Седьмой.
Кулак замер у лица Артема.
Сергей нежно дотронулся до окровавленных губ женщины, пачкая кончики пальцев красным, и встал. Просительница стонала, пуская алые пузыри, жалкая, обуреваемая болью и ненавистью, с разрушенным разумом.
«Что бы они тебе ни говорили, ты не такой…»
– Можешь убить ее, – сказала бабка. – Раздавить. Но потом. Сначала просьбу обязан выполнить. Так уж у нас заведено. Прикажи чертям.
– Оно не часть меня…
– Что?
– Ты ошиблась. Моя сила идет не из этой мерзости, которая сидит внутри. Тьма – не часть меня. Ее мне дали в детстве и взрастили. Но я отказываюсь принимать ее. – Сергей тяжело дышал, слова вылетали со свистом. – Потом меня успокоили, похоронили во мне эту…грязь, но они ушли, и я дал слабину. Один раз. Этого хватило. Но больше… Нет… Больше не позволю. Она вросла в меня. Я не смогу ее выдрать. Но и принимать отказываюсь. Никогда не приму. И ты, сука, ошиблась. Охереть как ошиблась. Моя сила никак не связана с темнотой. Я творил с помощью дара зло, смешал… подарок с грязью. Оступился. Но его не смог окончательно замарать даже я.
Бабка, покачиваясь, встала, макушкой она почти достигала потолка. Просительница поползла к выходу из избы, толкнула дверь, выпала на порог, где на нее скопом накинулись черти, влажно зачавкало. Сергей не сдвинулся с места.
– Здесь живут те, кто превзошел человеческое! Те, кто принимает гостей с дарами слаще любых других! – закричала бабка. – И ты смеешь говорить, что я ошиблась! Я подготовила плоть для тебя! Подарок для новосельца! А ты хочешь отвергнуть нас?! Чертушки-братушки трудились денно и нощно, строя избу, но ничего, она достанется другому, а ты сгинешь, но сперва они порезвятся с тобой, трахнут так, как никогда не трахал твой дорогой мертвый пидор, а во время процесса будут жрать, жрать, жрать!
– Ты ведь даже не представляешь, что впустила в деревню, верно? Да… Ты смотрела в меня, копалась в голове, ворочала мысли, но была так заворожена темнотой, что не увидела настоящий источник силы. Или увидела, но даже не могла предположить, что он настолько… могущественный. Или думала, что, когда Артем умер, вместе с ним ушла и его магия. – Сергей улыбнулся, видя, как меняется лицо бабки. – Я никогда не был магом. Им меня сделал настоящий волшебник.
Сергей зажмурился, вызывая в памяти картину Артема.
Волны шелестели галькой. В доме тепло горел свет, на ступеньках стоял добрый волшебник с изумительно-светлыми волосами, держал в руках керосиновую лампу, протягивал Сергею. И тот принял подарок.
– Разорвите! – завизжала бабка, и черти, разбив стекла, снеся дверь с петель, влетели в избу.
Сергей присел и, прежде чем когти успели вонзиться в него, окровавленным пальцем нарисовал на полу схематичное, по-детски простое, изображение керосиновой лампы, подхватил картину, обретшую плоть, и вскинул над головой, развеивая чертей.
– Вы уничтожали это первым, входя в дом. Даже совсем слабые проблески этой силы пугают, раздражают, верно? – Сергей шагнул к бабке, и та отскочила к стене, в ее глазах он с удовлетворением увидел страх. – Всегда есть антипод. Верх и низ. Искусство, ха. Высота… Артем прав. Я понимал… Всегда понимал.
– Ты не сбежишь, – растерянно лепетала она. – Ты слишком глубоко. Но я могу открыть дверку, через которую уходят просители. Мы оставим… Мы забудем… Мы…
Сергей размахнулся и запустил в тварь лампой.
Сперва занялись ее волосы, а потом она целиком превратилась в клубок нарисованного, масляного огня, пламя переметнулось на стену, запах гари забил вонь зимнего леса и болота. Сергей выскочил из дома и едва удержал равновесие, поскользнувшись на внутренностях просительницы.
На улицу выходили деды и бабки, все на одно лицо. Худые, высокие, но с пухлыми животами, у многих из пастей свисали кровавые лоскуты. Рядом с ними шли ничего не понимающие просители, молили вернуться обратно в избу, продолжить творить темное древнее таинство, которое уничтожит чью-нибудь жизнь.
В небе танцевали черти, сплетались в кучу, смешивались со снегом и тучами.
– Ты не уйдешь отсюда, – визжали деды с бабками. – Мы глубже, чем ты можешь представить.
Сергей не знал, понимал ли Артем свою истинную силу. Вручил ли он Сергею дар колдовства намеренно, искренне и наивно веря в то, что тот будет использовать его исключительно во благо. Или это вышло случайно из-за обычной шутки и попытки поддержать.
Возможно, Артем просто рисовал, не осознавая, что искусством меняет реальность.
Возможно, он догадывался, на что способны его картины.
Возможно, истина была где-то посередине.
Сергей не знал.
Он был уверен в одном: Артем любил его, а он любил Артема. Так какая разница?
Он сел на землю, зажмурился и увидел, как стоит с Артемом на берегу моря.
Пальцы выводили на снегу одну черту за другой.
В рисовании волн на самом деле нет ничего сложного. Линиями обозначаем завитки, штрихами придаем глубину, барашки морской пены рождаются из полукругов.
Сергей дорисовал и встал, запрокинув голову к небу.
Черти в бешеном танце сплелись в одно создание. В нем мелькали цепи, внутренности, лица. Его окружали хлопки выстрелов, крики умирающих, грохот рушащихся домов. У него не было собственного лица, но имелись миллионы чужих, сменявшихся каждый вдох и выдох.
Тварь возвышалась над избами. Тень черная будто смоль, будто ненависть внутри маленького испуганного мальчика, покрывалом легла на снег.
Издалека донесся шум волн. Море приближалось.
Огромная лапа схватила Сергея, переломила. Кости сломались легко, точно стекло, внутренности смешались, изо рта хлынула кровь. И когда хватка разжалась, на землю рухнула сломанная кукла, в которой едва теплилась жизнь, поддерживаемая лишь рокотом воды.
Море приближалось.
Кровь хлестала изо рта на снег сплошным потоком, сломанные ребра впивались во внутренности, в теле не осталось ни одной целой кости, но Сергей не чувствовал боли. Он слышал волны. Их шелест состоял из мелодий старого магнитофона, хруста книжных страниц, шуршания стилуса, скрежета карандаша, смеха деда, голоса Артема. Волны пахли «Примой» и масляной краской.
Море приближалось.
В угасающем сознании родилась мысль, что он не победил. Вода сметет деревню, но избы восстановят, черти не знают усталости. Найдутся новые жители, и от просителей опять не будет отбоя. Все начнется сначала.
Он не победил.
Но добавил несколько мазков к картине, которую одни бесконечно рисуют, а другие пытаются стереть.
Перед взглядом мелькали паникующие бабки с дедами и растерянные просители. Среди всей этой сутолоки Сергей наконец-то увидел Артема с Юрием Ивановичем.
В самом конце остались только они. Прочее исчезло, словно неудачный штрих, стертый ластиком.
Семь
Море пришло.
Ки Крестовски
Мутная вода
1. Конец
Конец света наступил тридцать два дня назад, если верить Тониному дневнику.
Тоня своему дневнику верила. Не факт, конечно, что в официальной хронике апокалипсиса именно эту дату назначили бы точкой невозврата.
Но теперь некому было составлять официальную версию.
Тоня встала с постели. Ей опять приснилась бабушка. Кошмары с ее участием всегда были частыми ночными гостями, но с наступлением конца света их визиты стали еженощными. Не желая вспоминать подробности отвратительного сновидения, Тоня поспешила отметить новую дату в тетради с голубым китом на обложке и заняться своими рутинными заботами.
Как и каждый предыдущий, этот день начался с пересчета запасов: шесть зажигалок, три коробка спичек, две с половиной упаковки маленьких свечек, тринадцать больших свечей, четырнадцать пачек влажных салфеток, пачка спиртовых салфеток, две с половиной упаковки ватных дисков, семь бутылок с моющим средством для стекол, девятнадцать пузыриков с дезинфицирующим гелем для рук, восемь бутылок водки, одна бутылка пищевого спирта – пустая на треть, – четыре стопки чистых тряпок и ветоши.
