Худеющий - Кинг Стивен

– Я думала, городской парк, он для всех. Это общественная собственность, – сказала Линда. – Так нам говорили в школе.

– Ну, в общем, да, – сказал Халлек. – «Общественная» означает, что ей совместно владеют все горожане. Налогоплательщики.

Дзынь! Ложь № 2. Налогообложение в Новой Англии никаким боком не связано с владением и пользованием общественной землей. Смотри дело Ричардса против Джеррама, штат Нью-Хэмпшир, или дело Бейкера против Олинса (правда, это было давно, в 1835 году), или…

– Налогоплательщики, – задумчиво повторила она.

– Необходимо иметь разрешение на пользование общественной земельной собственностью.

Дзынь! Ложь № 3. Эту идею отвергли еще в 1931 году, когда обнищавшие фермеры устроили гувервилль в центре Льюистона, штат Мэн. Городские власти обратились в Верховный суд, но дело даже не пошло в производство. А все потому, что фермеры разбили свой лагерь в парке Петтингилл, а парк Петтингилл был общественной собственностью.

– Когда приезжает цирк-шапито, они тоже берут разрешение, – добавил он.

– Почему у цыган не было разрешения, пап? – Ее голос сделался сонным. Слава богу.

– Ну, может быть, они забыли его оформить.

Никогда в жизни, Лин. Только не в Фэрвью. Особенно если городской парк виден из клуба и с Лантерн-драйв и ты платишь немалые деньги за этот вид вкупе с частными школами, где детей учат компьютерному программированию на новых «Эпплах» и TRS‐80, с относительно чистым воздухом и тишиной по ночам. Цирк-шапито еще ладно. Пасхальная охота за яйцами – годится. Но цыгане? Спасибо, не надо. Вот вам Бог, вот порог. Уж грязь-то мы распознаем с первого взгляда. Мы сами к ней не прикасаемся, упаси боже! У нас есть уборщицы и домработницы, чтобы вычистить грязь из дома. А когда грязь появляется в городском парке, у нас есть Хопли.

Вот она, правда, подумал Халлек. Но она не годится для девочки среднего школьного возраста. Эту правду ты узнаешь в старших классах или даже в университете. Может быть, от однокурсниц. Или, может, оно просто придет само, как коротковолновое излучение из дальнего космоса. Это люди не нашего круга, малышка. От них надо держаться подальше.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, Лин.

Билли поцеловал дочь и ушел.

Резкий порыв ветра швырнул капли дождя в оконное стекло, и Халлек очнулся, словно от дремы. Люди не нашего круга, малышка, подумал он снова и рассмеялся в тишине своего кабинета. Этот смех его напугал, потому что только безумцы смеются в пустой комнате. Смех в одиночестве – известный признак безумия.

Люди не нашего круга.

Даже если бы раньше он в это не верил, то теперь бы поверил.

Теперь, когда стал худеть.

Халлек наблюдал, как медсестра, помощница Хьюстона, берет кровь у него из вены на левой руке – одну, две, три ампулы – и ставит их в контейнер, как яйца в коробку. Хьюстон выдал ему три экспресс-теста на скрытую кровь в кале и велел прислать результаты по почте. Халлек угрюмо убрал их в карман и наклонился для проктологического осмотра, как обычно, заранее содрогаясь не столько из-за предстоящего физического дискомфорта – не такого уж страшного на самом деле, – сколько из-за унижения. Из-за пакостного ощущения, что в тебя бесцеремонно вторгаются. Ощущения наполненности.

– Расслабься, – сказал ему Хьюстон, надевая резиновую перчатку на правую руку. – Пока не почувствуешь у себя на плечах обе моих руки, можно не беспокоиться.

Он от души рассмеялся.

Халлек закрыл глаза.

Он снова встретился с Хьюстоном через два дня – результаты анализов были уже готовы. Хьюстон сказал, что лично проследил, чтобы кровь Билли пошла в работу в приоритетном порядке. На этот раз прием проходил не в процедурной, а в кабинете (на стенах – морские пейзажи с парусными кораблями, глубокие кожаные кресла, мягкий серый ковер на полу), где Хьюстон консультировал пациентов. Халлек сидел ни жив ни мертв. Сердце стучало как молот, на висках выступил холодный пот. Я не распла`чусь перед человеком, который рассказывает анекдоты о неграх, твердил он себе с ожесточенной решимостью, причем уже не впервые. Если мне надо будет поплакать, я поеду за город, где-нибудь припаркуюсь и поплачу в машине.

– По анализам все хорошо, – мягко проговорил Хьюстон.

Халлек моргнул. Страх уже укоренился довольно прочно, и ему показалось, что он ослышался.

– Что?

– По анализам все хорошо, – повторил Хьюстон. – Можно сдать дополнительные, если хочешь, Билли, но прямо сейчас я не вижу в этом необходимости. На самом деле сейчас твоя кровь даже лучше, чем на двух предыдущих осмотрах. Снизился уровень холестерина, как и уровень триглицеридов. Я вижу, ты продолжаешь худеть… медсестра записала сегодня двести семнадцать фунтов… но что тут сказать? До оптимального веса тебе все равно надо сбросить еще фунтов тридцать, имей в виду. И кстати… – он улыбнулся, – мне бы хотелось узнать твой секрет.

– Нет никакого секрета, – сказал Халлек. Он чувствовал одновременно растерянность и грандиозное облегчение – как пару раз было в университете, когда он сдавал экзамены, к которым не готовился.

– Окончательный вывод мы сделаем, когда придут лабораторные результаты тестов Хаймана-Райхлинга.

– Что придет?

– Результаты проверки говна, – пояснил Хьюстон и от души рассмеялся. – Может, там что-то и вылезет, но знаешь, Билли, твою кровь проверяли по двадцати трем показателям, и везде все отлично. По-моему, вполне убедительно.

Халлек судорожно вздохнул:

– Я так боялся.

– Кто ничего не боится, тот умрет молодым, – отозвался Хьюстон. Он открыл ящик стола и достал стеклянный флакончик с крошечной ложечкой, прикрепленной цепочкой к крышке. Халлек заметил, что черенок ложки был сделан в форме Статуи Свободы. – Угостишься снежком?

Халлек покачал головой. Ему и так было неплохо: сидеть, сложив руки на животе – на своем убывающем животе, – и наблюдать, как самый успешный семейный врач Фэрвью занюхивает кокаин сначала одной ноздрей, потом другой. Хьюстон убрал флакон в ящик стола, достал какой-то пузырек и упаковку ватных палочек. Окунул одну палочку в пузырек и протер себе ноздри.

– Дистиллированная вода, – пояснил он. – Надо беречь слизистую.

И подмигнул Халлеку.

Он, наверное, лечит детишек от пневмонии, закинувшись этой дрянью, подумал Халлек, но сейчас его не покоробило от этой мысли. Сейчас он не мог не испытывать к Хьюстону добрых чувств, потому что Хьюстон сообщил ему добрую весть. Хотелось лишь одного: сидеть, сложив руки на убывающем животе, и исследовать всю глубину своего невероятного облегчения, примеряться к нему, пробовать в деле, как новый велосипед или новый автомобиль. Ему вдруг подумалось, что на выходе из этого кабинета он, наверное, ощутит себя заново рожденным. Если бы это был фильм, тут можно было бы пустить саундтреком «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса. От этой мысли Халлек сначала заулыбался, а потом рассмеялся.

– Поделись шуткой, – сказал Хьюстон. – В этом мире скорбей и печалей лишний повод для смеха никогда не бывает лишним. – Он шумно шмыгнул носом и протер ноздри свежей ватной палочкой.

– Да нет, это я так… – отозвался Халлек. – Просто… мне было страшно. Я уже начал готовиться к мысли, что у меня все-таки он, большой «Р». Ну, пытался готовиться.

– Может, когда-нибудь что-то и будет, – сказал Хьюстон, – но не в этом году. Я и так вижу, что все хорошо, даже без лабораторных анализов Хаймана-Райхлинга. У рака есть определенные внешние проявления. По крайней мере когда он сжирает тридцать фунтов веса.

– Но я-то ем столько же, сколько всегда. Я сказал Хайди, что даю себе больше физических нагрузок, и нагрузки действительно были, ну так… понемножку. Но она говорит, что одними активными физическими упражнениями тридцать фунтов не сбросишь. Только жир уплотнишь.