«Надо же, – подумал Игорь. – Вроде в городе парень вырос, а по деревне как влитой ходит. Корни тянут, не иначе».
Он вздохнул и нажал на телефоне кнопку вызова.
Экран засветился бледно-серой надписью: «Александр Николаевич».
Гудок. Еще один гудок.
Телефонная линия шуршала помехами радиоволн, летящих навстречу человеку, с которым Игорь хотел разговаривать меньше всего.
– Слушаю, – послышался голос с обратной стороны.
– Добрый день, Александр Николаевич. Это Игорь. Не отвлекаю? Можете сейчас говорить?
– Здравствуйте, Игорь. Нет, не отвлекаете, слушаю.
– Я звоню касательно долга.
– О, замечательная новость. Я уж было хотел высылать к вам людей. Хорошо, что не понадобилось, это все упрощает. Ну, так как ваши успехи?
– Александр Николаевич, выслушайте меня, – Игорь сглотнул подступивший к горлу комок песка. – Денег я достать не смог, но у меня есть очень ценная вещь. Старинная шкура из медвежьей пещеры рядом с деревней, где я родился. Такие пещеры были еще во времена палеолита, это кладбища для медвежьих костей, священные места, так что шкуре, наверное, не меньше двух тысяч лет. Выглядит она очень хорошо, видимо, забальзамирована. Ее можно продать коллекционерам за приличную сумму, это покроет долг целиком. Я сожалею, что не могу вернуть заем в оговоренный срок и надеюсь на понимание…
В трубке потянулись долгие секунды шипящего молчания. Спрятанные в темноте голоса шуршали завитками инао, колышущейся в дыхании лесного ветра.
– Игорь… – начал Александр Николаевич, – поверьте, с моей стороны понимания хватает. Я понимал вас, когда вы пришли ко мне с просьбой одолжить денег под собственное дело. Я понимал вас, когда ваше предприятие прогорело и вы попросили отсрочку. Но запасы моего понимания не безграничны. Вы звоните, чтобы рассказать дикую историю о какой-то шкуре, и считаете, что это исправит ситуацию? Ну что же, давайте на этот раз я попрошу понимания. Поймите, что у вас есть жена и ребенок. Поймите, что несчастья случаются с совершенно разными людьми. Поймите, наконец, что я не тот человек, который будет сочувствовать в таких ситуациях. Через двадцать минут в вашу первобытную деревню приедут люди, и лучше бы вам вместо шкуры взять приличный пиджак.
Звонок оборвался.
Снег за окном продолжал падать.
* * *
«Ручеек. Насос погружной, вибрационный».
Андрейка всегда рассматривал табличку на боку перед тем, как спустить насос в жерло скважины, вырытой на заднем дворе. Какой путь проделывают эти буквы, когда он метр за метром травит веревку вниз? Бьются о стальные края, проходят через слои земли, никогда не видевшей солнечного света, и опускаются прямо в другой мир.
В огромное озеро, на поверхности которого дремлет хозяин воды.
Плюх!
Хозяин воды приоткрывает желтый глаз и видит, как за стенками осадочной трубы начинает работать странная блестящая штука. И думает себе: отчего на ее боку написано «Ручеек», ведь берет она куда как больше?
Вода бежит в бочку, как будто ей нет и не будет конца.
Андрейка зашел под навес и достал из кармана книжку с поцарапанной серой обложкой. Книжка пахла зерном и старыми свинцовыми литографами и рассказывала о людях, которых мальчик никогда не встречал в городе. Стиснув зубы, они проходили через дикие леса, в их глазах отражалось пятно холодного солнца, и каждый их шаг был наполнен вечностью, спящей где-то здесь, среди хвои и листьев.
На обложке было написано всего два слова: «Царь-рыба», и за ними пряталось что-то такое, отчего по спине бежали мурашки.
Много лет книжка закрывала собой дыру в досках дедушкиного амбара. Почему-то дедушка очень гордился этим. Говорил: «Вот, гляди, внучек, и мотай себе на ус. Хорошая вещь, куда ее ни возьми, всегда свое место найдет. Хоть и в амбаре. Покуда зерна нет, бери читать, только не забудь вернуть. Хорошая она. Никакая так дыру не держит, я проверял. Сразу видать – из наших краев писал человек, знаючи».
Вода неторопливо заполняла ржавую бочку, и на ее поверхности растворялись мохнатые пушинки.
Сегодня буквы не читались. Где-то внутри стонала и екала мысль: что же задумал папа? Унес сумку в зимнюю хату и сидит с ней теперь, наверное, один на один.
Андрейка приподнял край лежащего на земле мостка, сунул туда «Царь-рыбу» и отошел в сторону, поглядеть внимательней – не залетают ли снежинки. Снежинки не залетали, земля была сухой, с трещинками. Лучшего места и не придумаешь.
Мальчик побежал к зимней хате, подпрыгивая и рассекая лицом мокрые хлопья. Мягкие, словно кусочки бархата. Приятные. Вот бы они никогда не переставали идти: сыпали бы и сыпали с неба. Может, написать на бумажке желание и положить под подушку, как учил папа?
Андрейка забежал на крыльцо, скинул резиновые сапоги и зашел в хату.
В нос ударил острый запах шерсти, настолько отчетливый и всепоглощающий, будто здесь не было ни пола, ни стен, а стоял он в каком-то странном и страшном месте, таком, как спрятанная в земле пещера. И завели его сюда нарочно.
С колотящимся сердцем Андрейка прошел через сенки в комнату, а там… там…
Он ждал его.
Мохнатый хозяин воды, с головы до ног покрытый густой черной шерстью. Толстые лапы упирались в бока, и со всех четырех сторон слышалось его тяжелое дыхание. Мальчик схватился за дверной косяк. Все вокруг потемнело, и комната поплыла перед глазами под стук висящих на стене ходиков.
Мохнатое существо повернулось к мальчику.
«Зачем ты воровал мою воду?» – услышал Андрейка в голове еще до того, как оно успело что-либо произнести.
Но слова звучали по-другому:
– Сынок, не бойся, это я, папа. Шкура на мне, шкура.
Хозяин воды откинул со лба длинную прядь, – и в самом деле, шерсть оказалась краем шкуры.
– Напугал… – облегченно выдохнул Андрейка. От сердца отлегло, комната вернулась на место, и теперь он видел, что здесь нет никакого странного существа, а стоит перед ним папа в шкуре, накинутой поверх одежды. – Чего это ты вырядился?
– Да вот… чуда жду.
Голос звучал тихо, и проступало в нем что-то очень хрупкое, беспомощное, словно папа не вернулся вместе с Андрейкой из леса, остался там, в земляной пещере, и теперь зовет на помощь.
Мальчик захотел подойти ближе, но почувствовал, что не может этого сделать. Словно что-то отталкивало его, нашептывало: «Уходи! Скотий бог идет за своей добычей, и горе ждет всякого, кто встретится ему на пути».
– Папа! – прохрипел Андрейка. – Сними ее! Скорее сними!
– Не могу… – вымученно улыбнулся папа. – Андрюш, сюда едут очень плохие люди, и я должен их напугать. Очень сильно напугать. Так, чтобы они больше никогда не приехали ни к тебе, ни к маме. Беги к деду с бабой и передай им: «Папа надел длаку». Они знают, что делать.
В голове закрутились слова, целые океаны слов: мальчик перебирал одно за другим в поисках тех, что могли бы изменить папино решение, и не находил подходящих.
«Как же так… как же так?!»
Папа схватился за живот и согнулся пополам. На его лбу проступили капельки пота, но самое жуткое, что его пальцы…
Его пальцы начали укорачиваться.
Они засыхали и твердели, превращаясь в заостренные наросты. Кожа сморщивалась и скрипела, и под нею слышался хруст ломающихся костей, ползавших внутри тела, будто огромные белые черви.
Папа поднял голову, и Андрейка увидел сверкающие желтые глаза, вокруг которых прорастали волоски звериной шерсти.
– Уходи… пожалуйста…
Мальчик закричал и бросился на улицу.
Его босые ноги зашлепали через грязь.
* * *
Нитка скользила в складках подзора, проворно укладываясь стежками в нарисованные карандашом линии. Сквозь белесую ткань проступали очертания лосиных рогов, похожие на церковные кресты. Старушечьи пальцы уже не чувствовали иголки, но еще помнили знакомые с детства движения.
«Ох… вот шью-шью, а кто ж этим подзором кровать-то застилать будет? Зачем же тогда…» – то и дело неуютно мелькало в голове у бабы Гали, но ее руки продолжали двигаться, – и контуры лосиных рогов с каждой минутой становились все отчетливей. Они плыли сквозь сновидения: где-то там, по другую сторону белого света, позади катящегося по небу солнца.
