– О чем будем говорить? – спрашивает он, кусая губы.
– О вас, конечно. – Сажусь на скамейку в полутора метрах от заключенного, как требовал того начальник охраны. – В первую очередь я пишу о людях.
– National Geographic теперь пишет об убийцах?
Его испанский непривычно слышать после быстроговорящих мексиканцев, он растягивает каждое слово, фальшиво, будто слабенький актер из любительского драмкружка.
Достаю диктофон, включаю и показываю Тощему. Кладу на скамейку между нами. Говорю:
– В первую очередь меня интересует ваша связь с Белой Девочкой. – Ухмылка Фабио после моих слов становится шире. – С той, кого называют Санта Муэрте.
* * *
Мой проводник Хосе вполне прилично говорил на английском, что оказалось весьма кстати – при первом визите в Мексику я слегка переоценил свой испанский.
Помню, какое впечатление тогда на меня произвел Чимальхуакан, как резко он контрастировал со столицей и со всем остальным цивилизованным миром. Самый бедный район Мехико – пусть и считается отдельным городом, но уже давно слился с быстрорастущим мегаполисом – круто взбирался на гору.
Мы шли вдоль вонючего канала с мутной, почти черной водой, и мои кроссовки уже через несколько минут покрылись мелкой рыжеватой пылью, которая была здесь везде и поднималась от каждого неосторожного шага. Дороги в Чимульхуакане только грунтовые, ни кусочка асфальта даже на центральной улице.
Серые безликие лачуги и хлам во дворах наводили на мысль о мире, пережившем атомную бомбардировку. Над головой от хижины к хижине тянулись, переплетаясь, провода, где-то сушилось на веревке белье. Тут и там рычали двигатели водовозов. Хосе объяснил, что с электричеством здесь все в порядке, а вот водопровод есть далеко не у всех.
Ничего общего с ухоженными столичными проспектами, аккуратными домиками в европейском стиле – застройкой центральных районов. Проехав всего сорок минут до конечной метро, мы будто оказались в другом мире с полумиллионом жителей, пусть и отмеченном на карте, но всеми забытом. О нем не рассказывают туристам; так родственники прячут выжившего из ума и всем опостылевшего деда, запирают его в дальней комнате перед приходом гостей.
Писать о достопримечательностях, «где побывать и что попробовать за уик-энд» – с этим справится любой, даже самый паршивый журналист или блогер. Я рассказываю истории о местах вроде этого, о людях, которые там живут. И о тех, кому они молятся.
По дороге я сделал несколько хороших снимков, стараясь, впрочем, не слишком отсвечивать дорогой аппаратурой. Местные провожали нас удивленными взглядами.
– Можно не бояться, нас не тронут. Не сегодня, – уверял меня Хосе, когда через пару километров мы остановились перевести дух. Подъем оказался сложнее, чем представлялось вначале.
Хосе закурил. Ему с таким «мексиканским» лицом, будто вылепленным из бурой глины, и широкополой шляпой, которая волшебным образом оставалась белой, несмотря на витающую в воздухе пыль, больше подошла бы толстая сигара. Но мой гид курил самые обычные сигареты с желтым фильтром. Пускал носом дым и объяснял, что в первый день месяца из уважения к Святой никто не осмелится причинить вред пусть и непрошеным, но гостям. Тем не менее добавил, что до темноты лучше все же успеть вернуться.
На самую вершину горы подниматься не стали, там никто не жил – слишком тяжело и дорого возить воду, как сказал Хосе. Он повел меня петляющими переулками, пока мы не вышли на небольшую площадь и не уткнулись в конец длинной очереди. Та начиналась около узкого прохода между двумя ничем не примечательными домиками и тянулась не меньше чем на тридцать метров. Когда из прохода выходил человек, следующий в очереди опускался на колени и полз в проем.
– Еще рано, людей мало, – заметил Хосе. – Большинство устраивает алтари у себя дома, но такие места все еще популярны.
Я прикинул, что даже с этим «мало» придется ждать минимум пару часов. Здесь были и совсем старики, но хватало и молодежи. Перед нами стояла девушка в обтягивающем платье, едва прикрывающем ягодицы. На ее ляжке красовалось модное нынче тату: скелет в ярком балахоне в одной руке сжимал косу, в другой держал золотые весы. Чуть впереди топтался сутулый паренек, потирая худые предплечья в черных синяках. Несмотря на жару, его потряхивало.
Санта Муэрте принимает всех. Культ, который еще двадцать лет назад насчитывал едва ли пару сотен последователей, разросся до нескольких миллионов верующих. Особую популярность он обрел среди тех, кто больше всего нуждается в защите. Среди тех, от кого все прочие отвернулись.
– Она мерит всех одной мерой, за это мы ее и любим, – говорил Хосе, снова прикуривая. – Приди к ней, и она не станет тыкать тебя носом в твои грехи. Попроси ее, и она взвесит твое горе, вернет тем же количеством радости.
Я кивал. Святая Смерть попадалась мне по всей Мексике, будь то захолустный городишко или крупный туристический центр. Ее рисовали на стенах домов, и у каждого торговца обязательно стояла хотя бы одна статуэтка на продажу. У Святой просили денег, любви и защиты от ранней кончины полицейские и карманники, таксисты и проститутки. Все, кому приходилось зарабатывать на хлеб по ночам или постоянно рискуя.
Потому что для них вера в Святую Смерть была muy autentico, как выразился Хосе. Подлинная.
Очередь двигалась медленно. Тень дома не спасала от мексиканского солнца, и моя майка противно липла к спине.
На площади остановился черный «мерседес», машина явно не из этого района. Из нее вышел высокий латинос в строгом сером костюме, хлопнул дверью и даже не поставил «мерс» на сигнализацию. Пыль тотчас прилипла к его лакированным туфлям. Не опуская головы, он прошел мимо нас и стал в начале очереди. Никто не сказал ему ни слова.
Я посмотрел на Хосе, но тот покачал головой, взглядом попросил молчать и меня. Тогда я подумал, что впервые вижу представителя картеля так близко, возможно даже caporegime – капитана, не последнего человека в иерархии. Вряд ли кого-то выше, явись сюда один из баронов, перекрыли бы половину улиц, а людей разогнали по домам.
Я все-таки спросил шепотом, наклонившись к самому уху гида, как он относится к тому, что Святой Смерти молится наркокартель.
– Сантиссима не может быть плохой или хорошей. Но иногда к ней приходят плохие люди и просят о дурных вещах, – ответил Хосе так же тихо.
Из-за дурной репутации покровительницы убийц мексиканское правительство с настороженностью относилось к набирающему популярность культу, хоть и не преследовало его приверженцев в открытую. Может потому, что, по слухам, кто-то из больших политиков сам исповедовал Санта Муэрте.
Кто действительно воспринимал новую религию в штыки, так это Папский Престол, приравнивая ее к сатанизму. Хосе, напротив, отрицал всякую связь с черной магией.
– Мы – католики! – гордо заявлял он. – Любовь к Сантиссиме не мешает нам любить Иисуса. Но подумай сам, кто забрал сына Божьего? Перед ней равны все, даже он.
Я делал пометки для статьи в блокноте, иногда оглядываясь. Хвост очереди позади нас все рос, скоро ей придется изогнуться, чтобы уместиться на площади, как змейке в игровом поле.
Наконец мы оказались у прохода, ведущего к алтарю, и Хосе предложил мне идти первым.
– Ползешь, целуешь алтарь, встаешь, – наставлял он. – Говорить с Черной Госпожой надо, глядя ей в лицо, высоко подняв голову. Просить можешь на любом языке, она поймет.
Я кивнул.
– Да, помню. Все равны.
А про себя подумал, что вот она, еще одна причина, почему Санта Муэрте притягивает людей рисковых. Она не требует от них покорности, не проповедует смирения и всепрощения. Для них она источник уверенности, она дает им силу брать свое и отстаивать собственные интересы.
– Боишься, Антонио? – почему-то спросил Хосе. Он в свое время обрадовался, что ему не придется запоминать «сложные русские имена».
– Умереть сегодня – страшно. А когда-нибудь – ничего, – процитировал я русского классика.
