– Развейте мудаков по ветру. А родных их поцелуйте крепко, пусть покой и сон забудут. Да станут слова мои тяжелее земли могильной, плиты надгробной, тоски посмертной. Быть тому.
До суда не дожил ни один из убийц.
В магии необходим самоконтроль.
Раз.
Ты должен понимать и контролировать все мысли, желания, страхи.
Два.
Бессознательное не должно управлять тобой. Ты хозяин себе, а значит, хозяин мира.
Три.
Каждый человек – звезда. Но что если с рождения в тебе черная дыра, пересекая горизонт событий которой любое сияние исчезает?
Четыре. Как Димка Игнатов.
Пять. Как родители.
Шесть. Как дед.
Семь. Как Артем.
Сергей стоял посреди бардака и считал.
Панику удалось смирить, сознание – очистить, и теперь он понимал: оригиналы уничтожены, но картины живы в Сети, в «облаке», в телефоне, в конце концов. Кристально ясно Сергей ощутил, как часть него, самый темный кусок души, изо всех сил рвется пройти через Чертовы Ворота навстречу судьбе.
«Что бы они тебе ни говорили, ты не такой».
Он медленно, стараясь не смотреть на уничтоженные полотна, пересек комнату и замер у окна.
Тучи разошлись, устав проливать воду. Выглянуло солнце. Хорошо проглядывался дворянский дом, который давным-давно рисовал Артем. В один момент администрация города спохватилась и решила восстановить объект культурного наследия, а впоследствии проявила невиданную щедрость и отдала здание под корпус краеведческого музея. Теперь оно гордо щеголяло отреставрированными барельефами и новыми стеклами.
– Ты был рожден для избы, – раздался квакающий женский голос из угла. – Что тебе понравилось больше: целовать Димку Игнатова или бить его? Что принесло настоящее наслаждение? Разве ты не испытал блаженство, когда те трое смешались с грязью могильной? Ты ведь даже не видел их ни разу, а смел без жалости и сожаления… Разве ты не пытался представить, насколько им было страшно и больно? Неужели это может сравниться с ночами, которые ты делил с Артемом? Ответь честно и поймешь, что ты рожден для избы.
Сергей резко развернулся, прошел в переднюю, достал из гардероба пуховик и накинул на плечи. Там, куда он идет, будет холодно.
Немногочисленные прохожие шарахались от него, некоторые переходили на другую сторону улицы. Спроси их – они бы не смогли объяснить, чем их так напугал небритый мужчина с уставшими глазами, одетый явно не по погоде. Но инстинкт предупреждал о том, чего не мог знать разум.
Сергей шел, а за ним след в след полз холод. И кое-что похуже.
Он замер у первой же пары деревьев, стоявших достаточно близко друг к другу, и они неспешно сплелись ветвями, образовывая арку.
Сергей подавил желание оглянуться и вошел в Чертовы Ворота.
Шесть
Пуховик не спасал от холода, который окружил Сергея, сковывая движения, мешая дышать полной грудью. От яркой белизны заболели глаза, он выставил перед лицом руку и поковылял вперед, с трудом вырывая ноги из сугробов, которые напоминали зыбучие пески. Замешкаешься, останешься на одном месте, и тебя медленно утянет на глубину, которой нет предела.
Сквозь мельтешение снежных хлопьев Сергей отчетливо видел вдалеке бесчисленную вереницу бледных огоньков, дрожащих, как пламя свечей, но сияющих ярче, чем огонь маяка. Скоро Сергей понял, что не один. Рядом шли черти. Они напоминали сгустки черного дыма, постоянно меняющего форму. Силуэты ростом с ребенка могли через мгновение вымахать до высоты многоэтажного дома, а потом рухнуть вниз и стать не больше кошки. Через несколько десятков шагов из белой круговерти впереди выплыла низенькая, плотная женщина, ведущая за руку хныкающую девочку.
– Твой… сука ты… вся в… сбежали… тварь…как и твой… – сквозь вой ветра долетали лишь обрывки фраз.
– Стой, падла! Не смей! – заорал Сергей, рванул вперед, но вьюга взревела, ударила в грудь и опрокинула на спину.
Он встал, отплевываясь от воняющего болотом снега, и огляделся. Мать с дочерью исчезли в метели.
– Они уже возле избушки бабки, что зазвала тебя, а может, к другой старухе наведались или вовсе к какому-нибудь деду, но разницы нет, пидоренок. Конец один. – Смазанной линией перед лицом мелькнул черт.
Сергей не ответил.
– Они принимают любые угощения, но кишочки детские особенно любят, – раздалось справа.
– Младенчиков от баб, которых мы брюхатили, тоже обожают. Бабы, которым некем расплатиться, могут нас хорошенько попросить, и мы поможем. – Слева.
– Сестер, братьев, матерей, отцов жрут. – Сверху.
– Ты отдаешь, а бабки и деды в обиде не оставят. – Из-под ног.
– Что угодно попросить у них можно. Они нам прикажут дело сделать, а если надо, и сами поколдуют, но просьбу выполнят, только пожрут сначала, шалавы старые. Хочешь, расскажем секрет? – сказали черти хором. – Ни бабки, ни деды на самом деле не голодны. Им просто нравится жрать.
И Сергей вышел к деревне.
Штук двадцать низких изб, все как одна сколоченные из темной древесины, стояли прямой линией у косого обрыва. Их окна горели болезненно-белым светом, как флуоресцентная лампа в больнице, в глубине которой исчезает самый близкий человек.
Сергей поднялся на крыльцо, толкнул тонкую скрипящую дверцу и вошел в комнату. Голая бабка с обвисшими грудями, ложившимися на толстый живот, сидела на корточках в углу пустой комнаты. Рядом стояла женщина, которая несколько минут назад шла сквозь пургу, у ее ног красным шматком лежала девочка.
Сергей отшатнулся.
– Он пытался остановить суку с ребенком! – завывали черти за окном. – Отпустить жратву! Шалавушка наша, старушечка, он не достоин!
– Тихо! – оборвала их бабка и рассмеялась, из ее рта во все стороны полетели кровавые куски. – Ты ответил себе на вопросы, как я советовала? Твоя сила, твоя магия растет из темноты, из холода, что всегда был в тебе. Твоя ярость так прекрасна, так велика, что способна менять мир. Сигилы, ритуалы и прочая мишура тебе не нужны. Поэтому ты здесь.
Бабка обернулась к женщине.
– Он выполнит твою просьбу.
Просительница упала на колени, прямо в лужу крови, растекающуюся из-под разорванного тела ребенка, и поползла к Сергею, оставляя на гнилом полу смазанный красный след.
– Изведи его, миленький, сживи со свету. Пусть он сгниет. Он и его потаскуха. Пусть исчезнут.
Женщина обняла Сергея за ноги.
– Я кровь свою тебе отдала! Забирай и жри! Я приведу еще! Сколько хочешь, только сживи их со свету!
– Прикажи чертям, Сереженька, – сказала бабка. – Скажи словечко-два, вложи в них злость свою, ярость, искренне вложи, да побольше, как тогда на кладбище, и чертушки послушаются. Не жалей, злости у тебя ведь с избытком, источник не иссякнет. Ты не представляешь, как это приятно. Прикажи чертям.
Затихшая до этого момента темнота в груди распустилась перед глазами красными цветами. Сергей схватил женщину за волосы, поднял и ударил кулаком в лицо.
– Зачем, сука?! Зачем?! Это стоило того?!
Самоконтроль исчез, цифры, повторяемые раз за разом, забылись. Он повалил суку на пол. Ее толстое лицо скорчилось от боли и, казалось, обиды.
Бабка пронзительно хохотала.
Первый удар.
Нос съехал набок.
Второй удар.
Губы лопнули.
Третий.
Лицо женщины исчезло, и теперь на Сергея смотрел Димка Игнатов.
Четвертый.
Теперь он бил молоденького парня с пухлыми губами и короткой стрижкой. Парень раскрыл рот, пытаясь безуспешно вдохнуть, вобрать в отказывающие легкие хоть немного воздуха и…
Пятый.
Новое лицо. Веснушчатое, с прыщами, рассыпанными по лбу, и бледной кожей, которая быстро начала наливаться красным. Жилы на шее вздулись, алая борозда вдавила кадык и…
Шестой.
Истощенный пацан с ввалившимися щеками и голубыми глазами. Потрескавшиеся губы двигались, шепча какое-то слово. Пацан хватался за него, будто слово могло спасти, прекратить то, что происходит. Если повторить достаточно много раз, тело перестанет жрать само себя и боль уйдет. И он повторял снова и снова, опять и опять, пока синеву его глаз медленно заволакивал белесый лед…
