчит, радостно похрипывая. Слюна изо рта капает прямо на форменную рубашку.
Надир думает: вот и все. Он зажмуривается, чтобы не видеть бородатой морды. Перед глазами встает дом, Айгуль в синем платье, плачущая мать, вишни в саду, ковер из детской, соседский пес, снова Айгуль – но уже без платья…
Пару секунд – а может, и пару вечностей спустя Надира отбрасывает назад, на сиденье. Он ударяется локтем и больно врезается в собственный короб. Что за… Как? Его отпустили?
Бородатый урод надсадно хрипит и царапает себе горло. Ему больше нет дела до Надира.
Надир озирается, ловит взгляд бледного полицейского: диковатый и даже испуганный.
– Ты… Вон отсюда. Быстро, – невнятно произносит бледный сквозь полный рот кимчи. Надиру не нужно повторять дважды: он оказывается на улице сразу, как щелкают замки.
Он удирает дворами, бросается то влево, то вправо, ныряет в каждую встречную подворотню. Сердце бьется прямо в горле. «Повезло, – мелькает у Надира в голове. – Дуракам везет…»
Надир не останавливается ни в третьем, ни в пятом по счету дворе. Только когда в боку начинает колоть, а перед глазами расцветают яркие круги – тогда он наконец сбавляет шаг. Прислоняется к стенке ближнего дома и сползает по ней желтым мешком.
Голова трещит – не то от бега, не то от тревожных мыслей. Надир не понимает, что случилось в машине, но чувствует, что прошелся по самому краю. И что приятель Хан подставил его под удар – можно считать, скормил ментам.
Надира мутит. Он снова и снова видит перед собой бородатое лицо, чувствует запах пота и курева. Шея нестерпимо чешется, словно от чужого дыхания. Надир не знает, что думать: ладно бы зверь… Но люди же не едят людей? Не в патрульной машине в разгар дня?
