«Так-так-так, – шептал папа под нос. – Здесь у нас коготь нацарапан, значит, направо… Андрейка, ну-ка присмотрись, у тебя глаза поострее, нет ли где еще шерсти?»
Зачем кому-то вешать на деревья шерсть? Может, он запутывает маленького человечка или живущего под землей хранителя воды?
Хранителя воды Андрейка боялся больше всего, потому что каждый день ходил к скважине и спускал к нему насос «Ручеек» со вставленным в бок резиновым шлангом. Однажды хранителю надоест, что кто-то ворует его воду, он дернет веревку с той стороны, и Андрейка кувыркнется вниз вместе с насосом.
Мальчик тут же одернул себя и подпрыгнул: то ли от стоящего в лесу холода, то ли оттого, что по спине пробежали мурашки. Ага, как же, пролезет он в скважину, держи карман шире. Туда и насос-то с трудом проходит: стукается металлическими боками о стенки осадочной трубы.
Но если хранитель очень захочет… если он потянет изо всех сил…
И все же череп куда страшнее.
Когда папа увидел этот череп, его брови перестали хмуриться, и с той секунды он не произнес ни слова. Андрейка понимал: именно его папа и искал, высматривая среди деревьев шерсть.
«Стой здесь. Никуда не ходи. Я скоро вернусь».
Череп был облит потрескавшимся черным варом, а из его макушки торчала скрученная засохшая стружка, спускавшаяся до самой земли. Прилепленная сверху, словно застрявшее в смоле насекомое. Огромные клыки сомкнуты. Пустые глазницы блестят от налипших хлопьев снега. Будто бы живой. Будто бы с наступлением ночи из кости прорастут бурые волосинки, из горловины выползет шея, а вслед за нею и остальное тело.
Медвежья голова поднимется и превратится в нового зверя.
И так день за днем.
Где-то впереди, за лежащим черепом, папа нашел прорытую в земле дыру и полез туда. На его плече болталась сумка от фотоаппарата, и теперь Андрейка понял, что в ней будет лежать что-то другое.
Но разве можно брать с собою вещи из таких мест?
Череп смотрел пустыми глазницами. Ветер шевелил его деревянные волосы. Мальчик видел такую стружку и раньше, на коньке дедушкиного амбара. Кажется, дедушка называл ее инао.
Неужели он тоже бывал здесь?
Когда из дыры в земле послышалось копошение, Андрейка вздрогнул от неожиданности. Вот-вот оттуда покажется хранитель воды, мокрый с головы до ног, мохнатый, измазанный синеватой подземной глиной. С его когтистой лапы будет свисать оторванная папина голова, которая теперь ляжет на пень вместо медвежьего черепа, ожидая новых путников, идущих через лес по оставленным клочкам шерсти.
Андрейка закрыл глаза.
Шаг за шагом. Все ближе и ближе.
– Эй, сына, чего это ты зажмурился? В трех соснах потерялся?
– Ага, скажешь тоже… Где ты видишь сосны? Елки одни и березки…
Папа улыбнулся и потрепал Андрейку по голове. От рукава его куртки пахло сигаретами, а еще – холодом спрятанной в земле пещеры.
Сумка на плече раздулась, да так, что не могла застегнуться. Из-под пластмассовых крепежек свисал краешек шкуры. Черный, словно вар на макушке черепа.
– Пап, – вполголоса сказал Андрейка. – Унеси обратно… оно же неспроста здесь положено. Пожалуйста. Я ничего не скажу бабе и деду.
Папа поднял голову и посмотрел вверх. Хлопья снежного пепла колотили его по лицу, но он их совершенно не чувствовал. Гудящее небо устало тянуло спрятавшееся за облаками солнце на другой конец дня и не обращало внимания на человека, который пришел туда, куда не следует приходить.
– Андрейка… вот как ты думаешь… если муха упала в банку с молоком… надо ли ей шевелить лапками и лезть оттуда?
– Конечно. А вдруг получится.
– Вот и я так думаю, сына. Пойдем домой. Холодно же.
Взяв мальчика за руку, папа зашагал прочь от укрытой в земле пещеры.
Где-то там, впереди, затерялись в лесах деревенские домики, и в одном из них их ждали дед с бабой, накрыв на стол потрепанную скатерть и поставив сверху миску с пирогами и только-только вскипевший электрический чайник.
За спиной оставались следы, едва заметные в тонкой пелене снежных хлопьев.
* * *
«Длака», – вертелось в голове забытое слово.
Медвежья шкура раскинулась на покрывале старой кровати, гладкая, блестящая, будто только-только снятая со зверя. Волоски отливали темно-синим и были приятными на ощупь – мягкими, будто пакля.
Игорь смотрел на нее и сжимал в руке мобильник.
Шероховатая пластмасса телефона напоминала хитиновый панцирь насекомого. Отвернешься, зазеваешься – и из черных боков вылезут длинные цепкие лапки. Сочащиеся ядом челюсти воткнутся в кожу, и тварь сунет голову в разрез на теле, заскрипит, полезет внутрь.
Он тряхнул головой, поднялся со стула и посмотрел в окно.
Там все также продолжал сыпать случайный весенний снег, словно насмехаясь, забрасывая белыми лепестками спрятанную среди лесов могилу, которая когда-то была деревней. Сюда приезжали только старики – чтобы умереть. Потеряться в бесконечности мхов и сопок, словно сгнившие деревянные дощечки, на которых уже невозможно разглядеть названия поселков и рек.
Больше некому уносить в земляную пещеру найденные медвежьи кости и пропевать слова охотничьих песен. Охотники давным-давно вымерли, как и их великий Скотий бог. Не у кого выпрашивать лосей и глухарей. Разъяренные реки перестали выходить из берегов. Плотины украли вчерашний день, переписали его строчками легенд, в правдивости которых начали сомневаться даже старожилы.
На кровати лежал последний осколок священного мира.
Один звонок – и его тоже не станет.
Вот бы как в детстве: загадал желание, написал на бумажке, положил под подушку – и ждешь. Оно обязательно исполнится. Не сегодня, так завтра. Лишь бы его услышали деревья.
Лишь бы его услышала длака.
Игорь увидел, как открылась дверь амбара и оттуда показался Андрейка, опутанный кольцами резинового шланга толщиной с велосипедную камеру. В его руках лежал маленький водяной насос. Недовольно глянув в запорошенный двор, мальчик зашагал к торчащей из земли скважине.
– Внучек, запехнись-ка курткой! – прокричала бабушка. – Взмерзнешь!
– Нормально все! – огрызнулся Андрейка. – Тепло мне.
Игорь улыбнулся.
Старики кого хочешь достанут своей заботой.
– Куда ж тепло? Вон же носом швыркаешь!
– Как швыркаю, так и перестану.
Дверь амбара хлопнула еще раз, выпуская в белое марево два силуэта. Когда-то Игорь называл их папой и мамой, но теперь эти слова стали бесцветными. Дед Гриша и баба Галя. Обветшалые, сморщенные, но глубоко внутри – крепкие, словно камни.
В голове проскользнула мысль, что это неправильно. Глупая, пустая мысль, взятая из школьных учебников и звучащих по радио песен.
Игорь вспомнил, как несколько лет назад он возил бабу Галю в город, закупиться одеждой, резиновыми сапогами и пакетиками семян. Они ходили по колхозному рынку – так теперь назывались прилавки под открытым небом – и подбирали деду рубашку.
«Покажите самые большие, – просила баба Галя. – Дед здоровай, что конь, все рветь… Ну-тка… Ий, милыя, эта враз по спине разойдется. Побольше нет? Эх… вот же напасть. Все люди как люди, а мой что из лесу вышел. И как его земля держит?»
Продавщица недоверчиво качала головой. Наверное, думала про себя: «Вот бабка попалась вредная. Не бывает таких людей».
И действительно, людей – не бывает. Разве что старики. Кто их разберет: как живут, чем дышат, во что верят? Был человек, а потом будто кто-то подменяет его – и получается старик. Сидит на лавке, смотрит куда-то, и взгляд его проходит сквозь суету текущих дней, упираясь в земляные комья истоптанной памяти. А за ними – пустота горящих с неба звезд.
– Уймись, старая, – прикрикнул дед Гриша. – Что курица вьешся, тошно, ей-богу. Надо будет – сам додумается и тебя не спросит. Андрюша, внучек, мы до летней хаты пойдем, мал-малу приберемся. Как откачаешь воды – подскакивай, подмогнешь.
Андрейка кивнул и потащил насос дальше. Конец шланга выпал у него из рук и потянулся следом, оставляя на земле узкую черную бороздку.
