Однажды Кирилл пришел домой, закинул, как обычно, рюкзак под стол, и там глухо стукнуло: упал набок приемник. ВЭФ Кирилл не включал уже больше недели и, что приятно, нисколько не переживал об этом. Он даже собрался убрать старый приемник в стенной шкаф, но напоследок решил все же убедиться, что на той самой частоте по-прежнему ничего не передают. Может, много лет назад жуткая передача «РПД-118» ему вообще приснилась?..
Как обычно, приемник издал монотонное шипение. Кирилл уже подумал было выключить его, но тут наступила тишина. Приемник наконец сломался? Но вот послышались писки приборов, какие-то позвякивания и шуршание – все то, что можно услышать, если микрофон находится в помещении. И легкий треск помех.
Выключить? Или все-таки дослушать до конца?! Кирилл бросился под стол к приемнику, ударившись макушкой о столешницу. Уже зазвучал знакомый металлический голос:
– Я – РПД сто восемнадцать, я – РПД сто восемнадцать. Кир. Константин, Иван, Роман. Двадцать один двенадцать. Кровосброс. Двадцать два часа. Константин, Роман, Ольга, Василий, Ольга, Сергей, Борис, Роман, Ольга, Сергей. Двадцать два. Прием.
Кирилл замер на полу рядом с приемником. Его будто придавило многотонной свинцовой плитой. Все взаправду. Это не сон. «Двадцать один двенадцать» – то есть двадцать первое декабря – уже завтра. Вот и приехали…
В течение ближайших двадцати двух часов – или по их истечении – должно было случиться что-то ужасное. Как рассказать об этом родителям, Кирилл не знал. Что вообще делать – не знал. И поэтому остаток дня просуществовал в каком-то выключенном режиме, едва слыша, когда к нему обращались («Ты не заболел, Кирь?»), а в сознании бессмысленно скакала туда-сюда, как мячик для пинг-понга, мысль: «Что делать, что делать-то?!» Дальше была ночь в муторной полудреме, затем – школа, где Кирилл схлопотал две двойки, не решив задачу и не прочитав стихотворение. Утром, за завтраком, он даже не сумел попросить родителей быть осторожнее – не хватило духу.
Пока еще ничего не случилось. Вроде бы. У Кирилла уже был его первый сотовый телефон, кнопочный, и он каждую перемену с трудом удерживался, чтобы не начать панически названивать родителям, проверяя, живы ли они.
После школы Кирилл должен был зайти проведать бабушку. Он брел по обочине, загребая ботинками снег, слушал громыхание поездов и впервые в жизни серьезно, тяжело, совсем по-взрослому подумал, что, наверное, хочет умереть, чтобы все это не продолжалось, чтобы просто не знать, что там дальше-то будет и что означает проклятое «кровосброс». Например, можно не пойти к бабушке, а подняться на железнодорожную насыпь…
Но к бабушке он все-таки пришел. Открыв ключом дверь, услышал привычные телевизионные голоса с кухни.
– Ба, привет!
Никто не откликнулся. Кирилл стащил мокрые от снега ботинки и направился на кухню. Выпуклый глаз старого, советского еще телевизора привычно дергался от помех, рябя пестрой картинкой сериала. Кисли бурые тряпки в забитой раковине. А пол кухни был сплошь залит —
«Кровосброс»
– кровью. Во всяком случае, так Кириллу показалось. Вытертый линолеум, сплошь в красных разводах, был изгваздан бурыми ошметками, похожими на куски внутренностей, вперемешку с зеленоватыми осколками. Кирилл чуть не сел, привалившись спиной к холодильнику. Наконец сообразил, что пахнет на кухне совсем не кровью, а чем-то уксусным. Он наклонился, вымазал палец в жиже, понюхал: томаты. Бабушка разбила банку с консервированными помидорами, когда искала что-то в шкафу, встроенном в нишу под окном и сплошь заставленном всякой всячиной, как все в этой квартире.
– Сапоги меховые ищу. – В коридоре показалась бабушка с табуреткой в руках. – Куда только задевались?
Кирилл, от испуга слабый до полуобморока, хотел сказать, что нечего было заваливать чем попало всю квартиру (так часто говорила мама, не любившая сюда приходить), но вместо этого вытащил из раковины тряпку и бросился вытирать тошнотворный пол.
– Да, Кирь, вытри тут. А я пока на антресолях посмотрю.
Антресоли здесь были отдельным филиалом барахольного ада. Огромные, как ангар, они занимали почти весь потолок в коридоре. Забил их под завязку еще дед, и за несколько лет после его смерти отец так и не собрался разгрести эту примостившуюся под потолком свалку. Почему бабушке взбрело в голову искать сапоги именно на антресолях – загадка мглистого старческого разума. Кирилл даже подумал остановить ее. Честно – подумал. Но не успел. Надо было сначала убрать на кухне. И пока он размазывал по полу тряпкой помидорную жижу, в коридоре раздался чудовищный грохот вперемежку с рассыпчатым звоном.
Стекло. Целая стопка стекла для книжных шкафов. Десятилетия назад дед, бестолковый, надо признать, хозяин, упаковал стекло в оберточную бумагу и умудрился загрузить на антресоли поверх многочисленных коробок с обувью. За минувшие годы бумага отсырела из-за протечек с чердака и истлела, расползлась в лохмотья, и когда бабушка, про стекло, разумеется, забывшая, а то и вовсе не знавшая, потащила обувные коробки на себя, то целая лавина стекла обрушилась прямо ей в лицо и вонзилась в шею.
Но все это выяснилось позже. Сначала Кирилл в панике бегал туда-сюда по залитому кровью (настоящей нестерпимо красной кровью, липко чавкающей под ногами) и засыпанному битым стеклом коридору. Затем сообразил позвонить в «скорую», выбежал на лестничную клетку, но возле двери, кажется, все-таки потерял сознание или вроде того, потому что реальность вокруг выключилась – и включилась обратно, когда его осматривали двое врачей, а в коридоре лежал труп, накрытый пальто.
Заикание вернулось. Возобновились походы к психологам, правда, ненадолго – родителям было не до того, в семье начались скандалы. В случившемся с бабушкой отец винил только Кирилла – безжалостно, беспощадно. Мол, знал ведь, что бабушка плохо соображает, но недоглядел, не остановил вовремя. Мать, напротив, Кирилла защищала – и в самом деле, откуда тот мог знать, что на чертовых антресолях с незапамятных времен хранится уйма стекла?
Кирилл ушел в себя. Приемник он теперь слушал каждую свободную минуту – готовый к тому, что в любой миг мирное шипение сменится вышибающей дух тишиной, в которой зазвучит жуткий жестяной голос. Дома уже был компьютер с интернетом (плата за килобайты), и Кирилл умудрился просадить месячный лимит за пару дней, когда после школы шарился по сайтам, ища информацию о номерных радиостанциях.
Нашел, надо сказать, немало. Оказалось, по всему миру такие радиостанции слушают тысячи радиолюбителей, тщетно стараясь разгадать их предназначение. Существует подобных станций немало, и обозначают они себя в эфире характерным маркером: это может быть гул, прерывистый писк или жужжание вроде того, что Кирилл слышал, когда-то случайно наткнувшись на УВБ-76 – самую знаменитую номерную станцию, также известную среди радиолюбителей как «Жужжалка». Некоторые станции могут менять частоту – например круглосуточно пикающая в эфире «Капля», с ее дневной и ночной частотами. Смысл существования номерных радиостанций до сих пор остается загадкой. Одно ясно: звучат на них «шифровки». Кто-то предполагает, что станции передают информацию для шпионов, кто-то – что это всего-навсего частоты для связи военкоматов. Самое впечатляющее предположение, что та же УВБ-76 – это «Радио Судного дня», или «Радио Мертвой руки»: если на страну будет совершено нападение и вещание радиостанции прекратится, это станет сигналом к автоматическому запуску ядерных ракет. Короткие волны, на которые вещают номерные станции, хорошо отражаются от ионосферы, потому могут распространяться на огромные расстояния, к тому же за счет многократных отражений очень сложно запеленговать передатчик.
Всякая информация подобного рода оказалась весьма любопытной, но нигде, ни разу Кирилл не нашел ни малейшего упоминания радиостанции «РПД-118». Он зарывался в ветки радиолюбительских форумов, даже зарегистрировался на двух, чтобы задать вопрос о станции, способной предсказывать будущее, и ему ответили: попросили обойтись без «идиотских розыгрышей». А затем отрубился интернет: Кирилл исчерпал месячный лимит.
