Каждый звук разносился громким эхом по всему недостроенному зданию.
– Блин, Кать, – выругалась Юлька. – Тут только какая-то бутылка непонятная. Не наша. Начатая уже. Стремно пить.
Синяева показала им темно-зеленую винную бутылку с закручивающейся крышкой.
– Стремную не будем. Вдруг кто нассал, – сказала Рогожина. – Доставай телефон. Ща нам Коняшка будет кино показывать.
Прикурив, Рогожина картинно выпустила дым и хлестко шлепнула Коняхина ладонью по лицу. Пощечина получилась звонкая и обжигающая.
Толик схватился за щеку.
– Вставай на колени, – приказала она. – Будешь вымаливать прощение, тварь.
Коняхин послушно опустился на пол, и Рогожина сразу же отвесила ему крепкую затрещину.
– Давай извиняйся!
– Прости меня, пожалуйста, – сказал Коняхин, глядя в пол.
– Не так! – Катька ударила мыском тяжелой кроссовки ему в бедро. – Как следует, сука! Смотри в камеру и говори, что больше так не будешь.
Синяева с телефоном подошла к ним ближе.
– Я больше так не буду, – повторил Толик.
– Нормально говори! – Рогожина снова хлестанула его по лицу. – Объясняй, что конкретно ты сделал и чего не будешь.
– Катя воспитывает Коняшку, потому что он пожелал смерти всей ее семье, – прокомментировала на камеру происходящее Синяева.
– Я такого не говорил!
– Заткнись, конченый! – Рогожина толкнула его ногой в плечо так, что он потерял равновесие и откинулся назад, едва успев опереться на руку. – Извиняйся!
– Извини меня за то, что я сказал, что у тебя слишком многочисленная семья. Больше я такого никогда не скажу.
– Что значит слишком? – Рогожина снова взвилась. – Я тебе язык твой вонючий отрежу! Синяева, дай нож.
Юлька порылась в карманах.
– Ножа нет. Но есть вот это! – Она с победным видом выудила черный прямоугольный предмет.
– О! – обрадовалась Рогожина. – Шокер. Отлично.
– Не нужно. – Толик машинально вскочил на ноги. – Я же попросил прощения.
– Тебе кто разрешил встать?
В ту же секунду Катька ткнула ему шокером в шею. Раздался громкий треск.
По всему телу Коняхина прошла мелкая судорога, он свалился на бок и нелепо скорчился. Синяева весело засмеялась.
– Он похож на зародыш.
– Я тебе покажу перенаселение! – Несколько раз хорошенько пнув Толика в спину, Рогожина поставила кроссовку ему на лицо. – Теперь ты, Коняхин, мой раб. Захочу, посажу на цепь и заставлю стекло жрать.
– Слушай, а пусть он выпьет из той бутылки и скажет, что там, – предложила Синяева.
– Неси, – распорядилась Рогожина и, присев возле Толика на корточки, злобно прошипела ему в лицо: – Это твоя бабка должна сдохнуть. И ты вместе с ней. Тупой биомусор.
– Я не говорил про сдохнуть.
Толик почувствовал, что из носа снова что-то потекло, и вытер лицо ладонью, но это оказались просто сопли.
Где-то наверху громко раскаркались вороны. Рассеянное солнце, проникающее сквозь окна, окрасило цементную пыль пола в нежно-желтый цвет.
Темные волосы Рогожиной воинственно колыхались, а голубые глаза смотрели с ненавистью.
Синяева протянула ей бутылку. Катька отвинтила крышку, и понюхав, скривилась.
– Бе…е…е. Точно гадость какая-то.
Грубо схватив Коняхина за волосы, она запрокинула ему голову назад.
– Не выпьешь сам, волью насильно.
К счастью, бурда в бутылке оказалась не мочой, чего Коняхин опасался больше всего. Это была какая-то сивуха, по вкусу напоминающая замоченный в яблочном компоте хлеб с сильным спиртовым привкусом.
– Ну что? – поинтересовалась Синяева, с любопытством заглядывая Толику в лицо.
– Самогон, кажется, – сказал он.
– Пей еще, – потребовала Рогожина. – Весь!
Юлька тоже присела рядом и приблизила камеру, снимая, как он пьет.
– А теперь раздевайся, – спокойно произнесла она. – Посмотрим, что там у тебя выросло.
Ее слова прозвучали неестественно и гадко. Толика передернуло.
– Давайте без этого.
– Не-а. – Синяева покачала головой. – Без этого никак.
– Юль, пожалуйста. – Его голос неожиданно дрогнул. – Ты же нормальная. Я ведь вам и так все делаю. Слушаюсь и все выполняю. Не нужно раздеваться.
– Я нормальная? – Синяева снова засмеялась. – Какой шикарный комплимент!
Она отвела камеру в сторону и поцеловала Толика взасос, а потом резко отскочила назад.
– Ах-ха-ха. Размечтался.
– Снимай штаны, – приказала Рогожина, осуждающе поглядывая на Синяеву. – Твоя сморщенная пиписька, Коняшкин, будет главным хитом этого сезона.
От самогона по телу разливался жар, а голова гудела. Не отрывая взгляд от девчонок, он медленно поднялся, сделал вид, что собирается скинуть куртку, но потом неожиданно сорвался и бросился к окну. Однако они оказались проворнее.
Синяева в два прыжка догнала Толика, повисла на шее, а Рогожина ударила в живот каркасом стула. Коняхин согнулся, и тогда она прижала к его шее шокер и держала, пока парень не отключился.
Очнулся Коняхин без куртки, но штаны, к счастью, были на месте.
Девчонки стояли у окна, курили и осматривали Юлькин телефон, который, судя по всему, во время их потасовки упал и треснул.
На какое-то мгновение Толик подумал, что все еще может закончиться хорошо. Что вот они сейчас докурят, посмеются и отпустят его. Потом вместе пойдут домой, и Катька скажет, что он молодец и что она его уважает, а Синяева ее поддержит и снова его поцелует.
В конце концов, Рогожина была злой, потому что у нее вся семья злая. Они с братьями бесконечно орали друг на друга и дрались. А мать их всех безбожно лупила. Коняхин помнил, как до седьмого класса Катька постоянно ходила с синяками, пока не научилась давать отпор. Каждый, наверное, озлобился бы с такой матерью.
А Синяевой было просто скучно. Она развлекалась. Ей хотелось красивых нарядов, внимания парней и веселья, но у них в поселке эти наряды даже носить было некуда, да и парней не бог весть какой выбор, по принципу кто борзее, тот и альфа. Из веселья же имелись тусовки за гаражами, вечерние посиделки в парке, пьянки на пустыре, телефон, Интернет и, разумеется, Коняхин.
Алкоголь размягчил его, расслабил. Стало вдруг очень жалко бабушку и себя, но он все равно твердо решил, что лучше умрет, чем разденется. А если вдруг все-таки заставят, то на этот раз он точно спрыгнет с моста. Это был тот самый край, заступив за который он больше не сможет жить сам с собой. Даже ради бабушки.
– Вроде работает, – донесся до него голос Синяевой.
– Камера норм? – спросила Рогожина.
– Ща проверим. Скажи что-нибудь.
– Настала пора лишить Коняхина девственности, – произнесла Катька, многозначительно помахивая бутылкой.
– Кать, – Синяева серьезно на нее посмотрела. – За такое будут проблемы.
– Просто не станем выкладывать, и все.
Толик похолодел. Никакого благополучного исхода не предвиделось, и отпускать его никто не собирался.
Неуклюже поднявшись на четвереньки и сильно рискуя быть замеченным, он быстро пополз к дверному проему.
Пол был весь в цементных крошках, окурках и осколках, которые больно впивались в ладони. Толику казалось, что он слишком громко передвигается и что девчонки вот-вот обнаружат его побег. Но те были слишком увлечены, проверяя, работает ли камера, и обратили на него внимание, только когда он, перебравшись за порог, выпрямился и бросился вглубь блочных корпусов.
Послышался отборный мат Рогожиной, и сердце панически зашлось. Если она сейчас его поймает, то может сделать что угодно.
В седьмом классе Катька пробила Ветрову руку гвоздем. Прямо в середине ладони. Коняхин сам это видел, и то, как текла кровь, тоже, а еще слышал, как орал Ветров. Оказалось, он на физре рискнул потрогать Катьку за грудь.
А в прошлом году она подожгла Жоховой волосы. И за это ей тоже ничего не было, потому что Жохова побоялась жаловаться. И за выцарапанное лезвием слово «Катя», которое Рогожина оставляла на телах неугодных и провинившихся, ей тоже ни разу ничего не было.
