Тем не менее назавтра, придя к бабушке с дедом, Кирилл едва дождался момента, когда в гостиной никого не будет, чтобы включить злополучную радиолу. Хорошо, ждать долго не пришлось – дед плохо себя чувствовал и ушел вздремнуть пораньше.
Как обычно, раздался тугой хлопок в колонках, зажглась шкала с названиями городов – но теперь она выглядела не как тепло светящееся окно в большой мир, а как широченная желтозубая усмешка. Частоту радиостанции «РПД» Кирилл запомнил и сразу настроил на нее приемник. Ничего. Ровное шипение. Сердце, колотившееся где-то у горла, стало понемногу успокаиваться. Может, такой станции вообще нет. Может, Кирилл вчера наткнулся на радиохулиганов – отец рассказывал, что бывают и такие, вещают всякую ерунду поверх загадочных номерных радиостанций, чтобы пугать народ. Дождь заливал окно. В комнате накапливался сумрак, из-за которого громоздкая мебель, чудилось, росла в ширину и в высоту, подпирая высокие потолки. Но доносящийся из колонок белый шум успокаивал. Кирилла начало клонить в сон – он ведь не спал полночи, ворочался и думал, что же все-таки вчера услышал. Глаза слипались, Кирилл привалился к спинке протертого плюшевого кресла возле радиолы, и тут шипение в колонках смолкло. Глаза распахнулись сами собой, Кирилла прямо-таки подбросило в кресле.
Как и вчера, в гулкой тишине что-то шуршало и попискивали приборы.
– Не надо… – прошептал Кирилл.
И сразу грянул вчерашний голос с металлической хрипотцой:
– Я – РПД сто восемнадцать, я – РПД сто восемнадцать. Кир. Константин, Иван, Роман. Девятнадцать ноль три. Мозговзрыв. Один час. Мария, Ольга, Зоя, Григорий, Ольга, Василий, Зоя, Роман, игрек, Василий. Один. Прие…
Кирилл изо всех сил ткнул в тугую кнопку питания. В колонках что-то громко треснуло, желтая ухмылка шкалы на радиоле потухла. Он заметался по комнате. Бежать к бабушке, к деду? Звонить на работу родителям?
В конце концов Кирилл просто спрятался за диван, пролез как можно дальше между спинкой из прогнутой фанеры и стеной в рыжей побелке, которая изрядно пачкала одежду. А что он еще мог сделать? Восемь лет. Там он и просидел больше часа в темноте, включая время от времени подсветку на детских электронных часах на запястье и ожидая прихода родителей. Те, как назло, задерживались. И когда Кирилл уже подумывал вылезти, в соседней комнате раздался гулкий грохот, будто упал шкаф. И вновь все затопила тишина, глубокая и холодная, как Марианская впадина.
За диваном Кирилл просидел еще минут двадцать. Вылез, когда уже ноги затекли так, что он перестал их чувствовать. По голеням и ступням поползли колючие мурашки. Неловко переступая, он подошел к прикрытой двери в соседнюю комнату. Дедова громкого храпа не доносилось. Горел болотно-зеленый свет торшера, но ни скрипа кресла, ни шелеста газетных страниц не доносилось тоже. Убийственная глубоководная тишина.
Помедлив, Кирилл приоткрыл дверь.
Дед лежал на полу, прямо под торшером, и желто-зеленый свет лился в его неподвижные выпученные глаза, в приоткрытый серый рот, стекал в болотные тени в складках застывшего лица.
Кирилл попятился по коридору, зачем-то притворив дверь. Так, спиной вперед, он дошагал до кухни, где бабушка похрапывала у включенного телевизора, оглушительно зачитывающего прогноз погоды. И поначалу из-за того, что жизнерадостный голос ведущей перекрывал все прочие звуки, Кириллу почудилось, что и бабушка мертва.
Он долго и совершенно неподвижно стоял у входа на кухню. Десять минут, час, вечность. Только когда в прихожей раздалось чириканье звонка и бабушка встрепенулась, Кирилл открыл рот так широко, словно его тошнило всей той мертвой тишиной, которой он наглотался за вечность, и заорал жутко и хрипло, не узнавая собственного голоса, обдирая связки, – будто наелся стальной стружки вперемешку с машинным маслом.
Что еще случилось в тот прокля́тый день, он не запомнил – память милосердно вырезала этот кусок, который, наверное, можно было восстановить разве что под гипнозом. Зафиксировала память лишь тот момент, где он, уже поздно вечером, сидел дома, завернутый в махровое полотенце, и неотрывно смотрел на электронные часы на тумбочке. А если точнее, на дату на них: 19.03. «Девятнадцать ноль три». Вот что значили цифры в том радиосообщении.
Родители разговаривали на кухне, украдкой, вполголоса, однако до Кирилла все равно доносились отдельные слова: «Инсульт… Врачи сказали, мозг умер сразу…»
«Мозговзрыв».
Затем к нему вышла мама:
– Ну как ты, Кирь?
И Кирилл, указывая на часы, хотел сказать: «Вот эти цифры», но голос совершенно не повиновался ему и выходил тугими мелкими порциями, бесконечно заедая на первом слоге:
– В-в-во-во-во-во…
Лечили его долго, но он все равно продолжал слегка заикаться, особенно при волнении, и врачи разводили руками: возможно, это уже на всю жизнь.
А еще теперь Кирилл ненавидел радиоприемники. При одном взгляде на шкалу радиочастот к горлу подкатывал ледяной кубик и начинало тошнить. Хорошо, дома приемников не водилось. Только магнитола с проигрывателем дисков и встроенным радио. Но во-первых, шкала там была электронная, во-вторых, радио родители никогда не включали.
Злополучную радиолу отец, к счастью, продал вскоре после смерти деда вместе со многими другими его вещами. Так что приходя к бабушке – а случалось это теперь нечасто, – Кирилл старался не думать о чудовище со светящейся шкалой-ухмылкой, что за сутки предсказало дедову смерть. Правда, однажды, уже два года спустя, когда Кирилл помогал отцу разобрать остатки дедовых вещей в многочисленных тумбочках, ему в руки попал портативный приемник «ВЭФ», похожий на маленький чемоданчик с ручкой. Кирилл узнал знакомые по радиоле сокращения: ДВ, СВ, КВ (тоже три поддиапазона) и УКВ. Первой мыслью было тайком от отца спустить приемник в мусорное ведро. Но все-таки десять лет – не восемь. Кириллу надоело бояться радио. Ну как детсадовец, в самом деле. Он знал пословицу «Клин клином вышибают», поэтому тихонько спустил приемник не в мусорку, а в свой рюкзак, к учебникам.
Еще несколько месяцев прошло, прежде чем Кирилл, оставшись дома один, решился подключить приемник к электросети. Ту зловещую КВ-частоту он помнил – цифры словно были выжжены прямо в мозгу.
– Д-да ч-чтоб я т-тебя еще боялся, урод, – сказал Кирилл приемнику и принялся крутить ручку настройки.
На той самой частоте раздавалось лишь монотонное шипение. Кирилл напряженно вслушивался, готовый, если что, сразу выдернуть приемник из сети, а затем долбануть по нему молотком. Разумеется, он понимал, что неведомо где находящуюся радиостанцию («РПД-118» – кажется, так она называлась?) молоток не уничтожит – и что выключение передачи, если та начнется, наверняка не спасет его от какого-нибудь ужаса. Просто с молотком было хоть чуть-чуть, но спокойнее.
Слушал час, слушал два. Ровное шипение не смолкало. Белый шум гарантировал, что в ближайшие сутки в жизни Кирилла точно ничего плохого не случится.
Так и повелось: едва придя домой, он включал радиоприемник, спрятанный под его столом за рюкзаком и спортивной сумкой. Приемник всегда был настроен на одну и ту же частоту. И на ней звучало лишь тихое шипение – Кирилл предусмотрительно скрутил громкость почти до минимума, чтобы родители не слышали и не задавали вопросов.
Наверняка это было ненормально. Но над причинами и определениями своих действий Кирилл пока еще не задумывался. Со включенным приемником оказалось проще жить. Кириллу важно было знать, что на той самой частоте ничего больше не передают.
Так прошло больше двух лет. Ему исполнилось тринадцать. У него почти исчезло заикание. Иногда он забывал включать приемник, и вообще давний случай в старой квартире уже изрядно смазался в памяти, хотя Кирилл регулярно забегал навестить бабушку, причем все чаще, – об этом просили родители. У бабушки начались проблемы с памятью. Она могла полдня кружить по квартире, ища очки, которые положила на телевизор. Зачем-то принималась искать вещи, выброшенные или проданные много лет назад, – например, однажды стала расспрашивать Кирилла, где стоит дедова радиола. Порой она даже забывала, что дед умер. Отец беспокоился и просил сына регулярно навещать ее после школы.
