Сергей сел на пол и прикрыл глаза.
В тот день Артем рисовал с натуры заброшенный особняк, заставший еще царские времена. Бывший дворянский дом, насколько Сергей помнил, всегда стоял бесхозным. Дед рассказывал, что после революции его перепланировали под коммунальные квартиры и жителей расселили из дышащей на ладан развалины только в начале нулевых.
Прошло два года после смерти Юрия Ивановича. Он завещал внуку все скромное имущество. Днями Сергей работал на стройке, а вечерами пропадал на оккультных сайтах, изучая симпатическую магию; пытаясь понять скрытые значения карт Таро и их связь с архетипами, уходившую глубже, чем он думал; прикидывал, где достать годные для работы ингредиенты масла Абрамелина и как сэкономить на церемониальных предметах.
Сергей шел из магазина, прижимая к груди пакет с порванными ручками, но замер, заметив художника. Старый дом под кистью преображался: исчезала ветхость, выбитые окна снова были застеклены, барельефы на стенах сияли позолотой, из приоткрытой двери на ступеньки падал свет. И Сергей представил, что там, внутри, в роскошных залах с высокими потолками под переливы музыки кружат люди, то ли из прошлого, то ли из будущего.
Художник обернулся и подмигнул.
Так все началось.
Все закончилось в темном переулке, залитом сине-красным мерцанием спецсигнала скорой.
Но в тот день светило солнце, а город, словно повинуясь воле Артема, стал немного уютнее.
Сергей ударил кулаком по полу. Еще раз. Сильнее. Бил, пока боль не отдала в локоть, пока в глазах не потемнело.
– Мне страшно, Тём, – сказал он вслух.
Они пришли в дом.
Тихо позвякивала посуда на кухне, в соседней комнате скрипели половицы. Пахло зимой. Скрипел снег. Хрустел лед. Выл ветер, и ему вторило что-то еще. Что-то очень большое. Плакало голосами мертвых, скормленных бабке, детей. Надрывно верещало сиреной скорой.
Следовало начертить круг, взывать к кому угодно, молить о помощи, обещать взамен всё и больше, но Сергей не двинулся.
– Мне страшно, Тём. Я не смогу.
Чертовы Ворота ждали.
Существо выло на одной высокой ноте.
В углу чавкала бабка.
Из зала донесся оглушительный грохот и треск.
Там хранилась библиотека Юрия Ивановича и…
– Нет! Сука, нет!
Сергей кинулся в соседнюю комнату.
Снегом кружили обрывки страниц, неспешно опускаясь на пол. Обложки грудой свалили в центре вперемешку с изорванными в клочья холстами и расколотыми рамами. Рядом с разнесенной в щепки дверью в кладовую лежал растоптанный копытами графический планшет и внутренности компьютера.
Артем не говорил о семье, а Сергей не спрашивал. Он стал ему новой семьей. И точка.
Они прожили вместе долгие три года. Счастливые три года. Мечтали уехать к морю.
Артем… Смешливый, постоянно растрепанный, неуклюжий, любивший чай и ненавидящий кофе, могущий в любой момент замереть и долго вглядываться в одну точку, а потом рассмеяться одному ему понятной шутке.
Разбрасывающий вещи по всему дому. Рисующий. Спящий. Смеющийся над старыми комедиями и мюзиклами.
Нарочитая непосредственность Артема, граничащая с инфантилизмом, иногда раздражала Сергея, до крика, до стиснутых зубов и мысленного счета. Но разве не все художники такие? Дети во взрослых телах, созидающие то, чего нет.
Как бы то ни было, жизни без Артема Сергей уже не представлял.
Не мог представить вечера без споров. Не мог представить дни без звонков друг другу.
Да, они были счастливы.
Но все имеет финал.
То лето выдалось дождливым, иная осень проливает меньше воды. Сергей сидел в захламленной квартире старушки, уверенной, что на ней порча, раскладывал карты, а по подоконнику настойчиво барабанили капли.
Ремесло долго не хотело даваться Сергею. Он бился в глухую стену, и, когда та наконец рухнула, он пребывал в растерянности, хватаясь за любой заказ, которых, благодаря сарафанному радио, с каждым днем становилось все больше. Не столько ради денег, сколько из желания убедиться, что способности, которые крепли с каждым днем, не игра воображения.
Но этим вечером карты путались, не хотели говорить, впрочем, и без них было понятно, что главная проблема клиентки – ее мнительность.
От старушки Сергей вышел в районе семи вечера, к тому моменту уже слегка распогодилось, но серый сумрак, захвативший улицы, не собирался никуда уходить, угрожал новым ливнем.
Такси Сергей вызывать не стал. Огибая лужи, пошел к остановке.
Пазик ехал нарочито медленно, подолгу задерживаясь на светофорах.
Толпу и желтую машину реанимации у сквозного переулка Сергей заметил, как только вышел из автобуса.
Мужик в кожаной куртке стоял рядом с полицейской буханкой, писал что-то в блокнот, рядом переминались с ноги на ногу два пэпээсника.
Врачи в синих жилетах курили в стороне.
Толпа гудела.
Сергей медленно пошел в сторону переулка.
Сперва ему показалось, что головой Артем лежит в обычной луже, но чем ближе он подходил, тем ярче вспыхивала мигалка скорой, тем отчетливее он видел, что лужа слишком уж маслянистая.
Дыхание перехватило, он подскочил к Артему, упал рядом на колени.
Подошел мужик в кожаной куртке.
– Вы знаете его?! Вы родственник?!
Но Сергей не мог говорить – он считал, понимая, что, если собьется, если цифры ускользнут – случится что-то очень плохое, что-то непоправимое.
Светлые волосы Артема почернели и слиплись, левая сторона лица превратилась в сплошной синяк.
Один.
– Я повторяю вопрос! Вы родственник?!
Два.
– Они убежали вон в ту сторону.
Три.
– Майор полиции Кириенко! Кем вы приходитесь…
Четыре.
– Да совсем пацанята…
Пять.
– Дождемся труповозку и…
Шесть.
– Да он с ними не разговаривал даже! Я из окна видела! Они просто накинулись…
Семь.
– Вы родственник?!
Сергей перестал считать, позволяя воскреснуть забытой с детства ярости. Темнота сгустилась, не оставив места другим эмоциям.
– Ближе, – прохрипел Сергей.
Их поймали тем же вечером.
Три местных пацана, старшему едва стукнуло девятнадцать. Они божились, что не хотели убивать. Случайно вышло. Хотели просто проучить пидора. Ведь на районе все знают, что он пидор. А ходит по улицам гордый, ничего не боится. Одно слово – пидор.
Тело Артема из морга забрала мать, отказавшись даже говорить с Сергеем. Похороны прошли без него.
Пацаны давали показания, перебивая друг друга, рассчитывая на снисхождение.
А ледяная, словно зима, ярость внутри Сергея шептала.
Он никогда не связывался с чернушеством, но понимал: ни гоэтические ритуалы, ведущие к пространным разговорам с уставшими демонами, которые, если настойчиво приказывать, в лучшем случае могли показывать лоскутные обрывки прошлого и будущего, ни симпатическая магия, способная, дай бог, вызвать грипп, ему не помощники.
Сергею следовало опуститься глубже. Много глубже.
Спустя неделю после похорон Сергей купил водки и, дождавшись темноты, пошел на старое кладбище, раскинувшееся за городской чертой. У входа оставил две бутылки: одну для Хозяина погоста, другую для Хозяйки.
– Черное дело пришел творить. Разрешения прошу.
Издалека донесся собачий вой, с деревьев взлетели птицы, зашумела листва. Откуп приняли.
Три безымянные могилы нашлись быстро, с каждой Сергей собрал по горсти земли.
Холодный, далеко не летний ветер пронизывал до костей. Сергей вышел на кладбищенский перекресток и высыпал землю на каждую из сходящихся тропок, сверху полил водкой из третьей бутылки. Отпил сам, на языке остался привкус тины.
– Братушки-чертушки, водочкой вас угощаю, с вами выпиваю и о помощи прошу.
Кто-то сверлил взглядом спину. Деревья скрипели под порывами ветра. Со стороны могил доносились шепотки.
Со следующими словами Сергей выплюнул в ночь всю ярость, кипящую внутри.
