Сторож брата моего - Пауэрс Тим

И тут у подножия сооружения что-то зашевелилось. Из глубокой тени выступила высокая фигура, казавшаяся чрезвычайно плотной в сравнении с призраками, толпившимися за спиной Брэнуэлла.

Фигура шла в его сторону, вниз по склону, и вереск стелился под ее крупными босыми ступнями. Брэнуэлл разглядел, что это мужчина – совершенно нагой, если не считать пояса с ружейным подсумком, но настолько густо покрытый жесткой шерстью, что его половую принадлежность он определил только по большой бороде и широким плечам. Блестящими в лунном свете глазами мужчина уставился в глаза Брэнуэллу.

Тот ощущал себя отвратительно трезвым, и его трясло. Он непроизвольно напряг ноги, чтобы сломя голову кинуться в бегство сквозь собравшуюся за его спиной толпу призрачных созданий, но все же заставил себя вспомнить все промахи, сделанные на протяжении жизни, все возможности, от которых он, струсив, отказался, он чуть слышно прошептал: «Нортенгерленд» – и остался на месте. И когда голый подошел туда, где он стоял, и протянул руку, Брэнуэлл не позволил себе вздрогнуть при виде коротких пальцев с длинными толстыми ногтями. Он сам протянул руку и схватил ладонь незнакомца.

Несколько длительных мгновений мягкая ладонь Брэнуэлла оставалась сжатой в жесткой руке; затем незнакомец выпустил его и приглашающе указал вверх, туда, где лежало мертвое животное.

Затем он запрокинул обросшую шерстью голову, открыл рот, и пронзительный тоскливый вой, вырвавшийся из его глотки, заставил Брэнуэлла пошатнуться. Здесь, в вересковых полях, ночью, у подножия Понден-кирк, этот душераздирающий звук не имел ничего общего с детским плачем – он был так же тонок, но его переполняла экспрессия нечеловеческих горя и ярости.

Брэнуэллу показалось, что даже ветер прекратился на то время, пока раздавался этот ужасный звук. А потом на этот вой откликнулись эхом издалека, из разных, широко разбросанных мест, другие такие же голоса.

Незнакомец отступил в сторону и снова указал в сторону Кирк. Брэнуэлл глубоко, так, что даже голова закружилась, вздохнул, побрел вверх по неровному склону и остановился в нескольких ярдах от трупа животного.

Новое зрение позволяло Брэнуэллу даже в тени ясно разглядеть это существо. Оно походило на большую собаку с короткой мордой и длинными мускулистыми ногами. Во влажной длинной шерсти, торчавшей пучками, как сосновые иглы, имелись проплешины, открывавшие взгляду темную кожу, а на мощной шее виднелась широкая рана. Вокруг стоял запах льняного масла, хорошо знакомый ему по тем временам, когда он собирался стать художником и писать портреты.

Рослый обнаженный мужчина прошел мимо Брэнуэлла (тот ощутил себя совсем мелким), запустил короткие пальцы в подсумок и вынул оттуда камень и толстенькую стальную полоску, закругленную на одном конце. Потом, пригнувшись – и сравнявшись ненадолго ростом с Брэнуэллом, – ударил камнем по стали и осыпал шерсть мертвого животного дождем искр.

Тело тут же охватило яркое пламя, и мужчина отступил назад. Лицо и руки Брэнуэлла обдало внезапным жаром; воздух наполнился вонью горящего масла и шерсти.

От Кирк спускалась еще одна персона, маленькая, босоногая, облаченная в лохмотья, но, несмотря на низкорослость, она отбрасывала гигантскую тень от пламени на черную каменную стену за своей спиной.

Брэнуэлл узнал смуглого мальчика, который много раз посещал его сны и однажды, много лет назад, встретился ему на покрытом снегом кладбище. При свете племени Брэнуэлл видел, что он улыбается…

А затем, даже не пошевелившись, Брэнуэлл уже смотрел сверху вниз, мимо горящего тела зверя, на стоявших рядом высокого нагого мужчину и щуплого молодого человека в суконном пальто, со взлохмаченной рыжей шевелюрой и с очками, криво сидящими на носу.

Он встретился взглядом с рыжим и растерянно осознал, что это он сам, и понял также, что его глазами на него смотрит совсем другой, незнакомый ему человек.

В испуге и отвращении Брэнуэлл вскинул руку, заслоняя глаза от этого зрелища, – и это была не его рука: грязная, маленькая, детская. Он напрягся – и ощутил под босыми ногами холодную каменистую почву.

Его голова пошла кругом, ноги подогнулись, он осел наземь и, не удержавшись, упал на спину, почувствовав при этом и пальто, плотно облегающее плечи, и башмаки на ногах.

Он завершил свой невольный кульбит, кое-как поднялся на четвереньки лицом к огню и Кирк, но не глядя на смуглого мальчика. Несколько секунд он стоял так, будто оцепенев, и тяжело дышал, упираясь руками в землю, а потом его нервы не выдержали, он вскочил и кинулся бежать в темноту прямо через толпу призраков с головами, похожими на пузыри или мешки. Он не слышал звуков преследования и уже ярдов через сто понял, что полная луна освещает знакомую дорогу и холмы так ярко, что можно снять измазанные неведомой жижей очки и убрать их в карман.

Глава 5

Обычно в восемь часов Патрик приходил в гостиную, где собирались дочери, для совместной вечерней молитвы, после которой он закрывал на засов парадную дверь, просил дочерей не засиживаться допоздна, после чего поднимался в свою комнату, приостанавливаясь на лестничной площадке, чтобы завести часы; перед тем как лечь в постель, он заряжал пистолет для того, чтобы утром выстрелить на кладбище или хотя бы через приоткрытое окно в его сторону.

И почти каждый вечер Шарлотта, Эмили и Энн после молитвы перебирались в кухню, где предлагали, обсуждали и записывали свои истории. Кто-то из них садился за стол и писал, а оставшиеся две ходили по комнате. Когда они были моложе, действие разворачивалось в выдуманных ими странах: Стеклянном городе, Гондале и Ангрии; тогда активным соавтором их творчества был и Брэнуэлл. Теперь все сильно изменилось.

Оплатив печатание сборника своих стихов, они всерьез рассчитывали обзавестись читательской аудиторией за пределами своей семьи, а Брэнуэлл к тому времени уже обрел для себя довольно широкую и куда более простую в обращении компанию в «Черном быке». По большей части он возвращался домой, когда сестры уже гасили свечи и расходились спать, оставляя для него незапертой кухонную дверь.

Но сегодня, завершив молитву и поднявшись с колен, их отец не направился в прихожую, чтобы запереть входную дверь. Против обыкновения, он сел за обеденный стол и покрутил головой, как будто мог видеть дочерей, которые переглянулись и отодвинули стулья для себя. От западного ветра стекла неплотно зашторенного окна жалобно дребезжали, и язычки свечей на столе колебались. Стража впустили в дом около часа тому назад; он лежал под столом, изредка взрыкивая.

– Энн, – сказал Патрик, – ты спрашивала, кто такие губертианцы. Боюсь, что я…

– Я все равно не слышала, что вы рассказывали, – перебила отца Эмили. – Я как раз вышла немного поговорить с мистером Керзоном.

– Да-да, – подхватила Энн. – Расскажи папе, что он тебе сказал.

Отец поджал губы и повернулся на голос Эмили.

– Он сильно встревожился, – сказала Эмили, – узнав, что я видела смуглого мальчика, рассыпающегося на стаю ворон.

Патрик резко выдохнул и открыл было рот, но Эмили продолжала:

– И еще он сказал, что, раз я помогла ему сегодня утром, он позаботится о том, чтобы я приобщилась к благу католического отпущения грехов, прежде чем наступит тот день, когда ему придется убить меня. – И добавила еще непринужденнее: – Потом он передумал и убеждал меня, что я все же могу спастись, но для этого я должна уехать вместе с ним – прямо сейчас.

Патрик уставился в сторону Эмили.

– Ты не должна была видеть мальчика, ты определенно не могла его видеть! Экзорцизм, совершенный католическим священником…

– Я видела его, и не раз, – ответила Эмили, – вдали отсюда, в полях.

– Я тоже видела, – почти неслышно сказала Энн.

– Мальчик не может превращаться в ворон, – пробормотала Шарлотта.

– Мертвый мальчик – может, – без выражения сказал отец, – тем более что он, собственно, и не мальчик. Он способен набирать массу для того, чтобы временно являться в материальной форме. – Патрик откинулся на спинку стула и закрыл почти невидящие глаза. – О, что за дрянь я, что за жалкий раб! – произнес он, и Эмили мысленно подставила еще несколько слов из того же монолога Гамлета, который процитировал отец: «Или я трус? Кто скажет мне: „подлец“?» [4]