– Лады, хрюшка?
Шурка, перемазанный краской, медленно поднимался. Все происходящее он сейчас видел странно, размыто, сквозь пелену тумана. Оранжевого тумана. Причем туман этот, беспрерывно сгущаясь и рассеиваясь то тут, то там, совершенно невообразимым образом копировал все происходящее. Точнее говоря, даже не копировал, а наоборот, на несколько секунд… опережал. Оранжевый мир перемешался с нашим, привычным, и теперь подсказывал, что делать.
Например, туманный Дорошенко бросился на туманного Шурку и попытался ударить ногой, но тот ловко ушел в сторону, вцепился в ногу и дернул на себя, завалив верзилу наземь. Настоящему Шурке оставалось лишь повторить увиденное.
Поверженного противника оранжевый Шурка принялся бить кулаком в лицо. Один, два, три, четыре, пять. Хватило бы, наверное, и пары ударов, но двойник ударил пять раз, и Шурка ударил столько же. А пока бил, окончательно сжился, сроднился с туманом, стал его логическим продолжением и дальше почти не задумывался, что делает.
Дорошенко валялся в нокауте, Андрей отполз куда-то в сторону, чуть живой от страха, а Шурка самозабвенно колотил Бабкина. Под дых, по зубам, в нос, руками, ногами. Тот уже едва дышал, закрываться от ударов даже не пытался, но и сознания не терял. Моргал часто-часто и что-то мямлил окровавленным ртом. И тогда оранжевый Шурка подобрал с земли чупа-чупс. Зажал липкую карамельку в кулаке так, чтобы палочка торчала на манер лезвия ножа. Или спицы. Или штопора. В общем, чего-то острого. Чего-то такого, чем можно выколоть глаз.
После первого же удара Бабкин тоненько взвыл, закричал, заплакал, а туманный двойник ударил снова. И еще раз. И еще. И еще. Палочка, явно не рассчитанная на подобное применение, сопротивлялась, уклонялась, гнулась и плющилась, а двойник настырно бил и бил в одну точку.
Из глаза текло нечто то ли оранжевое, то ли красное, то ли белое, то ли черное, то ли все сразу. Шурка, совершенно потерявшись во времени и пространстве между двумя мирами, отстраненно подумал, что ударов наверняка будет сорок два. А в ушах у него советская девочка радостно пела «Оранжевую песенку», раз за разом затягивая припев:
«О-оранжевое не-ебо, оранжевое мо-оре…»
– Оранжевы… ма-амы… ранжевым… бя-ятам…
– Он, значит, еще и поет у вас?
– Как видите. Иногда напевает эту песенку.
– А что за слова такие странные? Оранжевая куртка? Оранжевый гараж?
– Наверное, что-то из прошлого. Или же просто что в голову приходит.
– Да уж, хотел бы я знать, что ему в голову приходит.
– Вы что, всерьез его подозреваете?
– Ну а вы как думаете? Знаете, вот в средние века, к примеру, если двадцать человек вдруг умирали за обедом от отравления, а двадцать первый оказывался в тяжелом состоянии, но тем не менее выживал, то зачастую он и был отравителем. Ну, то есть принял яд со всеми, чтобы отвести подозрения, но еще и противоядие принял.
– По-вашему, на марафоне был яд?
– Не было. Ничего там не было. Никакого яда, никаких веществ. И никаких мотивов. Я даже не понимаю, зачем Хромов побежал этот чертов марафон.
– В смысле – зачем? Спорт, здоровый образ жизни, воля к победе. Слышали о таком?
– О, воля к победе, значит? Только вот ваш пациент раньше уже выигрывал марафоны. И не раз. В интернете есть забавное видео, когда к нему подходит журналистка и спрашивает: «Что вы чувствуете после победы?» И знаете, что он ответил?
* * *
– Разочарование.
– Что? – Журналистка растерянно улыбнулась и зачем-то начала интервью по новой. – Как вас зовут? Сколько вам лет?
– Меня зовут Хромов Александр. Мне восемнадцать.
– Прекрасно, Александр. И что же вы чувствуете после победы?
– Разочарование, – упрямо повторил Шурка.
– Почему, позвольте узнать?
– Я ожидал другого.
– Интересно, чего же? Более острой борьбы? Битвы? Соперничества?
– Да-да, – Шурка равнодушно кивнул, глядя мимо камеры. – Вот всего этого, что вы сказали.
– Что ж, желаю вам в будущем еще более ярких побед и свер…
Мобильный зазвонил, и видеоролик оборвался на полуслове, уступая место экрану вызова. Номер был незнакомый.
– Алло.
– Саша, привет. Это Андрей. Не отвлекаю?
– Андрей?
– Ну из школы, помнишь? Вместе учились и… тогда еще… когда…
Он запнулся и замолчал, не зная, как продолжить. Шурка и Андрей не разговаривали с того самого дня. Ни о чем. Ни разу. Хотя так и проучились в одном классе до выпускного. А потому этот внезапный звонок казался подозрительным. С чего бы вдруг, после стольких лет?
– Да, Андрей, здравствуй. Как у тебя дела? – поинтересовался Шурка с холодной осторожностью.
– Нормально, потихоньку. Женился в том году, щас ребенка ждем. Шестой месяц.
– Поздравляю.
– А хочешь – заеду, посидим. У тебя адрес прежний?
– Заедешь? – переспросил Шурка и окинул свою комнату задумчивым, как бы сторонним взглядом.
Ярко-оранжевые обои были всюду исписаны числом «сорок два». Крупно и мелко. Арабскими цифрами и римскими. Строчными буквами и прописными. В двоичной системе, восьмеричной и шестнадцатеричной. Разложенным на множители, слагаемые и даже на сумму трех кубов.
Среди бесконечных каракулей надписей, будто муха в паутине, висела в рамке диснеевская Русалочка, взмахивающая копной густых рыжих волос. А еще большие круглые часы с циферблатом, разделенным на сорок два минутных деления, – сделаны на заказ. По плинтусу, от двери до стола с компьютером, змеился оранжевый кабель интернета. На мониторе, почти без звука, крутился на повторе короткий отрывок из черно-белого советского фильма «Зигзаг удачи». Тот самый момент, где герой Леонова выигрывает в лотерею баснословные десять тысяч рублей после того, как ведущий объявляет со сцены: «Номер сорок два».
На пыльной книжной полке выделялись чистыми корешками «Записки из мертвого дома» Достоевского, «Приключения Тома Сойера» Марка Твена, египетская «Книга мертвых» и «Автостопом по Галактике» Дугласа Адамса. На подоконнике стояла большая банка, а внутри – сорок два дохлых рыжих таракана.
– Алле, Саш! Ты тут? Ну так чего? Заеду?
– Нет, лучше не надо.
– До сих пор обижаешься? Ну, ты прав, наверное. Прости.
– За что?
– Да за все. Ты ведь мне доверился тогда, а я тебя не поддержал. Не поверил, не понял. Не знал, что сказать. Столько лет об этом вспоминал, но так и не знал. До сих пор, до вчерашнего дня. А вчера жене к животу руку приложил и почувствовал, как малыш толкается. И вдруг понял, что должен с тобой поговорить.
– О чем?
– О том, что жить надо будущим. Только будущим.
– Глубокая мысль, ага.
– Не издевайся, Саш. Мысль простая, но тебе явно незнакомая. Я же читал про «Лиза Алерт». Я понял, почему ты спас именно сорок два ребенка. И почему бегаешь марафоны.
– В сентябре опять побегу. И?
– И это мания, Саш. Нам давно не по тринадцать. То, что в детстве было верой в чудо, превратилось в одержимость. Пойми – если живешь прошлым, то тебя здесь нет. Ты там, с покойниками, с тем, что ушло и не вернется. Ни-ког-да. И ты вроде жив, а по сути мертв. Это баланс!
– Спасибо за информацию. Жене привет! – отрезал Шурка и отсоединился.
Он бросил телефон на стол и раздраженно прошелся по комнате туда-сюда несколько раз, то матеря Андрея, то мысленно споря с ним. А потом остановился перед комодом, открыл один из ящиков и вытащил большой, шестьдесят на сорок, коллаж. Цветной, распечатанный на фотобумаге.
По центру стоял сам Шурка, а по обе стороны от него на хмурый зимний пейзаж были наложены сорок два найденных ребенка. Наложены старательно, качественно, правдоподобно – Лиза наверняка потратила на эту глупую затею не один день. Дурочка! На что она рассчитывала? Что Шурка проникнется и на стенку повесит? Что будет гордиться собой? Или что хотя бы почувствует себя живым?
Разглядывая лица спасенных детей, он рассеянно забормотал:
– Вроде жив… вроде мертв… Баланс… Жив… мертв… Баланс…
